Дом разделившийся, или гендерная тектоника современности, 15
Пока что мы фокусировались на проблеме Западной цивилизации (в самом общем смысле). Ну, может быть, с оговорками на пережившую западного типа модернизацию часть Востока. Закономерен вопрос: так ли глобален рассматриваемый процесс, как я пытаюсь это выставить, или мы имеем дело лишь с агонией культуры, уходящей на тот свет на наших глазах? В конце концов, мы можем обратить взор на исламские страны, где гендерные отношения до сих пор держатся в рамках традиционности, заданной ещё неолитическим синтезом. Они просто захватят слабеющую сенильную Европу и установят там свой халифат, не так ли? Такой сценарий представляется мне близорукой экстраполяцией, упускающей из виду системную суть развертывающихся процессов. Первое, что ускользает от рассмотрения, это идущий на глазах синтез локальных культур конфуцианского ареала с наследием культур ареала евро-атлантического, с подхватом тенденции НЕ. Второе, и самое очевидное соображение: несмотря на то, что старушка Европа уже никогда не будет прежней, захват и подавление её исламским миром представляется анекдотическим сценарием. Что более вероятно, это судьба нового евразийского «плавильного котла», соотносимого с Ойкуменой времён Македонского, но уж точно не триумф неадекватных цифровому миру логоцентриков. И здесь мы приходим к тезису номер три. #Логоцентризм – тренд нисходящий. Агрессивный логоцентризм в виде ортодоксального ислама обязан «показать зубы» миру передовой сложности, но по эволюционной логике обречён на поражение. В результате конфликта останется только «фоновый» логоцентризм. Подобно тому, как архаический мир деревни тысячи лет служил витальной подпиткой логоцентрического городского мира, схожую роль получит логоцентризм для подпитки НЕ (или иного тренда, если #Новая_естественность окажется лишь прологом чего-то совершенно иного, но это отдельный разговор). Правда, речь здесь скорее идёт о подпитке не витальной, а смысловой и экзистенциальной. Четвёртое, и здесь, пожалуй, заключительное соображение в том, что западный гендерный дискурс вездесущ настолько, что самые успешные и связанные со внешним миром исламские страны перенимают секулярные тенденции, адаптируя иные гендерные стандарты. Даже здесь всё оказывается так просто.
Так что, да, тренд глобален. И судя по тому, как он распространяется по культурам Восточной и Юго-Восточной Азии, необратим. Кризис традиционной семьи и бытовой феминизм давно замечен в Японии, Корее, Тайване и «хартленде» Китая. А по некоторым свидетельствам, «зараза» распространяется и на такие последние рубежи и оплоты «идеальных жён», как Таиланд и Камбоджа. Свойственный для культур этого региона социоцентризм (декларируемая в неоспоримых ценностях культуры ориентация на благо социума, «общего блага» в противовес счастью отдельного индивида или даже его жизни), безусловно, является тормозящим фактором для гендерной разбалансировки, но одного этого, видимо, недостаточно. Нарастающая индивидуальная субъективность вкупе с привнесёнными извне культурными кодами антропоцентризма делает своё дело.
Первый рубеж, что стоит на пути разрушительного конфликта, а также первая его жертва – это культурная матрица патриархальной семьи. Сам ментальный конструкт семьи слишком укоренён в культуре, чтобы пасть вслед за этой матрицей. Он сохраняет в себе концепцию брака и совместного воспитания потомства, но сбрасывает со счетов отдалённые ветви родства, оставляя существенной лишь связь с родителями. При этом брачная ячейка стремится отделиться и от них, закрепившись не в родовом гнезде, а в собственном месте обитания. Всё это происходит не только в русле новой гендерной динамики, но и вследствие увеличивающейся человеческой субъективности, требующей для своего функционирования расширения как личного пространства, так и степеней свободы выбора. Несмотря на прочность, ментальный конструкт семьи и брака ослабляется, теряет былую власть над человеком. И добивает его всё сильнее разгорающийся гендерный конфликт. Дисфункциональность и хрупкость новообразованных семейных ячеек, рост мужской неудовлетворённости вплоть до отказа от половых отношений, растущая как на дрожжах порно-индустрия, готовящийся взорваться в ближайшем будущем рынок секс-роботов и гиперреалистичных кукол, даже расшатывающаяся гендерная идентичность – всё это работает единым фронтом на то, чтобы маргинализовать саму идею семьи и вытеснить брак из ведущего социального сценария в гендерном поведении. Происходящее укладывается в русло постепенного освобождения человеческой субъективности от архаического смыслового конструкта Рода, что будет очередной вехой в деле окончательного отрыва человека от своих природных корней.
