ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ КАК ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ РУССКОЙ ИСТОРИИ
История России поражает одной особенностью: самые разные события — и фундаментальные, и незначительные – то и дело повторяются.
Татаро-монгольское иго выстроило новую для Руси систему, основанную на принципе «господин-раб». До этого князьям приходилось апеллировать к праву, оглядываться на Вече, считаться с мнением подданных, чья поддержка и была опорой власти. С приходом монголов сами князья, оказавшись в рабском положении, стали транслировать его и на общество. После свержения ига продолжилось воспроизведение ордынской модели — из раза в раз к ней возвращались великие князья, цари, императоры и советская верхушка.
Отношения «господин-раб» привели к появлению главного рычага воздействия «верхов» на «низы» – террору. Причем этот террор имел даже иррациональный характер: с одной стороны, насилие держало общество в страхе и обеспечивало лояльность правителю, с другой – сами подданные искали в действиях верховной власти проявления террора как свидетельства силы главы государства.
Повторение одних и тех же моделей в русской истории обнаруживается и в бытовых, подчас курьёзных моментах. Скажем, у второго царя из династии Романовых – Алексея Михайловича "Тишайшего" была привычка наказания и забавы ради купать стольников зимой в пруде (в «Иордани»), а затем сажать их за свой стол и угощать водкой. Три века спустя Борис Ельцин практически буквально воспроизвел эту ситуацию. Во время прогулки по Енисею Ельцин распорядился выбросить за борт своего пресс-секретаря Вячеслава Костикова, которого после купания угостил водкой, чтобы тот не заболел.
Фридрих Ницше излагал идею «вечного возвращения». Под этим у Ницше подразумевается такое положение вещей, при котором новые события по сути невозможны. На смену новизне приходит «лицованное дежа-вю»: события не происходят, а лишь повторяются через определенные промежутки времени.
История, в основе которой лежит принцип возвращения, имеет несколько особенностей. Во-первых, она воспринимается как статичная субстанция, которая не производит новые смыслы, а лишь подыскивает новую форму для старого содержания. Такая история будто бы лишается творческого потенциала, она не умеет создавать, может лишь копировать.
Во-вторых, воспроизводящаяся история существует по своим законам времени: это время не линейное, идущее из прошлого в настоящее и затем в будущее, а время закольцованное, герметичное. Если линейное время движется вперед, то повторяющееся время истории всё время оглядывается назад.
Создается впечатление, что все самые важные события уже произошли, и теперь нам остается жить прошлым, лишь реконструируя его модели в настоящем.
С одной стороны, можно предположить, что возвращение присуще истории вообще.
С другой стороны, однако, столь буквальная и «навязчивая» воспроизводимость истории, притом в наиболее тягостных её формах, может восприниматься как модель поведения, типичная именно для русского человека. Возникает ощущение, что не история как некая высшая сила воспроизводит события прошлого по своей прихоти, а русский человек, замурованный в своем архетипе, воспроизводит общие и частные эпизоды своей национальной памяти.
Помимо ордынских корней, истоки циклической консервативности нашего национального архетипа можно увидеть в религиозности русского человека, замкнутого в рамках православного канона.
Другой фактор закрытости и герметичности национального архетипа – самодержавие. История России — это история подавления любых идей, противоречащих «вертикали власти» и её «генеральной линии».
Впрочем, одновременно с этим в России работает и институт заимствования. Заимствование ориентировано на самые разные «стороны света»: сперва на Византию, затем на Золотую Орду, после – на Европу. Причем проникновения извне имели не только технический, но и фундаментальный характер — перенимались религия, формы социально-политического устройства, идеология, культура.
Создается ощущение, что постоянная оглядка «на других» говорит о неприятии себя, недовольстве собой, желании быть кем-то еще, быть «другим» или же лучше «другого». Например, желании быть не Москвой, а Римом или даже Иерусалимом, желании говорить и одеваться на французский манер, желании быть не просто Российской Империей, но «Европой в целом».
Одним словом, воспроизведение не только своего прошлого, но и чужих образцов настолько укоренено в русском национальном архетипе, что история нашей страны не только повторяет саму себя, но и пытается повторить других. И в этой своей вечной повторяемости, увы, оказывается неповторимой.
Карина Харебова
#русская_матрица #народ404 #Острог_антология, 2018
