Иван Алексеев-Лексинен Сакральная смерть самодержавия – конец и вновь начало, 3.

В переломные моменты, требующие сверхвысокого социального напряжения (а такой была Первая мировая война), сравнение с идеалом становится определяющим механизмом оценки власти. И здесь выявляется следующая закономерность. Именно слабая (не грозная, не насильническая, не карающая) власть подвергается десакрализации, унижается и опорочивается. Так она наказывается, расплачивается за свою слабость. И это, по народным понятиям, справедливо. Быть слабой – самый страшный грех Русской Власти. По греху – и расплата. Ощущение слабости (т.е. не всесилия, ограниченности) верховной власти ставило (и ставит) под сомнение традиционное народное убеждение в ее сверхъестественных возможностях, тотальности. В понимании подвластных, это главное основание для развенчания, десакрализации, символическом понижении традиционного статуса власти как источника и гаранта социального порядка. Властная слабость рассматривается как нарушение нормы и угроза традиционным отношениям «власть – народ» (точнее: выполнению обязанностей идеальной власти в отношении народа как объекта ее забот). Слабая власть неспособна дать «укорот» своему народу, сдержать его от грехопадения или покарать за него – справедливым наказанием как бы снять вину. Она не может и воздать «врагам народа», нарушающим естественное течение его жизни. Такая власть не в силах выполнять функцию правдосудия, которой ее наделило традиционное сознание – быть земным судией народа (карать за жизнь «не по правде» и миловать, наставлять на праведный путь), защищать его от любых угроз, соблазнов и искушений. Для реализации обязанности «правдосудия» нужна не обычная (управляющая: бюрократ, менеджер), но наделенная Божественной харизмой власть.

Именно на соответствии этой функции держалась внутренняя связь самодержавия с народом – и традиционный («правильный») социальный порядок, в котором власть отвечала за все (и за сам народ), а народ оценивал, какой она ответчик и оправдана ли покорность ей. В рамках этой символической коммуникации идеальная общность – народ, обрекая себя на бессубъектность (но обретая полную безответственность или, иначе, безгрешность), делегировала власти место моносубъекта русской социальности. А моносубъект является лишь в сакральном ореоле. Народное влияние на властные отношения в России заключалось (и заключается) в том, чтобы подчинить власть своим о ней представлениям – заставить ее если не быть, то хотя бы казаться такой, какой ее хотели видеть. «Низы», исключенные из реальной политики, желали присутствовать в ней на уровне ментальном, культурном. То была плата власти за их бессубъектность. Демонстрация монархией своей самостоятельности, независимости – от народного контроля на соответствие идеалу – расценивалась как нарушение традиционных обязательств. В этом случае и народ отказывался от своих – веры во власть. Вследствие этого померк сакральный ореол самодержавия. Падение монархии в ходе революции «верхов» расчистило пространство для «низовой» активности. Восставшие массы попытались подчинить весь мир своим представлениям о нем, заставить всё и вся жить по «своим понятиям». «По-свойски разобрались» и с властью, которую уже ничто не мешало признать «антинародной». За неспособностью справиться с делом «правдосудия» уже народ осудил власть (призвал ее к ответу) – и покарал «по всей строгости». При этом поменялся субъект «правдосудия»: народ захватил право быть этаким Высшим Судией, лишив власть моносубъектности. В конечном счете народная расправа над властью – ответ на ее неспособность расправиться с народом (т.е. быть вечным народным судьей). Уже поэтому расправа справедлива.

Правда, осудить по высшей мере удалось единственный раз в русской истории – в 1917–1918 гг. Это высшая точка торжества русского народа над своей супервластью. Но приканчивая – не символически (всеобщим недоверием и осуждением) только, а физически – «неправедную» власть, народ разрушил сложившийся (динамичный и внутренне конфликтный), но все-таки порядок. Слабость (по русским меркам) николаевской власти не означала неизбежность гибели самодержавной системы. Напротив, в ней заложен шанс на ее преобразование (прежде всего, на развитие – в гражданском отношении – русского общества). Революция против власти этот шанс похоронила, уничтожив и монархию, и само общество – в том виде, в котором оно сложилось к февралю 1917 г. Конструирование новой власти происходило под жесточайшим давлением архаичных народных представлений, т.е. в направлении от николаевской. Большевики победили именно потому, что больше других политических сил поддались этому давлению – сначала по форме, а затем и по существу привели свою утопию власти в соответствие с народной. И это вовсе не показатель их внутренней силы и «народности», а свидетельство высокой адаптивности (по принципу понижения), пластичности и цинизма, а также степени властецентричности (нацеленности на власть, завороженности ее магией, готовности ради нее – им казалось, на время – стать чем угодно). А вся советская история – это рассказ о том, с какой властью лучше жить человеку: по-николаевски слабой или по-ленински–сталински сильной.

#русология #Острог_культурология #перманентная_революция #Острог_страницы, №19

Фото: «Прежде кусался, теперь испугался» - надпись на клетке. Петроград, 1919, часть первомайской демонстрации, где артисты изображают царя (в глубине), полицейского (в центре), жандарма (справа), казака (слева), белогвардейцев, кулаков и прочих персонажей уходящей России