Культура казни. 1

Как возможна культура казни? Ведь понятие культуры в обыденном употреблении связывается с чем-то безусловно положительным, тогда как «казнь» с чем-то неизменно отрицательным, отталкивающим, «антикультурным». Но для научного понимания культуры как саморазвивающейся системы, включающей в себя все без исключения проявления человеческого начала, здесь никакого парадокса нет. Институт смертной казни (СК) присутствует во всех культурных традициях, а в обществах, где смертная казнь в последние десятилетия отменена, по меньшей мере, предполагается существование такого института. ПРИ ЭТОМ ПРАКТИКИ СК ПРИСУЩИ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ЧЕЛОВЕКУ; В ЖИВОТНОМ МИРЕ ОНИ НЕ НАБЛЮДАЮТСЯ И, СТАЛО БЫТЬ, ИНСТИТУТ СК – БЕЗУСЛОВНО КУЛЬТУРНОЕ ЯВЛЕНИЕ.

В самом деле, ведь изучают же, к примеру, культуру секса или культуру потребления наркотических веществ, культуру курения табака или употребления кофе и ещё множество подобных частных аспектов исторического бытия народов, которыми живо интересуется современная историческая культурология. Почему нельзя в таком же духе исследовать СК как культурный феномен? Разве #Острог_культурология не может усмотреть здесь возможности для реконструкции широкого смыслового контекста, не сводимого к истории СК как таковой? Не говоря уже о том, что для науки вообще нет закрытых тем.

В центре внимания будут лишь мифосемантические аспекты феномена СК и их культурно-смысловое окружение.
ОБЩЕЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ ТАКОВО: СК – ЭТО НАМЕРЕННОЕ ЛИШЕНИЕ ЖИЗНИ ИНДИВИДУУМА ИЛИ ГРУППЫ, САНКЦИОНИРОВАННОЕ ОПРЕДЕЛЁННОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ИНСТАНЦИЕЙ.
Нетрудно заметить, что начиная с широкого распространения казни через расстрел в XVIII-XIX вв новые формы СК, последовательно утрачивая ритуальность, становились всё более технологичны и, если так можно выразиться, утилитарны. Причём утилитарность эта могла быть как гуманистической: забота о причинении минимальных страданий казнимому (летальная инъекция), так и антигуманистической: техническая простота и дешевизна способа казни (массовые расстрелы, газовые камеры и т.п.). Всё это рассматриваться не будет.

В человеческой ментальности, в отличие от памяти компьютера, ничего до конца не стирается. В глубинах бессознательной исторической памяти дремлют подавленные или сублимированные программы культурного поведения, восходящие к разным эпохам, начиная с нижнего палеолита. Великий нейрофизиолог Павлов заметил, ЧТО УСТОЙЧИВО ПОВТОРЯЮЩИЕСЯ РЕФЛЕКСЫ СО ВРЕМЕНЕМ ПЕРЕХОДЯТ В ИНСТИНКТЫ. К-Г. Юнг пришел к выводу о том, что многократно повторяющиеся действия откладываются в психике в виде архетипов коллективного бессознательного.
Стоит современному сознанию невольно нажать некую тайную «комбинацию кнопок», и древние программы вдруг актуализуются в своей пугающей первозданности. И тогда то, что принято считать психическими и поведенческими девиациями на уровне отдельных индивидов – маньяков и извращенцев, овладевает культурным сознанием широких масс, мгновенно превращаясь в общепринятую норму.
--—

Ритуал – жертва – казнь

Цена человеческой жизни не устанавливается на все времена некой высшей метафизической инстанцией, но всякий раз определяется внутри локальной культурной системы (ЛКС). Культура выстраивает «табель о рангах» – как ценится жизнь того или иного члена общества в зависимости от его статуса: половозрастного, социального, а также принадлежности к той или иной субкультурной группе. Абсолютной же ценностью человеческая жизнь не была никогда. Не является она таковой и сейчас, несмотря на торжество, если не сказать, засилье гуманистической идеологии. Дело даже не в том, что последней присущ изрядный привкус лицемерия: разрыв в отношении к жизни своего и чужого неустраним даже в самых просвещенных и гуманизованных обществах. Причина в том, что различия в ценности жизни разных категорий людей – важнейший фактор внутренней динамики общества.
Поэтому когда с негодованием говорят, что человеческая жизнь не может быть разменной монетой, это неправда. Может, и всегда таковой была. Иное дело, что в человеческом обществе, в отличие от природы, на место императивного принципа выживания вида приходит сложный диалектический конрапункт: выживание социального сообщества и выживание отдельного индивидуума. Здесь-то и коренятся бесчисленные коллизии соотношений социального и индивидуального в истории, где человеческая жизнь как это ни печально, и выступает разменной монетой.

Для эпохи, когда институт СК только формировался, ценность отдельной жизни была ничтожной. При этом следует различать экзистенциальное измерение, с которым собственно и связывается ценность жизни в современном её понимании, и ценность статусную, ритуальную, которая единственно и признавалась в древности. К примеру, ценность жизни племенного колдуна или шамана ценилась не как неповторимый и индивидуальный духовный мир, а лишь как ключевая социальная функция поддержания жизненно необходимой связи с запредельным миром. Таким же образом ценилась жизнь царей, фараонов, правителей. При этом статусно-ритуальная ценность не только растворяла в себе экзистенциальное начало, но и сама служила выражением ценности боле глубокой и фундаментальной – ценности магико-мистериальной медиации с «всецело Иным». Медиации, которая в ходе которой формировалась сама онтология культуры. И здесь вопреки Канту, человек – отнюдь не цель, а не более чем средство: агент, проводник, медиатор.

