Михаил Куликов, Сергей Морозов: Полемика о Культуре, 3
В отличие от моего текста, Сергей Морозов фокусируется на самом понятии Культуры. Автор одновременно сформулировал антитезу культурологии Острога на живых примерах, и предпринял попытку некоторого синтеза, указывая на общие места в своей и нашей концепциях. Это весьма продуктивное, как мне представляется, начинание, так что не могу оставить его без ответа, тем более текст весьма высокого качества.
Рискну предположить, что побуждением для написания такого ответа стало мое провокационное высказывание о поверхностности шпенглеровской концепции культуры, ибо отправной точкой для полемики служит именно этот фривольный пассаж. Но даже если отбросить такой слишком острый эпитет, то остается факт, что я и мои единомышленники оцениваем интерпретацию культуры от Шпенглера-Морозова (Ш-М) как недостаточную для описания явлений, с которыми мы работаем. Видимо, настало время для обоснования этой недостаточности. Не думаю, что здесь подходящее место для спора с такой глыбой как Шпенглер (даже через его прокси в лице уважаемого Сергея), но вынужден и в свою очередь перечислить ряд тезисов, в силу которых со Ш-М никак не получается согласиться.
Во-первых, самое основное. Это структурирование самого понятия Культура по Ш-М. Оно обтекаемо, слабо проговариваемо, познается в основном на примерах, а не через формальные определения. Здесь всплывает универсальная (для культурологии тоже) проблема всеобъятности феномена Культуры, ее феноменология надбиологического качества. Но все-таки смыслогенетическая теория хоть как-то отвечает на этот вызов, предлагая формальные определения и структурные связи между ними, увы, неизбежно жертвуя простотой изложения и доступностью. Что ж, каждому свое и свой подходящий инструмент.
Во-вторых, сущность используемых Морозовым примеров подсказывает, что модель не работает с понятием смысла, она весьма механистична во всем, кроме изначального "всплеска", отсылающего нас к расплывчатому вроде "духа народа" и т.п. Далее модель конструирует "механизм культуры", процессы которого люди призваны исполнять подобно шестерням и колесикам. Он постепенно выхолащивается, теряя тот самый "дух", что и приводит нас к шпенглеровской "цивилизации", о которой ниже - чистому механизму. Сами примеры вроде "культуры производства сыра" или "культуры быта" отечественной гопоты указывают на рассмотрение ритуалистического аспекта, но не копают глубже. И хоть в рамках такой модели вполне можно описывать упомянутые Морозовым жизненные циклы "культурных матриц", их старение и отмирание, это слишком далекий ракурс, неудовлетворительно крупный масштаб, не позволяющий нам разглядеть то, что происходит на стыках глобальных исторических процессов, а там происходит самое важное и самое интересное. Как следствие, чудо рождения новой локальной культуры остается скрытым.
В-третьих, как следствие единообразия (построение Шпенглером гомологии культур) модели и игнорирования (или поверхностного освещения) проблемы ментальности, от исследователя ускользает процесс эволюции Культуры как всеобщего организующего принципа. Без внимания остаются стадиальность локальных культурных систем (ЛКС), принципиальные отличия культур различных стадий друг от друга, типология ментальности носителей локальных культур. Ускользает динамическая природа рассматриваемого явления, его эволюционная модель. За цикличностью (с подогнанными под теорию периодами; там, где мне удобно для сходимости моих циклов в 1000 лет - я буду считать это за культуру, там, где неудобно - буду считать за предыдущий цикл или докультурное состояние) исчезает диалектичность. Даже беглый взгляд на разворачивание физического мира, не говоря о ментальном, подсказывает нам неприменимость строго циклических моделей. Туда же отрицаемая Шпенглером преемственность культур, а ведь тут все весьма непросто.
