Иван Алексеев-ЛексиненУвязание в Азии
1. Чемодан без ручки для США и РФ
У политики США в Центральной Азии в последние 25 лет была, пожалуй, одна постоянная задача, а именно – сохранить суверенитет образовавшихся с распадом Советского Союза государств и не дать им опять попасть в зону исключительного влияния Москвы. Это была константа американской политики в отношении всего постсоветского пространства, а не только ЦА-региона. Однако в последние десятилетия шанса, что Россия политически подомнет по себя страны ЦА, не было. Серьезно испугались, что такое возможно, всего один раз – в начале этого десятилетия, когда В.В. Путин заговорил о создании Евразийского Союза (тогда без слова «экономический»), а Н.А. Назарбаев не только не был против этого, но и заявил, что «сегодня надо преодолеть страхи от слова «союз» и пресловутого «наступления империи». Североатлантическая интеграция в рамках НАФТА состоит также из трех стран – США, Канады, Мексики. Но никто не говорит об имперских амбициях США».
Впрочем, вскоре стало ясно, что американские страхи за суверенитет Казахстана преувеличены, Назарбаев им поступаться не собирался. Так как реальной угрозы слива суверенитета не было, американская политика профилактики была сдержанной (ее антироссийский настрой проявлялся не столько в официальной политике США, сколько в деятельности НПО, которые получали американскую поддержку). В таких условиях практические действия США в ЦА больше определялись не указанной константой, а различными переменными. В разные периоды времени США рассматривали ЦА-регион как элемент в какой-то своей, более крупной игре в соседних регионах. Так, в проектах создания энергетической и транспортной инфраструктуры в обход России центральное место отводилось Кавказу, но и ЦА-регион был в этой связи важен.
Однако в последние полтора десятилетия американская политика в ЦА была прежде всего афганоцентричной. Сначала США требовалась поддержка от стран региона для ведения там военной операции, затем – для вывода оттуда войск. Эти два элемента переплелись. США необходим транзит через ЦА для снабжения своего контингента в Афганистане, но также США хотят, чтобы страны ЦА содействовали развитию Афганистана, тем самым создавая условия для вывода оттуда американского контингента. При сокращении американского военного присутствия в Афганистане второй обозначенный элемент стал преобладать. Интересным является следующий наблюдаемый сейчас диссонанс. В самом регионе ЦА преобладает мнение, что США сохраняют значительный интерес к ЦА в связи с Афганистаном и даже в какой-то степени зависят от ЦА в своей афганской политике. Однако в США уже преобладает мнение, что американские интересы в Афганистане и масштаб операции там не такой значительный, чтобы определять политику США в ЦА. Таким образом, те факторы (российский и афганский), которые в последние полтора десятилетия определяли американскую политику в ЦА, ослабли. В этой связи в последние два–три года общий интерес к ЦА в США значительно снизился. Конечно, многое еще идет по инерции, осуществляются заложенные ранее программы и проекты. Однако политическое внимание к региону и финансовые бюджеты для его подкрепления явно снижаются.
В таких условиях ЦА-регион постепенно становится глубокой периферией для американской внешней политики. Это не вполне устраивает сами страны региона, которые всегда рассчитывали конвертировать международное внимание в финансовые дивиденды для элиты и для общего экономического развития. В этой связи страны ЦА предпринимают некоторые усилия для того, чтобы сохранить внимание к региону со стороны США. Они готовы принимать просьбы США по большему вовлечению в афганские дела, оказанию помощи в развитии этой страны. Однако в новых условиях цена за сохранение американского внимания может стать другой. Для Д. Трампа главным приоритетом становится жесткое одергивание Китая, изменение глобальных экономических правил игры на такие, при которых Китай больше не будет автоматически богатеть за счет глобализации. Пока администрация Д. Трампа занята большими антикитайскими вопросами – двусторонними торговыми войнами и продвижением концепции Индо-Тихоокеанского региона, суть которой – создание широкой коалиции в Азии из дружественных США стран, имеющих проблемы с КНР. Но если общий антикитайский вектор политики США сохранится в таком виде, как его задал Д. Трамп, то в следующие два–четыре года вся американская внешняя политика будет перенастроена с его учетом.
Именно антикитайский элемент может стать центральным для политики США в ЦА в следующем десятилетии. Это может поставить страны региона перед рядом сложностей. В регионе все научились спекулировать на американских страхах в отношении России и ее «имперских амбиций». Но поскольку реально таких амбиций не было, то все это представляло своего рода игру. Однако с намечающимся антикитайским вектором ситуация может быть совсем другой. В этом случае США, вероятно, захотят, чтобы страны ЦА «отрабатывали» китаефобию намного более серьезно. Поскольку страны ЦА попадают во все большую экономическую и финансовую зависимость от КНР, то накал американо-китайских противоречий и, хотя бы частичный, их перенос в ЦА станет серьезным внешнеполитическим вызовом для государств региона.