Что приводит нас к последнему аспекту проблемы, на который я уже не раз намекал выше. Интенсификация непрестанного гендерного конфликта в культуре (как отражение изначального разлада коитальных режимов в ходе антропогенеза и выпадения из природности) является признаком вертикальных эволюционных ароморфоз, происходящих на наших глазах. Иными словами, мы наблюдаем трансформации перед эволюционным скачком в новое качество ментальности и культуры, значение которого сопоставимо с рождением цивилизации. Но что это за трансформации? Куда они ведут и чем окончатся? Кроме разбалансировки и смещения гендерных сфер и ролей в культуре, изменения гендерного аспекта ментальности и установления правополушарного доминирования в когнитивных процессах мы можем наблюдать и размытие гендерной идентичности как таковой.
В опубликованной в альманахе «Острог» (№20) статье В.А. Ульянова (приложена к посту) «Постгендерная характеристика виртуального: генезис андрогинности» автор приводит убедительный обзор трансгуманистичных тенденций в масштабе всего человечества в его гендерном аспекте на протяжении всей истории существования культуры. Кроме того, Ульянов теоретизирует о перспективах снятия оппозиции гендера в будущем в постгендерный и постчеловеческий конструкт андрогина. В пользу развития этой тенденции приводятся не только теоретизирования отдельных авторов и (что греха таить, довольно радикальный, хотя при том удивительно популярный) дискурс постгендеризма, но и реальные социокультурные тенденции, связанные с цифровизацией социальной жизни. Гендерная идентичность действительно размывается через виртуальность сетевого поведения и размытость сексуального поведения в сети, а в отдельных местах рвётся как лоскутное одеяло на чуть ли не десятки скрупулёзно градированных теоретиками постгендеризма идентичностей. Разумеется, это никакое не снятие гендера, но это уже явный признак того, как синкретичная сущность в теле культуры «плывёт» в рамках своей оппозиции и членится на нечто совершенно иное, а скорее – готовится через расчленение к новому синтезу.
На эту тенденцию работает и гендерный конфликт. Существенное различие современной борьбы жизнеустроительных принципов за сферы культуры по сравнению с конфликтом неолита, на что я только намекал ранее по тексту, но заявлю прямо только сейчас, – взаимная контаминация гендерных идентичностей и ментальностей их носителей. Иными словами, женщины усваивают мужские черты, а мужчины – женские. Причём всё не останавливается на отдельных чертах или особенностях. В конце концов, во многом они определяются культурой, и даже к военному делу можно подходить «по-женски». Уникальность ситуации в том, что идёт взаимное проникновение гендеров на территорию противоположного жизнеустроительного принципа. Женщины успешно пробуют свои силы в экспансии, а мужчины всё больше адаптируют принцип стабилизации (речь о тенденциях, а не индивидуальных особенностях и краевых случаях, которыми полна история любой культуры). Грёзы об амазонках остаются грёзами, но сам факт этого сновидения говорит об экспансионистской направленности центробежного импульса из отведённого женщине домена культуры.
Ульянов в своей статье указывает на непреодолимый драйв прорыва за пределы возможного, что движет человеком и (в том числе) направляет его в сторону выхода из гендерной бинарности. Удастся ли ему это или выход за настолько базисные рамки сродни преодолению культуры как таковой, нам не дано узнать, но сложно не согласиться с автором в ключевом тезисе. В конце концов, выход за пределы есть прорыв к трансцендентному, что есть драйв субъекта любой культуры без исключения. А бинарность гендера столь же травматична для сознания, как и любая бинарность вообще. Хоть это и ловушка Культуры, обеспечивающая её внутреннюю динамику, человек испытывает необходимость снять оппозицию и вернуть неразрывность изначального бытия до родовой травмы антропогенеза.
ПОСТГЕНДЕРНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ВИРТУАЛЬНОГО: ГЕНЕЗИС АНДРОГИННОСТИ
читать статью: https://vk.com/@-76705631-postgendernaya-harakteristika-virtualnogo-genezis-androginno