Священное насилие
Воля к изменению мира проявляется двояко – как насилие и как священное. Насилие – оперативно-тактический, быстрый путь изменить мир. Священное – более долгий, стратегический. Лучше всего они работают вместе, но необходим баланс. Если в священном слишком много насилия – священное десакрализуется, профанируется. Если в насилии слишком много священного – священное снова портится. Таким образом, священное – самая уязвимая часть воли изменить мир. К насилию способны все или почти все. К священному – единицы. Даже если понимать под ним любое увлекающее убеждение, будь то религия, наука, мораль, закон, коммунизм и пр. Священное очевидно главнее, иногда оно защищает от насилия, иногда вызывает его. Обратное непредставимо, но порой они прячутся друг за другом.
Насилие делится на разрушительное, учредительное и очистительное. Выглядят они совершенно одинаково, разница заметна лишь постфактум. Только священное может придать насилию очистительный и учредительный характер.
Рене Жирар описал жертвенный кризис и его разрешение на примере трагедии Софокла «Царь Эдип». Семивратные Фивы терпят несчастье за несчастьем – и глад и мор, паденье нравов, а главное – эпидемия лжи, обмана и насилия. Ширятся упреки и раздоры между родственниками, идет необратимый упадок ритуала и массовое преступление запретов, составляющих основу порядка и выживания в архаическом социуме. Священное включает все силы, способные причинить человеку вред и грозящие его спокойствию, — причем природные силы и болезни никогда и никак не отличены от насильственного хаоса внутри самого сообщества (Р.Ж.). Абсолютная девальвация ценностей правды, добра, единства, родственных связей, нравственности ведет к тому, что единственно эффективным способом поведения становится насилие – и оно разрастается, охватывая жителей как зараза, ибо многие начинают сеять вокруг ненависть и зло.
Такие кризисы стирали с лица земли как примитивные культуры вроде ботокудов в Бразилии, так и вполне развитые вроде старовавилонской и других. Когда сначала ритуал, а затем закон оказываются бессильны положить конец эпидемии насилия, у культуры остается последнее средство - жертва отпущения. Нужно канализировать все рассеянное по обществу насилие, превратить взаимное умножающееся насилие в насилие единодушное, единовременное и единонаправленное, собрать все разгорающиеся огни и факелы духов злобы поднебесной в один чудовищный костер, наметив для этого самого подходящего кандидата на роль воплощения зла. Разумеется, он не должен быть рядовым, одним из многих подобных - иначе просто не сработает. Гордый и властный царь Эдип, который давно позабыл о благе подданных, и вся легитимность которого зиждилась на одержанной много лет назад победе над чудовищем, угрожающим миру – не стала ли сейчас Россия в глазах мирового сообщества таким антигероем?
В трагедии становление антигероя происходит не вдруг. Это всегда агон – борьба, состязание нескольких акторов, в ходе которого они уясняют себе и зрителям подробности наиболее чудовищных злодеяний, совершенных против местного культурного порядка. Огромное значение тут играет хор – в нашем случае это мировое сообщество. Собственно, хор и определяет победителя в номинации на звание лучшего Плохиша, и пренебрежение Эдипа хором некогда сыграло свою роль. Когда хор сделал выбор, другие агонисты присоединяются к нему, и в момент консенсуса обречения жертвы уже неважно - совершил ли обвиняемый все ему приписанное или нет: важно остановить кризис, возложив всю ответственность на жертву отпущения. И это работает – средоточие зла найдено, люди так избавляются в первую очередь от собственной скверны, возводя ее к антигерою и требуя справедливой кары.
Конечно, простое убийство тут не годится. В Афинах жертву отпущения (фармака) долго водили по всему городу, дабы он впитал всю нечистоту общины, взяв ее на себя – и уж потом изгоняли или убивали. Все жители должны были выйти на позорище – не для того, чтобы узреть жертву, а для того, чтобы излить свою скверну и очиститься. Позором этот ритуал называется потому, что все должны увидеть всех, и никто не может затаиться и затаить насилие в себе во избежание рецидива и новой вспышки. Ян Ассман в книге «Культурная память» писал, что оная возникает не только благодаря работе отдельных профессионалов – бардов, шаманов, рапсодов, дервишей – но и благодаря сбору группы и личному присутствию каждого. Причастность в бесписьменных культурах возможна только через личное присутствие и для таких сборищ нужны специальные поводы: праздник, обряд и позор, причем границы меж ними расплывчаты. Нечто подобное вы могли видеть в сериале «Игра престолов», где жертвой выступает королева Серсея. Так же Эдип был ослеплен и его дочь Антигона водила его по Фивам и окрестностям, пока старик не умер.
И чудо умиротворения происходит. «Судную ночь» сменяет день суда. Процесс хаотизации и социальной деструкции останавливается, само искреннее требование справедливости из уст отвергших ее преступников, которыми перенасыщен социум, говорит о том, что катарсис назрел – и вот, стая черных лебедей разлетается, очистительное насилие становится учредительным для нового порядка, зарождается новый миф, миф творит новые культурные формы, начинается новый цикл.
Дмитрий Алтуфьев, письмо редактора к Острог23
