Догма о драконе: за завесой китайского мифа современности Часть 7. Власть стихии
С водой у народа хань особые отношения. Реки считаются артериями, по которым течет жизнь, одновременно и в практическом смысле, и в метафизическом. Сеть рек подобно системе кровеносных сосудов пронизывает Поднебесную, соединяя ее с Морем с одной стороны и уходя за горизонт с другой, связывая обетованные земли с самим Небом.
Вокруг рек сложилось множество народных историй и мифов в самом широком понимании, в том числе мифы, которые культивируются властями, чтобы скрепить народ в нацию. Великая река Хуанхэ, она же Желтая, например, напрямую связана с мифологией древней китайской государственности, и ее укрощение считается отправной точкой цивилизации. Считалось, что Хуанхэ течет с Небес, являясь продолжением Млечного Пути. Ее сакральный статус подтверждается в жизненном мире как минимум тем, что в ее пределах располагается около 40% сельскохозяйственных угодий страны. Вторая по значению река (но первая по длине) — Янцзы, центр производства риса, текстиля и многих других отраслей национальной индустрии. Ее изображение можно увидеть на банкнотах, и именно ее переплывал Мао в символическом жесте победы нового коммунистического пути над стихией природы. К этому мотиву зрелого логоцентризма, проецирующего волящую себя мироустроительную волю на непокорный мир, мы еще вернемся.
Но не стоит думать, что все связанное со стихией рек и воды для китайца благо. Культура, сохранившая в своем ядре значительную составляющую синкретизма, воспринимает сакральные сущности амбивалентно. Так, Хуанхэ — это одновременно мать-река, китайская гордость и китайская скорбь, будучи печально известная своими опустошительными разливами. Вода дает жизнь, но и несет смерть. И если в прошлом причиной этому был переизбыток воды в наводнениях, то сегодня актуален скорее ее недостаток. Одна из серьезнейших проблем современного Китая, которая носит уже перманентный характер, — это хроническая нехватка питьевой воды в большинстве провинций. За последние 20 лет около 30000 рек в Китае исчезло с лица земли, а поток Янцзы течет лишь десятой частью от своего былого величия, что делает эту реку самой угрожающей исчезновением рекой в Азии. Как будто сами Небеса гневаются и лишают избранный народ своего благословения.
Проблема не в том, что в Китае недостаток воды в абсолютном выражении. Страна до сих пор в мировой десятке по запасам пресной воды. Проблемы начинаются при пересчете на отношение к популяции — тогда Китай падает из первой десятки во вторую сотню. Немного больше 2000 кубометров на человека, тогда как в среднем во всем мире это значение колеблется в окрестности 8000 м³ на человека, и это учитывая Африку. Однако и это в потенциале не приговор, потому что в той же Южной Корее, а также ряде западноевропейских стран все еще хуже. Настоящий источник проблем, как всегда, сокрыт в структуре. Масштабы кластеров населения и их неравномерное распределение по богатым питьевой водой территориям — вот корень всех проблем и источник кризиса.
В южных субтропических регионах проливается множество осадков. Напротив, регионы севернее Янцзы имеют умеренно-засушливый климат, и осадков там выпадает в разы меньше, практически минимально необходимое для воспроизводства сельского хозяйства количество. Проблема не только в разнице объема осадков, но и в плотности их выпадения по времени. Условный север часто терпит засушливые периоды, чтобы потом получить желаемое «сполна» в июле и августе, от чего страдает урожай. К этому прибавляется динамика глобального изменения климата, которое делает север еще засушливей, а юг еще влажней. Причем и население, и размер экономики между югом и севером в целом сопоставимы, а вот возобновляемые резервы пресной воды уже не очень. Как насчет разницы в 5 раз в пользу юга?
Немного контринтуитивно, но 65% пахотных земель находится именно на севере, а на них 40% от сельскохозяйственных угодий страны. Получаем, что объем воды на площадь сельхоз угодий на севере в разы меньше средних показателей в стране. Проблемы севера более всего выражены в его мегаполисах и особенно остры в столице — Пекине, уровень дефицита воды в котором сравним с Саудовской Аравией. Если ничего не предпринять, дефицит воды в сельском хозяйстве со временем станет угрозой производству еды для полуторамиллиардного населения.
Другая сторона водного кризиса относится к проблемам энергетики. Для получения угля необходима вода, а 85% угля в стране добывается на севере. И это только уголь, от которого постепенно отказываются. Но почти все источники энергии в Китае зависят от воды в той или иной форме. Переход на иные формы энергии не может идти достаточно быстро, чтобы нивелировать кризис. В итоге мы получаем нездоровую оппозицию между производством еды и энергии, в которой невозможно пожертвовать ни тем, ни другим.
