***
Первым из ранних философов, с которым я познакомился, был Эмпедокл. Он продемонстрировал мне, что нет ничего дальше от истины, чем отвергать людей вроде него как примитивных мыслителей, какими они нам представляются.
Это были не какие-то незрелые интеллектуалы, пытающиеся выдать себя за творцов нелепо усложненных умственных игр, в которые последующие мыслители начнут играть в своих странных поисках мудрости. Напротив, они оказались великими мистиками, обладающими простой мудростью, которая была практической, сконцентрированной и утонченной в то же время. Это были необычайно могучие личности, которые, в содружестве с другими, в глубочайшей согласованности, осознанно работали вместе, созидая целую цивилизацию.
Это были люди, заложившие основания философии, науки, логики и космологии, закона и медицины, лечения и образования, добыв семена всех этих дисциплин из иной реальности, о которой не имеют ни малейшего понятия те, кто претендует быть стражами нашей культуры.
Они входили в иное состояние сознания и приносили свои дары в этот мир из мира сакрального, чтобы началась новая цивилизация. И да, среди прочего это значит, что даже западная наука сама имеет сакральный источник. Но не думайте, будто я предлагаю здесь некую мистическую интерпретацию. Совсем напротив, это единственное описание, способное безо всяких случайных искажений или намеренного отрицания воздать должное древним свидетельствам и документам.
Все эти практичные рационалисты, которые столетиями сверху вниз смотрели на мистиков, как на глупых существ, ушедших от реальности, были совершенно не правы. Это они сами утратили всякий контакт с мистической реальностью, которой изначально должны были быть их наука и рационализм.
Эта мысль переворачивает все в голове вверх дном. Мы впервые начинаем наблюдать и действительно понимать процесс истории, культуры, цивилизаций так же, как можем наблюдать за растением, цветком, любым природным объектом.
В конце концов, всякая культура именно то, что значит это слово: часть природы, нечто органическое, требующее ухода и культивирования, согласно принципам, известным только садовникам и фермерам.
Для ума, который склонен полагать, что рассматривает все в рациональных понятиях, нет ничего более бессмысленного. И это важная часть проблемы, потому что мы привычными способами принимаем столько всего за данность, что совершенно забываем то, что лежит в корне наших мыслей — не говоря уже о чувствах.
Возможно, лучше всего привести в пример того, кто был тесно связан с Эмпедоклом. Его звали Парменид. Его знают на Западе как изобретателя разума или рассуждения, как основателя и отца логики.
Но, несмотря на эту репутацию, несмотря на сотни тысяч страниц, которые последующие философы написали о нем, мы не имеем ни малейшего представления, чем в действительности была логика для Парменида.
Как и Эмпедокл, он облекал все, что говорил, в поэзию — в заклинательный текст, полный странных деталей и повторений, поэму, которая использовала древние техники магии для переноса слушателя или читателя в другое состояние сознания. Именно в этом было первоначальное значение логики на Западе, как и первоначальным предназначением философии, науки и культуры в целом: вернуть нас к сакральному.
Парменид, используя соответствующий язык своего времени, уделял огромное внимание объяснению своего опыта посвященного по пути солнца и вниз, в мир мертвых; на описание того, как ему был дан дар логики богиней Персефоной, царицей подземного мира, которая приветствовала его во тьме у истоков существования.
И изначально в этом был весь смысл логики: дать тому, что было получено у божественного, завершить идеальный круг, вернув нас обратно в мир божественный, откуда и пришла сама логика.
Так была создана логика. Эта логика не была какой-то сухой дисциплиной, стирающей наши мозги и заставляющей теряться в бесконечных размышлениях. Это была логика, данная через видения и сны, это был дар, погружающий нас в глубины и избавляющий от всяких мыслей, чтобы подготовить к осознанию сакральной реальности в сердце всего — вечно существующей, полностью осознающей себя без малейших затенений или дистанций, живой силы, стоящей за всем сущим.
