А. Пелипенко: Загробное путешествие, окончание
Особая тема, на которой сейчас нет возможности специально останавливаться, это проводники в загробный мир – психопомпы. Сама эта функция предполагает причастность обоим мирам и потому выраженную двойственность природы. О том, какую роль в становлении мифосемантики психопомпов играли животные, можно судить по их захоронениям в первобытную и архаическую эпохи. Однако самая суть ритуально-магических операций для «постпозитивистской» науки остаётся недоступной. Ведь ни из социологических, ни утилитаристских резонов нельзя объяснить, к примеру, почему наиболее «популярными» психопомпами у самых разных народов оказывались собака и лошадь. Здесь требуется широкая и комплексная реконструкция архаического контекста взаимоотношений человека с животными, основанная не на утилитаристских и модернизаторских основаниях, а на принципиально новых парадигмах интерпретации ритуально-магических феноменов и анализе режимов партиципации на всех уровнях вплоть до нейродинамических, генетических и квантовых.
Есть ещё один срез культуры, исследование которого могло бы косвенно пояснить психосферную топику загробного путешествия. Речь идёт о фольклорных источниках. Мир Всецело Иного чужд, не освоен, загадочен и опасен. Всеми эти свойствами обладает также и «обычный» внешний мир, лежащий за пределами освоенного культурой пространства. Неудивительно, что представления о топике запредельного мира мифо-фольклорное сознание переносит на всё чужое, инородное, не партиципированное и, в особенности, не подлежащее партиципации.
Вообще, понимание того, что опыт ПМ языками культуры адекватно невыразим, пришло, по-видимому, очень давно. По отношению к этой невыразимости постепенно сформировались две противоположные позиции: экзотерическая, катафатизующая этот опыт, несмотря на издержки, и эзотерическая, тяготеющая к апофатике, фигурам умолчания и прямой внекодовой трансляции медиационного опыта. В рамках первой позиции переживание нелокальных и вневременных психосферных сущностей переводилось на язык посюсторонних пространственно-временных кодов. Таким образом, страна мёртвых стала соотноситься с определёнными пространственными локусами или направлениями.
Это стало одной из причин, в силу которых чужак архаическим сознанием воспринимался как живой мертвец. После того, как изжито было свойственное палеолиту убеждение, что единственный способ освоить, «партиципировать» чужака – это его убить и съесть, общение с ним продолжало обставляться множеством строгих ритуальных регламентаций. Именно к ним восходят универсально распространённые традиции гостеприимства. Гость – выходец с того света, и дабы он не пустил в ход свои магические вредоносные возможности, его следует всячески ублажать и ни в коем случае не вызывать его неудовольствия. Примечательно, что традиции гостеприимства тем сильнее, чем более изолированной и замкнутой жизнью живёт «принимающая сторона» и чем исторически дольше её опыт автохтонного культурного развития.
Топика и сюжетика волшебной сказки, неизменно связанная с инициацией и магическим преображением героя (В.Я. Пропп) сохраняет следы древнейших представлений об устройстве потустороннего/психосферного мира. Рассмотрение под этим углом зрения богатого и основательно исследованного фольклорного материала разных народов могло бы дать интересный результат. Главная проблема на этом пути – опять же неразработанность системно-комплексных подходов: одних лишь самих фольклорных памятников тут будет недостаточно.
Каждый из приведённых выше тезисов можно было бы развернуть в отдельное исследование и проиллюстрировать на богатейшем историко-культурном материале. К некоторым мотивам ещё будет возможность обратиться в ходе дальнейшего анализа МРС.