Исторический генезис СК имеет два корня. Первый связан с, казалось бы, вполне понятной социальной функцией наказания за вредные и общественно порицаемые поступки. У современных первобытных народов сохранились традиции самоубийств нарушителей табу, восходящие, по-видимому, к верхнему палеолиту. Мотивация к суициду здесь складывается из двух факторов: внутреннего ужаса перед нарушением заведённого священного порядка и порицания общины. Последнее должно быть непременно артикулировано. Оглашение, проговаривание преступления и позднее судебного или общественного вердикта – не пустая формальность. За ней стоит древнейшая магия слова, нацеленная на установление равновесия между миром физическим и миром запредельным, миром эмпирического опыта и миром незримых сил и субстанций, с которыми человек коммуницирует посредством #participation_mystique.

ПЕРВОБЫТНЫЙ УЖАС ПЕРЕД НАРУШЕНИЕМ НЕПОСТИЖИМЫХ И ТАИНСТВЕННЫХ СВЯЗЕЙ В ЗАПРЕДЕЛЬНОМ МИРЕ ПОРОЖДАЕТ СЛОВЕСНЫЕ МАГИЧЕСКИЕ ФОРМУЛЫ КАК СРЕДСТВО ИСПРАВЛЕНИЯ ЭТИХ НАРУШЕНИЙ ИЛИ ПСИХО-ЭНЕРГЕТИЧЕСКОЙ КОМПЕНСАЦИИ ПРИЧИНЁННОГО ИМИ ВРЕДА. ТАКИМ ОБРАЗОМ, РАЦИОНАЛЬНО-ПРАГМАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ НАКАЗАНИЯ ЗА АСОЦИАЛЬНЫЕ ПОСТУПКИ ВЫСТУПАЕТ ЛИШЬ ПОДЧИНЁННЫМ МОМЕНТОМ ПО ОТНОШЕНИЮ К «РАЦИОНАЛЬНОСТИ» БОЛЕЕ ВЫСОКОГО И УНИВЕРСАЛЬНОГО ПОРЯДКА – РАЦИОНАЛЬНОСТИ МАГИЧЕСКОЙ, РЕГУЛИРУЮЩЕЙ ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ЗДЕШНИМ И НЕЗДЕШНИМ МИРАМИ.

Второй, кстати сказать, во всех мировоззрениях кроме сциентистско-материалистического, априорно понимался как «главный», субстанциональный, первичный. Свидетельствами таких представлений переполнена этнологическая литература, не говоря уже о доктринальных основаниях всякой религии.
Второй корень, исторически вобравший в себя первый, связан с традицией ритуального жертвоприношения. «Юридический» суицид у современных первобытных народов формально не связан с институтом жертвоприношений, но генетически выходит из его оболочки. Вне этой генетической связи СК, хотя бы в форме суицида, не существовало ни в первобытности, ни в ранней архаике. При этом граница между жертвоприношением и казнью размыта сильнее, чем может показаться на первый взгляд. Можно сказать, ЧТО В ОБЩЕМ СЛУЧАЕ, КОГДА УМЕРЩВЛЕНИЕ СОВЕРШАЕТСЯ С ЦЕЛЬЮ ДОСТИЖЕНИЯ СОЦИАЛЬНО-УТИЛИТАРНОГО ЭФФЕКТА – ЭТО КАЗНЬ, КОГДА ЖЕ ЭФФЕКТ, ТАК СКАЗАТЬ, УТИЛИТАРНО-РИТУАЛЬНЫЙ, ПО ПРЕИМУЩЕСТВУ, МАГИЧЕСКИЙ – ЭТО ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ. ОДНАКО, В ИСТОРИЧЕСКИХ ПРАКТИКАХ (И НЕ ТОЛЬКО ДРЕВНИХ) ОБЕ ЦЕЛИ НЕРЕДКО СМЕШИВАЮТСЯ ДО НЕРАЗЛИЧИМОСТИ.

Ассирийские цари, которые массово сажали на кол военнопленных, а затем писали хвастливые отчёты своим богам, совершали казнь или жертвоприношение? А описанные Геродотом ритуальные убийства во время греко-персидских войн и многие другие подобные случаи? Видимо, ритуальное убийство может стать специальным термином для обозначения такой паллиативной формы умерщвления. Форма эта с институциализацией СК отнюдь не выродилась, а заняла особую нишу, проявляясь в разнообразных ситуациях социального насилия, вплоть до действий современных сектантов и маньяков.

Соединение двух названных корней в одном институте произошло, скорее всего, в эпоху неолита, когда фигура жертвы, утратив сакральность, или точнее, приобретя своеобразную негативную сакральность, перестала быть почётной, и в качестве неё стали выступать социально порицаемые и отверженные обществом персоны. Иными словами, СК КАК ИНСТИТУТ, ЭМАНСИПИРОВАВШИЙСЯ ОТ РИТУАЛЬНО-МИСТИЧЕСКОЙ СТОРОНЫ ЖИЗНИ, ВОЗНИКАЕТ ТОГДА, КОГДА ЖЕРТВА ПОДВЕРГАЕТСЯ МОРАЛЬНОМУ ОСУЖДЕНИЮ. Но это лишь самая общая схема: ведь и в до-моральном обществе всё намного сложнее. Казнённые по деспотической прихоти правителя вполне могли не быть ни сакральной жертвой, ни общественно презираемыми фигурами. Могли не осознаваться сакральной жертвой и умерщвляемые нарушители табу в постпервобытных обществах.

#Острог_социология #Острог_антология, лето 2017
Андрей Пелипенко. Выдержки из книги Культура казни