ЭКСГУМАЦИЯ СМЫСЛА
Егор Летов и его роль в русской культуре
В декабре прошлого года сообщество фанатов Летова облетела радостная весть: чудом нашлась нераспроданная партия винилов альбома «Звездопад», которые считались в России большим раритетом.
У этого альбома ремейков советских песен сложная судьба: из-за проблем с авторскими правами его переиздали на дисках и виниле уже после смерти Летова. Компакт-диски есть в продаже и сейчас, а виниловые пластинки были раскуплены почти сразу и больше в продаже не появлялись. Оказалось, что найденная партия была еще десятилетие назад была отправлена в Европу, где и пролежала на складах все эти годы, не найдя спроса у западного слушателя.
Это далеко не первая попытка продать песни Летова на Запад: еще в конце восьмидесятых его преподносили как русского Сида Вишеса, но тогда ограничилось парой песен в сборниках советского панка, которые были забыты, когда схлынула война перестроечной экзотики. Вторая попытка была в 2000 году: фирма «Мороз-рекордс» издала 14 летовских альбомов, специально продублировав названия треков на английском языке в выходных данных. И снова неудача.
Очевидно, песни Летова западному слушателю не заходят. Это тем более интересно, что среди русских они имеют культовый статус уже на протяжении тридцати с лишним лет. Поколения сменяются, звезды вспыхивают и гаснут, а Летов остается некой неизменной величиной. Есть в нем самом и его песнях нечто очень близкое сознанию и мироощущению русских, близкое настолько, что, правильно увидев эту особенность, мы сможем подобрать ключ к целому ряду феноменов.
Думается, что исчерпывающее определение Летова — русский гностик.
Часть 1. Почему Летов – гностик?
Сознание русских подобно маятнику: оно колеблется между долгими периодами пассивной мироотречности и кратковременными вспышками активности, зачастую иррациональной и идущей во вред самому индивиду. И то, и другое происходит спонтанно, словно помимо воли, что порождает очень специфическое мироощущение: кажется, что весь мир настроен против тебя и нарочно ставит многочисленные преграды на твоем пути. Так рождается стихийная гностическая установка — уверенность в несовершенстве мира и случайности собственной жизни в нем.
Если обыватель барахтается в гностическом болоте перманентно, дрейфуя от одной мелкой неудачи к другой, то для сибирского неформала враждебность мира превращалась в прямую угрозу жизни. Летовское окружение буквально вымирало: в течение двух лет гитарист «Гражданской обороны» Дмитрий Селиванов повесился, Янка Дягилева утопилась (или была убита — достоверной версии нет и по сей день), Евгений Лищенко умер от рака. Сам Летов на три месяца попал в психбольницу, затем был вынужден бежать из Омска, опасаясь новых преследований. В такой атмосфере скрытый гнозис волей-неволей выходит на поверхность и становится осознанным мировоззрением.
Отличие Летова от миллионов стихийных русских гностиков — в том, что он очень рано осознал свою установку на несовершенство мира и стал убежденным гностиком.
«Не знаю, не любят на этой земле ПОЭТОВ. Здесь любят лишь Говновых и уподобившихся оным. Остальные подлежат уничтожению извне или, что чаще и естественней, — самоуничтожению. Так желает бог, Великий Вселенский Садист. Не стоит ему мешать. Но стать Говновым — НИКОГДА», — пишет Летов в письме Валерию Рожкову от 19 мая 1986 года.
Здесь мы видим полный набор гностических постулатов. Миром правит жестокий и злой Демиург. Люди не равны: большинство из них — гилики – «Говновы». Мир несовершенен и непригоден для жизни, но сделать ничего невозможно, остается смириться с волей Демиурга и застыть в гностической пассивности.
Политические взгляды Летова со временем менялись, но гностицизм оставался основой его мировоззрения всегда. «Гностики, наверно, правы были — знание должно принадлежать посвященным. По крайней мере — в тех условиях, кои мы имеем в течение последних тысяч лет», — говорит он в программном интервью 1990 года. А вот свидетельство вдовы музыканта Натальи Чумаковой: «Гностиков очень любил. Они имели на него большое влияние. Он гностические Евангелия знал отлично. Восточную, оккультную философию. Брал из многих источников, очень многим интересовался. Если уж читал, то всё практически, что можно было достать по нужной ему теме, и память имел отличную».
Пресловутое бунтарство летовских песен тоже по сути вполне себе гностическое. Весь его протест сводится к проклятиям в адрес несправедливого, но неизлечимо больного и порочного мира.
На раннем «Красном альбоме» 1987 года есть такая песня:
Уходит вpемя — вокруг всё то же,
Но только хуже, но только гаже,
Всё та же тупость, всё та же меpзость,
А там, где иначе — так далеко...
Перед нами — осознанная еще в молодости, отрефлексированная гностическая установка: мир онтологически плох, некая альтернатива если и есть, то затеряна в невообразимой дали и обычному человеку недоступна. По сути, единственной альтернативой саморазрушению личности в столь враждебном мире Летов видел мещанство.
Журналист Максим Семеляк в книге «Значит, ураган» пишет: «Мой приятель Борис Мирский, вхожий в начале 1990-х в летовскую компанию и приносивший мне некоторые обрывочные сведения оттуда, вспоминает: «Однажды мой друг Вася сказал: вчера заходил к Колесову, а там Летов сидит. Я спросил: ну и как? Вася просто ответил: ну, знаешь, бывают такие пареньки в кожаных пиджаках, ну вот. Этот момент я хорошо помню. Точно была весна, год, наверное, 1992-й. Кожаный пиджак был характерной деталью из Советского Союза, атрибут типажа «провинциальный толковый нестарый мужик», но он точно не был про рок-музыку».
Сколько бы не лепили из Летова русского Сида Вишеса, он оставался типичным представителем глубинного народа.
Новые родятся да командиры,
Это хорошо, это так и надо.
Что бы ни сказали — не станем спорить.
Что бы ни дарили — не станем верить.
Здесь, в песне «Как листовка, так и я», с афористической точностью сформулировано мировоззрение «глубинного народа»: принимать подачки начальства можно, но верить — нельзя, ибо оно, начальство, правит в порочном и неправедном мире.
