ПРИНОСЯЩИЙ ЖЕРТВУ СТАНОВИТСЯ БОГОМ, 10
Дмитрий Алтуфьев
#Психосферная_медиация и человеческое жертвоприношение
То, что нам в настоящее время кажется возмутительным допущением, а именно, что человек становится богом и что бог умирает, не вызывало протеста даже в представлениях классической древности. Ежегодное жертвоприношение (вариант: приношение в жертву самого себя) бога составляет, по-видимому, существенную черту семитских религий, замечал Робертсон Смит. Пролитие собственной крови в жертву богам практиковалось задолго до майя, и его эффективность была, видимо, достаточно высока: на первых порах и у людей с высокими сенситивными способностями. Тем более впечатляющим в плане ответа из психосферы становилось самопожертвование таких царей и колдунов, по-видимому весьма серьезно отражающееся на жизни населения. Если же говорить о душе (психосферном субъекте) богочеловека, приносящего себя в жертву, то ее, судя по всему, также ожидала нерядовая участь в потустороннем мире, грубо говоря – причисление к богам. С другой стороны, это обернулось расходованием самых ценных для общества жизней. Со временем неизбежная профанизация низвела утратившего ПМН царя-жреца к статусу простого смертного, одновременно с этим желание сохранить власть и жизнь диктовало логику замены сакральной жертвы, и в осевое время явилось множество тому примеров.
В Вавилоне ежегодно справлялся праздник Закеев. Царь на церемонии в храме лишался одежд, его унижали и избивали, а затем осужденного на смерть преступника жрецы обряжали в царские одежды и сажали на трон: ему позволяли отдавать любые распоряжения, есть и пить за царским столом и сожительствовать с наложницами царя. По истечении пяти дней с него срывали пышные одежды, наказывали плетьми и вешали или сажали на кол. Этот обычай можно истолковать просто как мрачную шутку, которую сыграли с несчастным преступником участники веселого народного гулянья. Однако такую интерпретацию опровергает одно решающее обстоятельство, пишет Фрэзер, имея в виду предоставляемое псевдоцарю право сожительствовать с наложницами настоящего царя. Достаточно вспомнить, как ревниво оберегает восточный деспот свой гарем, чтобы не осталось никаких сомнений в том, что вавилонский царь никогда и никому, тем более осужденному на смерть преступнику, не дал бы подобного разрешения без очень веских к тому оснований. Основание же могло быть только одно – осужденного предавали казни вместо царя. А для того чтобы замена была полноценной, необходимо было дать преступнику в короткий период правления насладиться всеми благами царского сана. В такого рода замене нет ничего из ряда вон выходящего: рано или поздно у всех царей возникало желание упразднить и изменить обычай, в соответствии с которым их следовало предавать смерти. В нашем контексте это ничто иное, как прямой обман богов, грубейшая подстава, говорящая о том, что каналы ПМ в позднем Вавилонском царстве уже закрылись, а поклонение богам стало рутиной. Это весьма характерно для осевого времени – упадок традиции жрецов и начало революции пророков. Нельзя не вспомнить здесь Гейдара Джемаля, считавшего мифообраз «Вавилонской башни» колоссальной машиной по возгонке человеческой субстанции от «земли» до «неба». Благодаря вышеприведенному рассказу беглого жреца мы примерно знаем, когда эта машина остановилась в самом Вавилоне. В этой связи описанная в Ветхом завете картина Валтасарова пира приобретает неожиданную глубину. Геродот и Ксенофонт сообщают, что объединённое войско мидян и персов отвело воды реки Евфрат, и это позволило им проникнуть в город (539г до н.э.). Вавилон не был готов к нападению: из-за религиозного праздника в ту ночь весь город был охвачен шумным весельем.