Здесь нет ничего даже отдаленно похожего на логику, навязываемую детям в школе, или, когда какой-то человек рассудительнее нас, обвиняет нас в том, что мы действуем или говорим нелогично. Это и близко не похоже на механистические описания авторов вроде Ницше или Хайдеггера, которые просто облачали в более яркие одежды модные ошибки своего времени.
В нашей прогрессивной, запутанной и развивающейся цивилизации мы стерли всякие следы истины о том, что логика, наряду со всем остальным, некогда имела сакральное место и предназначение. И как только осознание этого ушло — все пошло прахом.
А что до ученой болтовни — которую столетие за столетием воспроизводили академики, теологи, эзотерики — о существовании некоего фундаментального противоречия между ограниченной человеческой логикой и божественной тайной откровения — это просто еще один признак того, насколько мы забыли, что логика по своему происхождению была идеальным примером откровения. Всякий, кто присмотрится к тому, что это значит, начнет понимать, что это гораздо больше, чем просто вопрос истории, философии или литературы.
На самом деле, речь идет даже не об идеях. Речь о нас; о жизнях, которые мы ведем или пытаемся вести; о глубочайшей цели нашего существования. Это также постоянное напоминание, что истину нужно искать не легким путем, улетая в небеса в некой ослепительной вспышке света, а следуя по пути солнца вниз, в глубины ночи, где всё, включая темнейшие пределы нас самих, связано с сакральным.
Это были знаменитые законы логики, которые Парменид ввел в мир как семя, дар для западной культуры двадцать пять столетий назад. Как и многие другие законодатели той части мира, он дал понять, что ни один из этих законов менять нельзя.
Ничего не нужно менять. Ничего не нужно добавлять. Ничего не нужно отнимать; и причина тому тоже очень проста.
Как и другие законодатели и пророки того времени, он приносил свои законы как послание прямо из иного мира.
Все это стало ясно мне в 70-х, когда я занимался исследованиями в Кембриджском университете. Для меня это был путь в одиночестве, так как я следовал нити слов самого Парменида, которая уводила далеко от всего, что хоть отдаленно связывают с логикой.
К своему удивлению, я оказался погружен в мир не рациональной мысли, а пророчества и вдохновения, экстаза и других состояний сознания; заклинаний и использования повторения; осознанного доступа к миру видений и снов через практику инкубации или лежания в медитации в тайных местах.
Однажды, спустя много лет, будучи в полном одиночестве в Лондонской библиотеке, после обеда в субботу, я наткнулся на большую недавно изданную книгу. Открыв ее, я осознал, к еще большему своему изумлению, что она содержит результаты неизвестной мне археологической работы, которая годами велась в родном городе Парменида под названием Элея в южной Италии.
Была найдена целая серия надписей, включая одну надпись самого Парменида, а также серия статуй, вырезанных из мраморных глыб. Это связывало его с традицией вдохновенного пророчества; с практикой экстаза и иных состояний сознания; с использованием заклинаний и намеренного повторения слов и звуков; с практикой инкубации для доступа к миру видений и снов.
Каждая деталь, которую я одну за другой выводил из сохранившегося текста поэмы Парменида, с пугающей и поразительной точностью нашла своё подтверждение в физических обломках камня, столетиями скрытого в недрах земли. Но чтобы увидеть значимость этого подтверждения, требовалась другая пара глаз, а это нечасто встречается в области, где профессиональные исследователи посвящают себя коллективному стремлению к слепоте.
Я помню, как однажды читал лекцию группе международных специалистов, которые собрались в Колледже Всех Душ в Оксфордском университете, о самоочевидных связях между этими археологическими открытиями и поэмой самого Парменида. После моей речи самые известные исследователи в комнате собрались вокруг меня и с негодованием сказали: «Но мы философы! Мы имеем дело с идеями! С чего бы нам заботиться о каких-то кусках камня?» И это, в общем, верно, за исключением тех случаев, когда вырезанное на мраморе говорит о нас — или, скорее, является нами. Со времени Парменида до христианской эры, надписи и статуи поддерживают преемственную связь между пророками —целителями, будто от приемного отца к приемному ребенку. На другом уровне они просто рассказывают историю нашего происхождения, а также нашей судьбы.
