Дом разделившийся, или гендерная тектоника современности, 4
По всей видимости, неолитический синтез был столь же болезненным периодом, как и проблематизируемое в данной статье гендерное противостояние современности, если не более. Отголосками его стали отражённые в мифе и демонизируемые в нём женские доминирующие фигуры, дожившие до наших дней в форме антагонистов патриархальному принципу жизнеустройства (чудовище Медуза, колдунья Медея и прочие знаковые фигуры древнегреческой мифологии служат здесь идеальными примерами). Параллельной ветвью можно считать закрепившиеся в коллективном бессознательном фантазии о женщине-воине (мифические амазонки, валькирии и т.д.). Их можно расценивать, как попытку мужской ментальности вписать «этих странных девочек» в привычную схему и таким образом преодолеть травматичный разрыв между мужским и женским мирами в становящейся цивилизации. К этому же ряду психо-ментального проецирования можно отнести и толчки к эмансипации в европейской культуре XIX века (и даже ранее, начиная с Возрождения, но существенно в меньшей степени), начавшиеся и в женских, и в мужских умах через медиатор литературы, что весьма типично для развитой логоцентрической культуры. Впрочем, вероломные фигуры мифа вполне могли быть отражением реальной борьбы за власть и доминирование в столь пёстром процессе синтеза, когда в одних частях света происходило чуть ли не полное завоевание кочевниками земледельцев (иногда даже полная элиминация мужской части населения), а в других продуктивная медиация и заключение браков. В отличие от пресловутых воительниц, входящих в противоречие не только с непреодолимой пропастью между мужчиной и женщиной в физических характеристиках, первоочередных для боя, но и с диспозицией психики.
Впоследствии установившаяся система межполовых взаимоотношений и разделения «обязанностей» оставила пространство для множества инверсий. Так, история знает множество женщин-манипуляторов, обладавших колоссальной властью, но теневой, посредством направляемых мужчин. Что вполне согласуется с общим фоном стабилизирующей стратегии и сложившимся архетипом женского.
Немаловажным фактором стало и то, что ранняя и «средневековая» логоцентрическая ментальность (манихейская по сути) всё ещё весьма глубоко погружена в объемлющую культуру. Манихей (в широком смысле, как культурно-исторический тип) опирается на источник порядка вне себя, в положительном полюсе дуалистически переживаемого мира. Он уже имеет достаточно развитую самость, чтобы быть увлечённым волюнтаристом, реализуя обобщённую программу экспансии, но в своей общественной жизни со всех сторон ограничен рамками культурной традиции. Эта диспозиция внешнего источника порядка также удерживает женщину в четких рамках маскулинной логоцентрической реальности со всеми соответствующими ограничениями, наложенными средневековым обществом с его иерархическими институтами. Женская ментальность обнаруживает себя в герметичном непротиворечивом мире, где всё устроено так, как должно быть устроено, вплоть до правил господства-подчинения в браке (впрочем, легко подверженным локальным инверсиям, варьирующим от одной локальной культуры к другой), выбора партнера (столько же жёстко ограничивавшего мужчину, как и женщину) и определения наследников по патриархальному принципу.
Впрочем, не стоит и переоценивать поставленные рамки, которые поистине жёстки разве что в ранних кочевнических культурах. Женским остаётся домен семейного очага, деторождения и воспитания потомства, не говоря о том, что образ ведающих и мудрых женщин не искоренён из культуры и по сей день триумфа научного мышления. Навязанные же правила имеют достаточно высокую степень условности, когда окольными путями, посредством психологических манипуляций и культурных условностей базового уровня достигаются цели индивидуального доминирования в целом ряду социальных сценариев, из тех что, как правило, воспринимаются женской стороной как наиболее важные. В конце концов, закрепившиеся в культуре (практически универсально) «неофициальные» статусы рогоносца или «тряпки» закрепились в ней не случайно и не по мужской прихоти.
Таким образом, женская психика обратилась к адаптивной стратегии, обнаружив себя в незнакомых водах маскулинного социума. Потому, несмотря на то, что женщины прекрасно ориентируются во взаимоотношениях и различных социальных взаимодействиях, на протяжении почти всей писаной истории мы видим так мало попыток пробиться наверх «этого мужского мира» в таких, казалось бы, органичных для женских способностей ролях как публичные отношения, управление, политика или сфера духовности. Даже военное лидерство могло бы быть доступной сферой, ибо место лидера не на передовой, а в командном пункте, но среди исторических примеров мы видим лишь отдельные, чрезвычайно редкие исключения, да и те больше относятся к мифологии, чем истории. И дело тут, конечно, далеко не только в полученном воспитании, сложившейся системе или во вставляющих «палки в колеса» мужчинах. Дело в том, что система сложилась такой во взаимодействии мужского и женского принципов в культурной реальности, и эквилибриум женской и мужской психик, их роли, возникли как равнодействующая устремлений обоих сторон в культурной среде доличностной эпохи, т.е. до европейского Нового времени.
