Михаил Куликов Ключ от потайной комнаты, 6. Окончание
На похожие грабли наступает и школа структурализма. Совершенно справедливо критикуя представителей мифологической и психологической школ в проведении неубедительных аналогий и обобщений, сам структуралистский, в частности, функциональный подход при механистическом пересечении с принципом историчности склонен к натяжкам в попытках все свести к единой структуре по всему земному шару. А ведь единой структуры быть не может хотя бы потому, что каждая ЛКС развивается хоть и из единого корня, и во взаимодействии с другими (включая горизонтальные переносы культурного кода и полевые эффекты, о которых писал Пелипенко), но все-таки в уникальных начальных антропологических условиях, практиках ПМ, природных условиях, при различном наборе соседей и т.д.
Пропп также допускает ошибки, пытаясь выстроить исключительно историческую, стадиальную картину развития представлений о волшебном Змее. Так, он утверждает, что представления о небесном солнечном царстве и змее как его охранителе могут быть только у народов, освоивших земледелие, и объясняет отсутствие таких представлений в ведической Индии тем, что они скотоводческий народ, и согласно Людвигу (раннему переводчику на немецкий) в «Ригведе» нет якобы даже упоминания слова «зерно»; здесь он ставит индоариев в один ряд с якутами, за исключением того, что первые были источниками государства и письменности [Пропп 1946, 229-232]. Между тем, если мы обратимся к монографии Бэшема [1954], то увидим, что индоарии были развитым земледельческим народом, а в упомянутом священном тексте обнаруживаются ссылки на обработку зерна и возделывание полей и пр. Государство они создали не на пустом месте. Воззрения же Проппа о том, что «сказка вообще ничего не означает», а только содержит в себе реликты и свободное творчество, тоже весьма спорны. Сказки передают в себе не только структуру и реликты иной эпохи, но и универсальность культурного опыта, поведенческие схемы и архетипы, сидящие глубоко в подкорке. Да он и сам порой противоречит своей формуле, ища параллели именно смысловые. Если мы обратимся к наследию Леви-Стросса, то увидим, что отыскать некую «всеобщую структуру человеческого духа» ему все-таки не удалось, что неудивительно, ведь нет никакого единого человечества и общего его духа. Оно разделено стадиально по типам ментальности, граница между которыми – уровень их системной сложности. Тем не менее, вклад этих титанов в науку и понимание древнего человека неоспорим и неоценим.
Однако стоит помнить о том, что наши предки не были глупцами или безумцами. Напротив, они были чрезвычайно умны и способны, именно поэтому мы там, где мы есть сегодня – я стучу по клавишам своего ноутбука, а читатель видит результаты со своего электронного устройства по выбору, и скорее всего нас объединяет то, что мы находимся в тепле и комфорте. Во всем этом заслуга и наших далеких предков. Именно они сумели запрыгнуть в воронку вертикальной эволюции и выйти оттуда носителями нового качества и уровня системной сложности.
Не увидеть прямой связи между своим усилием, физическим умением, качеством орудия и результатом охоты, буде это единственные факторы, невозможно даже для синкретического и неустойчивого раннего сознания. На это можно возразить, указав на современные аналоги, но нельзя забывать, что известные нам примитивные племена являются заложниками уже сложившейся ментальности, а к эволюционированию они оказались по тем или иным причинам негодными.
Впрочем, причины более или менее ясны. Они оказались неспособны адаптироваться к усложнению пространства смыслов МРС, «выбрав» стратегию раскультуривания и последующей «заморозки», тогда как у их «конкурентов» за раскультуриванием пошло наращивание новых смыслов в рамках новых ментальных структур и под знаком возросшей системной сложности. Такова наша гипотеза касательно примитивного состояния таких народов. Однако не стоит считать, что приведенные мною качества эквивалентны некой умственной ущербности. Нет, иначе они не смогли бы выжить в своих (часто экстремальных) условиях – средний современный охотник-собиратель знает тома информации о своей экосистеме, многочисленных навыках выживания в ней, зачатках ремесел и пр., не говоря уж о мифе и ритуале. И, кто знает, возможно, какая-то способность к ПМ осталась у одаренных членов племени, просто недостаточная для ее «считывания» представителями сциентистской цивилизации.
Но мы опять отвлеклись. По мере развития и технического совершенствования орудий, их вклад в эффективность охоты становится все более очевидным, впрочем, НЕ отменяя магических воззрений. Но, вполне вероятно, это послужило причиной ослабления роли амулетов и переносу магических функций на оружие, что достаточно широко описано в этнографии. Не исключено также, что это уже довольно поздняя стадия ослабления способностей к ПМ у рядовых членов племени при сохранении общего ощущения синкретической целостности мира, в рамках которой орудие является частью мира и пронизано со всем сущим мириадом невидимых связей. Со временем и это ощущение потухло, но мотив остался, он сохранился в многочисленных мифах, а потом вошел и в волшебную сказку, по которой нам знакомы мечи-кладенцы, волшебные кольца и топоры, которые сами вырубают изделия из дерева.
Волшебная сказка сохранила и другие свидетельства об этапах развития МРС. Так, например, в мотиве загадок царевны (принцессы) мы видим (иногда жестко и четко проговариваемое) желание не выходить замуж, а решение задач превращается в битву двух могущественных магов (царевич на этот момент получил волшебного помощника). Здесь, на наш взгляд, явное отражение борьбы полов за лидерство в племенных практиках ПМ, которое закончилось полным или существенным вытеснением женщины из этой сферы, сведением ее функции к деторождению и простой любовной магии, целительству на правах отдельных ведающих женщин.
Все перечисленные цепочки изменений и указанные закономерности говорят нам, почему эволюция ритуала в миф, в фольклор шла именно так. Выделяемые в повествовании реликты передавались по генетическим цепочкам человеческого вида и культуры через пересказ историй. Сначала в рамках мифов, потом, по мере затухания мифа и формирования того, что мы понимаем под Историей, через волшебную сказку и другой фольклор. Вероятно, стоит ожидать того, что в будущем человечество столкнется со схожим феноменом затухания, только на этот раз не представлений о магических предметах и синкретического восприятия мира и себя-в-мире, а веры в незыблемость законов физической реальности и вездесущести механизмов.