Дом разделившийся, или гендерная тектоника современности, 10
Здесь сознание, творящее новую культурную реальность, попадает в некоторую ловушку. Анализ мужской и женской жизненных стратегий и принципов жизнеустройства даёт нам аппарат для оценки того, насколько «патриархат» в действительности укоренён в современной культуре. В самом деле, сам дискурс патриархальности есть порождение мужского мышления, зацикленного на принципе экспансионизма, поиска и пребывания на рубежах, когда всё, что остаётся «в тылу» вечной экзистенциальной битвы, воспринимается как несущественное, второстепенное и даже в какой-то мере достойное если не презрения, то брезгливой толерантности. Это типичное для субъекта культуры принципиально ценностно окрашенное осмысление (суждение). А так как мейнстрим дискурса мужской, таково и типичное восприятие, в том числе женщиной. Отсюда и стремление к эмансипации, что есть вторжение на территорию типично мужской идеи и жизненной стратегии, которое происходит в результате стремления к положительному полюсу в оппозиции мужское-женское, рассматриваемой с мужской точки зрения. Отсюда и истоки феминистического дискурса, осваивающего мужские аспекты социального мира, потому что они «хороши». На деле же и патриархальный принцип не столь укоренён, как обычно принято думать (просто присутствие женского принципа как бы незаметно маскулинно-ориентированному сознанию), и неучастие женщин в мужских делах не столь фатальный недостаток, как стало принято считать. Оборотной стороной, однако - и это подогревает феминистический дискурс - является правовой и общественный статус женщины и, как следствие, материальная зависимость от мужчины и ценность жизни в некоторых краевых ситуациях. Женщина из социальных низов в традиционном обществе куда уязвимей мужчины и социальные лифты весьма ограничены, как правило, привязаны к мужчине. Также женщина карается за попытки выйти за рамки своей гендерной роли, в особо чувствительных для культуры случаях карается жестоко - в назидание. Что, правда, забывают, приводя подобные аргументы, что всё это с лихвой уравновешивается общей выживаемостью в череде непрекращающихся вооружённых конфликтов и сниженным давлением социальной ответственности - от женщины не ожидают преданности делу и на нее не возлагают тяготы долга в той же мере, как на мужчин. К примеру, ещё столь недавно повсеместно распространённый всеобщий призыв в армию распространялся лишь на мужскую половину населения, а в очевидном исключении одного ближневосточного государства тяготы и риски службы, как правило, несравнимы.
Однако в контексте лавинообразно разрастающейся человеческой самости эти иерархические аспекты начинают приобретать не воображаемую, а реальную проблематичность. Личность не может уложиться в прокрустово ложе социальной функции. Она, конечно, имеет степень свободы, достаточную, чтобы попытаться. Можно провести индивидуальный синтез противоречий своей культурной традиции и убедить себя через идею служения в необходимости конформизма. Но даже такое волевое усилие открывает лишь средство для личной самореализации, а служение используется как форма. Иначе – ментальное самоубийство, дорога к душевным болезням.
Исходящие от инновационных слоёв культуры импульсы постепенно транслируются в элементы культурной традиции. Современные люди, не обладающие природной ориентацией на инновации или не реализующие их (т.е. большинство), имеют ограниченную степень самости сравнительно с аутентичной личностью. Но в сравнении со своими древними типологическими аналогами эти постархаики довольно отчуждены от социума и в высокой степени субъективны. Поэтому в отличие от древних родовых индивидов они могут жить в современном западном мире. При этом их ментальной зависимости от объемлющей культуры уже достаточно, чтобы улавливать ориентацию на личность и ощущать себя таковой. Они ассимилируют в себя идею свободы, данную во внешнем императиве (несмотря на всю иронию такой ситуации). Самости носителя обыденного сознания достаточно, чтобы суметь такую идею вообще уловить и принять, и даже ограниченным образом ей следовать, но маловато, чтобы прийти к этой идее самостоятельно.
Переводя на гендерную проблематику, если современная массовая женщина сама по себе не способна (в силу недостаточной самости) чувствовать потребность к освобождению от рамок гендерной роли, навязанной культурной традицией, то её субъектности хватает, чтобы внешний культурный императив, «витающий в воздухе», навязал стремление к такому освобождению. Вряд ли Мэри Уолстонкрафт или Джон Нил могли вообразить, что запускают большой культурный процесс, не только освобождающий редкую женщину-личность, но и убеждающий женщину-неличность в своей личностности вопреки всякой рациональности или целесообразности.
