Упадок позднего авторитаризма, 1
Власть, опирающаяся на авторитаризм, была не в состоянии добиться эффекта при решении ни сравнительно мелких, ни крупных задач, доказывая свое банкротство на всех уровнях. Она не могла приостановить рост социальной дифференциации, наладить денежное обращение. Не решались и такие проблемы, как, например, восстановление прав крымских татар. Начальство предпочитало воздействовать на те сферы, в которых чувствовало себя уверенно, и не склонно было вторгаться в сферы, угрожающие стихийными, возможно, опасными последствиями.
Вместе с тем не решались и те вопросы, на которых, как кажется, концентрировались максимальные усилия. Освоение капиталовложений имело место обычно на 100—120%, но по вводу в действие производственных мощностей план обычно выполнялся не выше, чем на 50-60%. Смета как плановый документ имела весьма малую цену, фактически расходы превышали предусмотренные в 1,5-2 и даже в 4 раза. Проектировщики при существовавшем порядке были заинтересованы в дешевом строительстве, но не в высоком качестве проектов. Инвестиционный процесс затягивался на 8-12 лет, что является безумной расточительностью. Цикл строительства от проектирования до ввода в эксплуатацию объекта занимал в среднем более десяти лет. Нормативы сроков строительства были примерно в два раза выше фактических сроков за рубежом. По данным за первые два года девятой пятилетки видно было, что сроки строительства растягивались вдвое, не говоря уже о длительном предпусковом и пусковом периоде, которые за рубежом в общей сложности составляют полгода.
Объем незавершенного строительства опережал рост капиталовложений. Если в 1965 году объем незавершенного строительства, исчисляемый от сумм капиталовложений, составлял 69%, то в 1974 году он достиг 77%, в 1977 — 85%. О необходимости решительных мер в области использования капиталовложений А. Косыгин и Л. Брежнев говорили на каждом партийном съезде, тем не менее не ощущалось каких-то признаков перемен. Страх перед усилением дезорганизации не только активизировал авторитаризм, но и еще в больших масштабах его парализовал, открывал путь хромающим решениям. Общество на шестом этапе, как и в прошлом, оказалось неспособным решать сложные задачи. Оно постепенно вновь пошло по пути инерции прошлого опыта, поворачиваясь к альтернативному нравственному идеалу.
Судьба господствующего идеала решалась в бесчисленных сообществах, где ощущалось неуклонное падение авторитета непосредственного начальства, что и означало неуклонный отход широких масс от шестой версии псевдосинкретизма. В частности, люди не приветствовали попытки поднять престиж Брежнева. Даже факт водружения его бюста на родине вызвал явное недовольство. Не существовало такой силы, которая могла бы обратить вспять этот процесс. В этой ситуации попытки усиления авторитаризма не только не опирались на массовую инверсию, но и вступали с ней в конфликт, что всегда гибельно для господствующего идеала.
Поворот шестой версии псевдосинкретизма к упадку произошел между XXIV (1971) и XXV (1976) съездами КПСС. Последний съезд характеризовался отступлением высшего руководства перед натиском локальных сил. Это выразилось прежде всего в резком снижении планируемых показателей. Темпы роста капиталовложений в народное хозяйство составляли по плану 4,6%, тогда как на период 1966-1975 годов планировалось 7,4%. Для сравнения можно указать, что на 1929-1940 годы соответствующий показатель составил 17,9%. Запланированные темпы роста продукции составляли 6,5%, тогда как на 1966-1976 годы планировалось 7,9%, на 1929-1940 годы — 15,8%. Предусматривалось снижение темпов прироста сельскохозяйственной продукции по сравнению с периодом 1966-1975 годов. Эти цифры говорят о том, что в борьбе высшей власти и ведомств решающую победу одержали ведомства, заинтересованные не в росте количества продукции, а в укреплении своей монополии на дефицит. XXV съезд ознаменовал также уменьшение веры правящей элиты в свою способность обеспечить существенные позитивные изменения.
Сравнение материалов XXIV и XXV партийных съездов говорит о том, что энтузиазм высшего руководства, связанный с перспективами научно-технического прогресса, заметно упал. Выдвинутый XXIV съездом тезис о зависимости производства от уровня благосостояния беспрецедентен для общества, в представлении которого производство вещей есть основа жизни. То же можно сказать и о тезисе соединения научно-технической революции с преимуществами социалистического строя. Первый из них остался незамеченным, не нашел отражения в советской социальной литературе. Что же касается второго, то он склонялся на все лады, но реально не был конкретизирован и разработан, был сведен к тривиальным идеям внедрения новой техники и развития науки. Советская общественная наука не смогла оказать практической помощи власти в ее попытках сохранить контроль над социальными процессами.
