Святослав Зеленский: Значение Античности, 4
Дуализм логического и эмпирического постепенно становится фактором стагнации. У Платона - внутренний и внешний человек. Вызванную этим дуализмом стагнацию унаследовала Византия.
Для перехода к Логосу необходимо было отринуть чувственный полюс. Античность попыталась это сделать, но в итоге погибла, слишком сильна была связка с ним.
Античность начала формирование второго (после чувственного) пояса партиципации (причащения) - умозрительного, но не смогла выпрыгнуть из своей культурной модели. Для развития логоцентрического пояса необходимо было пожертвовать значительной частью чувственного. Античность не смогла дойти до того, что логос сверхприроден. В качестве сопряжения между поясами партиципации выступал Свет.
Для прорыва в новое качество необходимо было совершить инверсию - беспредельным назвать не материю, первозданный хаос, а трансцендентный полюс, божество. Нужно было поместить Логос в центр и противопоставить культуру природе. Античность слишком сильно была связана с синкрезисом и коннотативным мышлением мифа и не могла совершить такую перекодировку.
У Плотина - единство материи и апейрона (беспредельного абстрактного начала), которые вместе являются эманацией Божества.
Культура и природа у греков не противопоставлялись кардинально, посредником была антропологическая телесность. Она была посередине между многоликим мифом и трансцендентной духовностью.
Это «вторичная космизация неуклонно отчуждаемой природы» .
Иллюзия сочетания естественности и искусственности.
Античный космос создавал предпосылки для автономизации человека, но все же не позволял ему оторваться слишком далеко. Античность не выдержала внутреннего глобального разделения культуры по полюсам.
Для прорыва в новое качество необходима была иная ментальность. Хотя Античность делала отчаянные попытки совершить логоцентрический синтез (неоплатонизм и др.).
Когда оба пояса партиципации примерно уравнялись в своем значении, культура уперлась в свои границы. Ментальное пространство было занято архаическим синкретическим слоем. Необходима была инверсия поясов, а для нее, в свою очередь, жертва большим объемом культуры, ментальности, да и людьми. Античность распалась, а эстафету логоцентризма подхватили другие народы.
Распад синкрезиса сдерживался единством общекультурных и художественных задач. Мера, красота, гармония - специфически художественные понятия, которые были осознаны как общекультурные.
Искусство замкнулось на себе, обрело собственную диалектику, но все же осталось подчиненным синкрезису.
«Принцип чувственной конкретности и наглядности, органически присущий античной ментальности, направил художественное сознание на бесконечное по тенденции расширение тезауруса с параллельным наращиванием арсенала выразительных средств. Формально-стилевые и технические приёмы мастер испытывает на пределе их возможностей - при том, что сила традиции по-прежнему его сдерживает. Отсюда и «натурализм» эллинистической скульптуры с её переусложнёнными и помпезными композициями, «маньеризм» ваз роскошного стиля, обытовление сакральных образов (особенно в римском искусстве) и др.».
На закате Античности генерализующая оппозиция природа/культура была почти исчерпана, тогда искусство занялось поверхностной, хотя и вычурной эстетикой. Но не могло перейти в иное качество. Пелипенко здесь говорит об «Апаксиомене» Лисиппа.
Предмет не был избавлен от магических коннотаций, которые проявлялись в форме символизма. Символизм мог истончаться, но никогда не исчезал. Связь с синкрезисом выражалась в частности в том, что художник не мог изображать межпространственную среду. Вещь не автономизовалась до конца, не стала отдельной. Для межпредметной среды необходим синтез, а для этого необходим критический распад синкрезиса. Коннотации ослабли, но все еще мешали.
Художественному сознанию оставался один шаг до формирования картинного поля, но предмет остался в оболочке символических значений. Предмет так и не получилось поместить в межпредметную среду. Все это стало приводить к дезонтологизации предмета. Символизм истончался, синкрезис распадался, предмет становился игровым и неподлинным в позднеантичном искусстве. Пример – «Пир Тримальхиона».
Трансцендентное и сакральное растворилось, потеряв всякую видимость. Потерял ее и предмет. Всеобщим медиатором стала в это время маска.