В-четвертых, Культуру не только поддерживают, Культура является сложной системой и работает на самоподдержании, ибо "живет" в коллективной ментальности человека (если речь идет о ЛКС, то в ментальном пространстве определенной популяции). Концепция Шпенглера и схожие интерпретации (например, в работах Маркузе) не может работать с феноменом Культуры как с автономным субъектом. Соответственно, неизбежно искаженное механистическое ("человеческое, слишком человеческое") понимание исторического процесса как равнодействующей человеческой деятельности, тогда как субъектность истории - двойная, а структура антропосистемы в целом - симбиоз Культуры и человека.
В-пятых, и, пожалуй, в-последних, сакраментальная точка преткновения (ибо самое заметное): определение цивилизации от противного культуре. Мне представляется, что через подобное своеобразие в теорию просачивается оценочность, смысловая ловушка бинарности смысла. Культура - хорошо, цивилизация - плохо. Это мешает исследовательскому процессу, кмк. Кроме того, весьма неудобным представляется перечеркивание авторским пониманием привычного восприятия цивилизации как подсистемы культуры определенного уровня развития, когда она способна устойчиво воспроизводить большое общество и связанные с ним ментальные и материальные структуры. В таком понимании цивилизация является зеркалом культуры и угасает вместе с ней в финальной фазе жизненного цикла. Такое разночтение, конечно, усложняет диалог.
Заканчивая обзор причин, по которым нам в целом сложно работать с интерпретацией Культуры и Истории от Морозова-Шпенглера, следует согласиться с выводами автора о том, что некоторые пересечения (жизненные циклы, рассмотрение жизнедеятельности отдельных независимых локальных культур вне европоцентричной стадиальной модели, которая невольно тянется за понятиями вроде "модернизации" или "национальности", фокус на морфологии, и нек. др.) между смыслогенетической и Ш-М концепциями легко находятся. Отсюда возможен и диалог, и признание общих и наиболее важных для нас в практическом смысле моментов (текущий закат целого ряда ЛКС, постмодерн и т.д.)
Если что-то имеет высокую объяснительную силу, да еще хорошо ложится на личное мировоззрение автора, то несмотря на недостатки, которые неизбежны в любой модели, такая теоретическая база весьма продуктивна для мыслителя и однозначно лучше ее отсутствия (вроде постмодернистского пожимания плечами, всеобщего релятивизма, отказывающегося от каких-либо общих структур и моделей вообще).
Наверное, выбор теоретической базы определяется природой процессов, которые представляют наибольший интерес. Авторский коллектив Острога и Морозов сфокусированы на различных вещах, не говоря даже о различных воззрениях в метафизике, куда и упрется любая достаточно глубокая теоретическая рефлексия. Но важно помнить, что у сторон схожие побуждения и целеполагание - преодоление эры никчемности и бесплодности зомбисоциума.
Последний, но не по значению, тезис будет не критический, а позитивный. Преимущество СТК состоит в том, что детище Пелипенко и Яковенко довольно свежо, стоит на плечах многочисленных авторов, работы которых простираются от крупных традиций историософии до передовых направлений антропологии, заимствуя и синтезируя самые удачные построения, учитывая конструктивную критику, в том числе и с постмодернистских позиций. Что немаловажно, учитывается опыт феноменологии и ее критиков: теоретическая часть СТК не претендует на финальные истины и описание базовых атомарных "кубиков", из которых состоят все структуры вообще, идет поиск не самого смысла в его изначальной истинности, а изучаются взаимосвязи между смыслами, системные связи между различными сферами действительности в их отношении к человеку. Наконец, это направление культурологической мысли не заезжено многочисленными последователями, и следовательно открыто для интерпретаций и корректировок. Чем, если не мы, популяризаторы и толкователи, то кто-то другой обязательно займется. Впрочем, и мы уже пытаемся. По словам Гегеля, истина рождается как ересь, а умирает как предрассудок. Где-то ближе к финальной стадии предрассудка есть переходная — догма. Нам до нее еще далеко.
Михаил Куликов
Продолжение следует