Современник Будды досократик Эмпедокл, известный всему греческому миру сицилийский маг, врачеватель, поэт, чудотворец, философ, аскет и шоумен, в 5в до н.э. в стихотворном трактате «О природе» обосновал природу мира и человека как баланс четырех стихий - огня, воды, земли и воздуха. Он излечивал безнадежных больных, воскрешал мертвых, никогда не стриг волос и носил пурпурную повязку в знак благородного происхождения и бронзовые сандалии. Благодаря риторскому искусству, публичному театрализованному чудодейству и организации масштабных мероприятий по успешному оздоровлению климата в окрестностях родного Акраганта и соседних городов Эмпедокл воспринимался людьми (и собою) как божество. Однако от царской власти он отказался, предпочтя удел бродячего мага. Добровольная смерть Эмпедокла в жерле вулкана стала апофеозом - последним и необходимым шагом к обожествлению. Гораций писал:
...Сицилийца поэта
Гибель поведаю я.
Желая богом бессмертным
Страстно прослыть,
Эмпедокл холодный в жаркую Этну
Прыгнул...
Главное, что должно привлечь наше внимание, − это ясное утверждение необходимости, «законности» самоуничтожения Эмпедокла именно в силу того, что он заявил претензию на божественность. Человек, становящийся богом, кончает с собой, подтверждая тем самым своё человекобожие. Человекобог должен убить себя. Мнения о причине взаимной обусловленности самоубийства и «божественности» в связи со случаем Эмпедокла расходятся (мистификация, гордыня, логическая неизбежность); но обязательность связи между ними вряд ли кто-нибудь решится оспаривать. Если я бог, то я убиваю себя; свидетели же получают «последний аргумент» в пользу моей мировоззренческой самоопределённости. Эмпедокл откликнулся на этот очистительный «зов огня»; не веря в реальность смерти, он видел в разрушении «нечто большее, чем просто изменение, − обновление» - пишет Сергей Аванесов (Философская суицидология).
В осевое время детей в жертвоприношениях все чаще и чаще стали заменять животные – ягнята, козлята, птицы. Изменилось отношение людей к детским жертвам. Вот, например, что писал тот же Эмпедокл:
136. Ужели не прекратите злозвучного убийства? Ужели не видите,
Что по беспечности ума вы раздираете друг друга?
137. Подняв (над алтарем) родного сына с искаженным лицом, отец
Закалывает его с молитвой — великий глупец! Служители взирают,
Принося в жертву умоляющего. А отец, глухой к его крикам,
Заколов-таки, готовит в палатах ужасный пир,
И точно так же сын хватает отца, а дети — мать,
И, вырвав дух, пожирают родную плоть .
ЧЖ постепенно утрачивает медиативный характер, превращаясь в обряд самоограничения в пользу божества, в демонстрацию преданности. Однако таковая демонстрация одностороння, и ответа нумена на нее ждать не приходится. И тогда утраченное качество снова пытаются возместить количеством. Примером стал карфагенский тофет (кладбище жертв при храме), где доля детских захоронений постепенно росла и достигла максимума в период расцвета Карфагена в IV-III вв. до н.э. (в VII в. до н.э. останки замещающих животных имелись в 1 из 3 урн, в IV в. до н.э. – в 1 из 10).
Исследования карфагенского тофета выявили, что в VII-VI вв. до н.э. в большинстве урн погребались сожжённые останки детей в возрасте 2-3 месяцев. В V-IV вв. до н.э. нередки захоронения двух детей – новорожденного и более старшего, от двух до четырёх лет. Данное явление можно предположительно объяснить тем, что родители посвящали своего ребёнка в жертву ещё до его рождения, и если он рождался мёртвым, приносили в жертву ребёнка, родившегося раньше, - пишет Сергей Петров. С 400 по 200 г. до н.э. на тофете Карфагена было захоронено примерно 20 тысяч урн с сожжёнными останками, что даёт примерно 100 урн каждый год. Таким образом, в пору расцвета Карфагена дети или заменяющие их животные приносились в жертву примерно каждые 3 дня. Судя по останкам, во время сожжения дети были неподвижными, т.е., видимо, им перерезали горло (видимо, каменным ножом) перед тем, как сжечь на костре. После останки тщательно собирались и помещались в урну.
фото 2 - Карфагенский жрец, несущий предназначенного для жертвоприношения ребёнка
фото 3 - Тофет в Карфагене – кладбище жертв