Постепенно выявились симптомы новой инверсии, подрывающие базу, на которую опирался авторитаризм. В сообществах происходили важные процессы. Возрастало значение личности. Это отчасти объясняется спецификой современного производства, усложнением техники и организации, что требует от человека роста инициативы и ответственности, а следовательно, и ослабления непосредственной зависимости от начальства. В этом направлении действовал утилитаризм.
Упадок авторитаризма проявлялся в неуклонном перераспределении монополии на дефицит: снижалось значение высшей власти и повышалось значение ведомств и отдельных регионов, предприятий. Постоянное усложнение экономики требовало смещения ответственности за дефицит вниз, что совпадало с общей тенденцией усиления локализма, начавшегося уже после краха крайнего авторитаризма и выражавшегося в возрастании ценности низов. «Значение горизонтальных обменов непрерывно росло... К концу брежневского периода на долю таких обменов в совокупности приходилось более 2/3 всех распределявшихся в стране ресурсов... В результате резко расширились массовые экономические и политические права населения, руководителей и организаций».
Вопреки мировой практике это привело к тому, что между исполнителем и начальником стали действовать отношения, «в которых никто никому ничего не должен» (Найшуль В. Бюрократический рынок: Скрытые права и экономическая реформа// Независимая газета. 1991. 26 сент. С. 5). Власть поддавалась этому массовому давлению снизу, что сказалось в попытке описать изменяющуюся реальность и свои намерения изменить ситуацию к лучшему на знакомом языке товарно-денежных отношений. Попытка реформы 1965 года известна не столько своими хозяйственными последствиями, сколько определенным идеологическим поворотом, переходом описания хозяйственной реальности с языка директивного планирования (фонды, нормативы и т. п.) на язык прибыли, хозрасчета и т. п. Это означало, что правящая элита склонна была отступить перед нарастающим нажимом низших уровней держателей монополии на дефицит, что выражалось на неадекватном языке товарно-денежных отношений. Этот идеологический поворот мог иметь далеко идущие последствия, что выявилось далеко не сразу; он был симптомом процесса, ведущего авторитаризм к краху, общество — к переходу на следующий этап.
Глубокой движущей силой новой инверсии было возрастающее стремление человека добиться независимости в сфере производства и потребления, ограничить свою зависимость от медиатора во всех сферах жизни, отойти от вялых инверсий, от не оправдавшего себя авторитаризма. Это стремление в свое время сокрушило сталинизм. Рост самостоятельности личности открывает творческие возможности, новые источники инициативы, без которой общество задыхается. Но этот процесс имеет и обратную сторону. Усиление независимости личности от власти и организации, если эта независимость не дополняется совершенствованием социальных интеграторов, если более свободная личность не включается в целое, неизбежно становится фактором разрушения целого. Одним из выражений этого процесса являлось повсеместное падение трудовой дисциплины, неспособность начальства полноценным образом интегрировать работника в трудовой процесс. Один читатель пишет, что «многие молодые люди в наше время впервые встречаются с необходимостью послушания, только будучи призваны в армию» (Литературная газета. 1979. 21 февр.). На основе умеренного авторитаризма трудно было решать задачи укрепления дисциплины. Например, в одном письме из Харькова было высказано мнение, что «слово „дисциплина" не согласуется с социализмом» (Там же. 28 февр.)
Личность самоутверждается тем, что во все большей степени использует свое учреждение, свое рабочее время, рабочее место для личных целей. Эти цели могут быть различными. Наиболее простая — снижение интенсивности труда. Другая цель — использование своего положения для левых заработков любыми средствами, для использования государственного сырья, оборудования и т. д. Все это усиливало стремление сообществ к независимости от высшей власти. Известный диссидент Подъяпольский, вспоминая о положении дел в Институте физики Земли, где он несколько лет работал, говорил о том, что многочисленные подразделения института «жили в значительной степени своей собственной жизнью, имели собственный микроклимат и занимались собственными проблемами, зачастую определяемыми личными склонностями их руководителей. Неоднократные на моей памяти попытки дирекции института объединить деятельность всех отделов под флагом одной или нескольких крупных научных проблем не имели по этой причине реального успеха». В этом направлении двигалось все общество, все его этажи, включая самый высший.