Евразийский экономический союз, существующий уже три года, по-прежнему вызывает споры. Одни представляют его как успешный интеграционный проект. Другие же указывают на многочисленные, порой острые, противоречия внутри союза, которые, видимо, сказываются на эффективности его деятельности. К настоящему моменту дискуссии между ЕАЭС-оптимистами и скептиками ходят по кругу и во многом протекают в модальности «стакан наполовину полон или наполовину пуст» (возможно, есть еще и прослойка мыслящих людей, утверждающих, что стакана просто нет). Скептики не могут отрицать, что ЕАЭС работает, при этом приводя множество «но» и резюмируя, что «стакан наполовину (или чуть больше) пуст». Оптимисты же не могут не признавать проблем в деятельности союза, но говорят, что для своего возраста он в хорошей форме, поэтому «стакан наполовину (или чуть больше) полон». Дискуссия в такой модальности неминуемо уходит в детали, но при этом теряется стратегический контекст для ЕАЭС.
Не будем забывать, что ЕАЭС создавался с определенным стратегическим видением того, что должно представлять собой новое интеграционное объединение. Поэтому необходимо вести речь не только о том, что из себя ЕАЭС представляет сейчас, но и насколько удалось реализовать стратегическую задумку для союза. В этой связи напомним, как представляли будущий союз В.В. Путин и Н.А. Назарбаев. Вот таким образом охарактеризовал новый этап интеграции Путин в октябре 2011 г.: «Мы <…> ставим перед собой амбициозную задачу: выйти на следующий, более высокий уровень интеграции – к Евразийскому союзу. <…> Мы предлагаем модель мощного наднационального объединения, способного стать одним из полюсов современного мира и при этом играть роль эффективной «связки» между Европой и динамичным Азиатско-Тихоокеанским регионом».
Также российский президент предложил строить посткризисную мировую систему не «сверху», а «снизу» – с регионального уровня: «…очень сложно идет процесс выработки посткризисных моделей глобального развития. Например, практически застопорился Дохийский раунд, есть объективные сложности и внутри ВТО, серьезный кризис испытывает сам принцип свободы торговли и открытости рынков. На наш взгляд, выходом может стать выработка общих подходов, что называется, «снизу». Сперва – внутри сложившихся региональных структур – ЕС, НАФТА, АТЭС, АСЕАН и других, а затем – путем диалога между ними. Именно из таких интеграционных «кирпичиков» может сложиться более устойчивый характер мировой экономики». Такой подход поддержал Н. Назарбаев: «Он (Евразийский союз) имеет все шансы стать органичной частью новой мировой архитектуры, формирование которой началось под воздействием самого мощного в истории глобального финансово-экономического кризиса <…> Евразийский Союз должен изначально создаваться как конкурентоспособное глобальное экономическое объединение. Нас не могут удовлетворить ни узкая перспектива быть совокупностью стран, развивающихся лишь на принципах «догоняющей модернизации», ни участь вечно оставаться большим периферийным экспортером природных ресурсов для остального мира».
Итак, идея состояла в том, чтобы воспользоваться теми экономическими и политическими тенденциями, которые наметились после финансово-экономического кризиса 2008–2009 гг. Влияние традиционных мировых лидеров снижалось, а наиболее успешных развивающихся стран, наоборот, росло. По итогам того кризиса развивающиеся страны увеличили свое представительство и влияние в институтах глобального управления. Однако сама глобализация тогда серьезно «споткнулась», наблюдался рост протекционистских мер, и в этих условиях повышалось значение региональных интеграционных объединений. На постсоветском пространстве появлялся шанс перейти от «догоняющего развития» (от постоянных и не вполне удачных попыток встроиться в глобализацию) – «не сразу все устроилось, стекло в окно не встроилось» - к формированию региональной группы, которая стала бы полноценным субъектом трансформирующегося мира. Такое объединение и защищало бы его участников от негативных проявлений глобализации. Однако на сегодняшний день ЕАЭС вряд ли можно назвать «одним из полюсов современного мира», «мощным наднациональным объединением» или «одним из кирпичиков» мировой экономики. ЕАЭС более (с точки зрения оптимистов) или менее (как считают пессимисты) успешно способствует экономическому развитию в его странах, однако не стал серьезной фракцией для участия в решении мировых экономических вопросов.
Получается следующая картина: ЕАЭС состоялся и имеет смысл для участников объединения, однако представляет собой не совсем то, что планировали семь лет назад. В завершающий период переговоров о создании ЕАЭС, а также в первые годы его существования стратегические условия кардинально изменились. Украинский кризис и обострение геополитической напряженности закрыли для России период мирного развития. После обмена санкциями и контрсанкциями вопрос уже стоял не о том, как лучше участвовать в глобализации, а что делать в условиях частичной изоляции. К тому же одни в России хотели от такой вынужденной частичной изоляции двинуться в сторону полноценного изоляционизма, а другие были решительно против этого. В таких условиях ЕАЭС уже явно не мог быть, как предполагалось изначально, фракцией для более успешного участия в глобализации. Таким образом, основная стратегическая задача, которая ставилась при объявлении идеи союза, оказалась не выполнена. ЕАЭС может некоторое время существовать в техническом формате. Тот бюрократический процесс, который есть в объединении, создает некоторую самоподдерживающуюся динамику. Однако уже сейчас заметно, что в своих национальных программах экономического развития участники ЕАЭС не ставят союз во главу угла. Все воспринимают его как существующую реальность, но не вполне понимают его роль и значение для себя в будущем. В следующие годы участникам ЕАЭС предстоит решить, нужна ли им какая-то внятная стратегия для объединения (и если да, то сформулировать таковую) или нет. Возврат к старой стратегии в современных условиях вряд ли возможен, а какова может быть новая стратегия – пока неясно.