Масштабы кризиса начинают приобретать понятные очертания, только если мы учтем, что не вся вода из приведенных в статистике абсолютных значений пригодна для использования. И в Китае этот фактор играет существеннейшую роль. Шкала качества воды в Китае включает в себя 5 позиций: 1 — почти питьевая, 2 — подлежащая очистке, 3 — пригодная для плавания или рыбалки, 4 — техническая вода, 5 — годная только для ирригации. Все что выше 5 — практически бесполезно. Если взять бассейн реки Хайхэ с населением в 100 миллионов, в котором раскинулся Пекин со своим 20+ миллионом жителей, то более половины местной наземной воды уровня 5 и выше. И только четверть может быть переработана для человеческого потребления. В силу недостатка годной для поддержания популяции воды власти Пекина осушают подземные резервуары, что наносит ущерб почве, медленно погружая здания в землю, и лишает город резервов на случай сильной засухи. Эта практика далеко не эксклюзивна для городов бассейна Хайхэ. Так, например, Шанхай за последние 20 лет просел метра на 2.
Итак, масштабы кризиса примерно понятны, и не только нам. Правительство Китая давно бьет тревогу, в том числе и в публичном пространстве, призывая население сплотиться для решения этой поистине стратегической для китайской цивилизации проблемы. А мэр Пекина открыто заявляет, что население города не должно превысить 23 миллиона, иначе возникает угроза коллапса инфраструктуры.
К сожалению, простых решений у проблемы нет. Если та же Саудовская Аравия и другие петро-монархии Залива (а также Израиль) могут позволить себе опреснение воды, потому что они малы и богаты, то громадная популяция Китая и его скромные показатели ВВП на душу населения ставят на этом варианте крест. Энергетические затраты на транспортировку кубометра опресненной воды с побережья в отдаленные северные территории в пересчете на кубометры воды, необходимые для производства энергии, в десятки раз перевешивают этот несчастный кубометр.
Поэтому власти остановились на ином, но снова инженерном решении. Проект с довольно буквальным названием «по перекачке воды с юга на север», также известный как «Поворот китайских рек», состоит из 4300 км искусственных водных путей и каналов с целью транспортировки воды с юга на север. Восточная часть проекта — это по сути апгрейд древнего Великого Канала, и его целью является перекачка воды из Янцзы в северный Тяньцзинь. Центральный участок проекта перекачивает воду с юга на север до самого Пекина. Западный, еще не законченный участок, призван соединить притоки Янцзы с Хуанхэ, и является самым дорогостоящим из трех и самым технологически проблемным, т.к. проходит сквозь протяженный горный участок. Ценой такого амбициозного (снова Самого Большого по мировым масштабам) проектирования и показательного преодоления природы цивилизацией являются сотни миллиардов долларов из бюджета, десятилетняя задержка по сдаче проекта и сотни тысяч переселенных обывателей, которым не посчастливилось проживать на пути мироустроительной воли государства.
К сожалению, амбициозный проект оборачивается дорогостоящей каплей в стакане воды. По прогнозу на 2030 год суммарная поставка воды по центральному и восточному маршрутам оказывается в 5-6 раз меньше запросов регионов, которые они обслуживают, если смотреть на 2019 год. Даже в максимальном уровне развертывания и согласно наиболее оптимистичному прогнозу на 2050 год от Китайского института водных ресурсов и гидроэнергетических исследований, Поворот китайских рек покроет лишь четверть северных потребностей. Десятки лет, теракалории энергии, миллиарды долларов, убитая экология и многие тысячи сломанных жизней — все ради частичного и временного решения, несмотря на гигантские масштабы проекта.
Тем временем возможен еще один комплекс мер, но на этот раз не из инженерной сферы, а из политэкономической. Власти Китая своим очередным мегапроектом пытаются повысить предложение, чтобы удовлетворить спрос, но, как видим, безуспешно. Можно двигаться с другой стороны, со стороны спроса. Дело в том, что стоимость воды в Китае одна из самых низких в мире (около 1$) и практически в четыре раза меньше среднего по миру. Потому как вода столь сильно субсидируется государством, ни фермеры, ни производства не заинтересованы в оптимизации расхода воды — если она им достается, то достается по дешевке. К примеру, наиболее распространенный метод ирригации в Китае — тупо затопление, в ходе которого около половины используемой воды испаряется и вытекает за пределы сельхозугодий. Есть такой индикатор эффективности сельского хозяйства — водной продуктивности, рассчитывающий отношение реализованной выручки от сельхозпродукции к кубометрам воды, израсходованным на ее производство. По этому показателю Китай отстает от развитых по-настоящему интенсивно развивающихся европейских стран в 7-8 раз.
Возникает вопрос, зачем строить тысячи километров из каналов и шлюзов, если можно было просто избирательно и постепенно поднимать цены? Впрочем, справедливости ради стоит упомянуть, что некоторые провинции начали проводить такую политику ценообразования, но далеко не в тех объемах, которые необходимы. Так в чем же секрет? Самый очевидный ответ — непопулярность мер. Но стоит посмотреть на практику бескомпромиссных локдаунов, чтобы убедиться, что китайской власти не привыкать прижимать обывателя. А меры в основном коснутся бизнеса, обыватель как раз может быть субсидирован, не говоря уже о том, что меры необходимо разбить на несколько этапов, размазав общественный негатив от реформ на десяток лет. Нет, здесь что-то другое.
При поверхностном рассмотрении может показаться, что дело в правительственных кадрах, среди которых подозрительно много людей с инженерным и техническим образованием. В одно время все 9 членов Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК были в прошлом инженерами. (Низкая престижность гуманитарной сферы и высокая инженерной в модернизируемых социумах роящегося типа — отдельный разговор и статья сравнительного сопоставления.) Но проблема видится мне куда глубже, чем близорукость конкретных исполнителей из верхушки системы. Мы уже касались ее в предыдущем разделе и ранее — это проблема ментальности властного субъекта.
Вернемся от воды в общем к рекам, в древность и к ментальной константе мироощущения. Контроль за потоками рек в Китае всегда означал доступ к еде, воде, энергии, транспорту и торговым путям. Власть над течением воды с Небес в Море трансформировалась во власть императорских династий. В более широком масштабе контроль рек предстает частью дихотомии порядка цивилизации и хаоса дикой природы. Такая оппозиция свойственна зрелому государственному сознанию, в ряду прочих масштабных оппозиций, исходящих из дуалистического переживания мира. Обуздание же непокорных центральных в национальном мифе вод учреждает символический акт поистине мироустроительных масштабов. Укрощение потоков Хуанхэ и Янцзы огромными плотинами во второй половине XX века — это прежде всего свидетельство божественной силы Цивилизации, эксплицированной для обывателя в лице сакральной Власти, силы, которая превосходит саму Мать-Природу. Истоки «поворота рек» становятся видны невооруженным глазом.
Именно в таком особом режиме переживания мира кроется секрет того, что все решения и направления развития упираются в потолок сложности, за пределами которого находятся так необходимые нематериальные решения не-в-лоб. Смею высказать гипотезу, что потолок этот проходит ровно по культурно-антропологической границе, отделяющей манихея-государственника, пусть отчасти сохранившего синкрезис, от автономной личности. Для первого все есть ресурс и фронтир для завоевания, он проводит медиацию с окружающей реальностью через поглощение. Второй действует структурно, интенсивно извлекая культурный ресурс через оптимизацию и наращивание эффективности. Для манихея же культурный ресурс наращивается за счет экстенсивного развития, в идеале наступления по всем возможным направлениям. Интенсивный режим наращивания культурного ресурса доступен такому субъекту ограниченно, в качестве подражания, но для естественной адаптации и воспроизводства не хватает запаса сложности, которую способна выстроить в себе ментальность, строя модели внешнего мира (включая и социальные модели, и автомодель культуры, и способность к рефлексии и т.д.).
В такой ментальности прекрасно работают архаичные природнительные связи с надмирной Властью, которая олицетворяет триумф упорядочивающей первозданный хаос культуры. Это абсолютизирование общества и государства, мышление трансцендентными человеку, но снисходящими до него в благодати смысловыми монолитами неизбежно порождает гигантизм в проектировании, а также нездоровую озабоченность «лицом» культуры, о чем я писал в предыдущей части. Поэтому власти в таком государстве всегда предпочтут мегаломанское инженерное проектирование структурированию общества и государственных институтов.
Способна ли китайская культура преодолеть свою стадиальную характеристику? Покажет время. Пока мы можем лишь интуитивно заключить, что, судя по всем тенденциям, у Культуры есть на Поднебесную какие-то планы. В особенности это заметно, если судить по демографическим тенденциям, о чем и пойдет речь далее.
