Андрей Пелипенко: Многоточие невозврата, 2
Анализ нарастающего противостояния российской власти и общества (2012)
Здесь необходимо пояснить отношение к слову революция. Ещё с горбачёвских времён власть по вполне понятным причинам стремилась всячески ошельмовать это слово, вывести его из оборота, прочно связать навязанными ассоциациями со всем ужасным и потому недопустимым ни при каких обстоятельствах. «Только не революция!» - продолжает визжать истеричная интеллигенция, оформляя властную демагогему и сама того не понимая. Однако революция – это нормальная и закономерная форма исторической динамики, нравится это или нет. И стремление во что бы ни стало увильнуть, обойти, избежать и т.д. – пагубный социально-психологический инфантилизм, ибо перенос идеала бесконфликтности в межличностных отношениях в поле исторических процессов лишь загоняет общественные болезни внутрь, многократно их усугубляя и, в конечном счёте, приводит к гораздо более тяжким и кровавым конфликтам. Иными словами, стремление избежать жертв вообще оборачивается максимальными жертвами в будущем. Потому одна из идеологических задач – реабилитация слова революция и снятие с него демагогических проклятий. Слабость антиавторитарных сил, помимо всего прочего, заключается и в неразработанности собственного дискурса, что по необходимости вынуждает играть на дискурсивном поле власти. Речь идёт не просто о словах, а о формируемой ими картине мира, прояснение которой в условиях всеобщей каши в головах – дело первостепенной важности. Иными словами, надо перестать стесняться называть вещи своими именами, вернуть в оборот ошельмованные и искусственно выведенные из оборота слова и выражения: помимо слова революция, это: враг (хватит делать вид, что все друг другу друзья), паразитизм, возмездие, деспотизм, узурпация, штурм, освободительное движение и т.п. И, в конце концов, вывести из тени само слово свобода, пока оно ещё не объявлено экстремистским. Перестать пользоваться дискурсом власти с его лукаво-лицемерными имитациями и перевёртышами – уже было бы достижением. Пока этого нет. Российское «третье сословие» ещё очень рыхло и не имеет собственной идеологии, без которой невозможна самоорганизация. Здесь-то и может пригодиться, разумеется модернизованный, дискурс европейских буржуазных революций.
Но ментальные преобразования общественного сознания необратимы; независимо от того, как будут дальше развиваться события, россияне больше никогда не будут такими, какими они были до недавнего времени. В этом – важный стратегический плюс общества в его противостоянии с властной системой. Другой его стратегический плюс – и, соответственно, минус системы – её полная историческая исчерпанность и бесперспективность. Обосновывать этот тезис не стану: об этом и так много написано.
Но есть и стратегические минусы. Это, прежде всего, огромная инерция патернализма в социальных отношениях. Именно эта инерция может в очередной раз привести к революционной смене «плохого царя» на «хорошего», а не к рождению гражданского общества и зрелого политического самосознания. Другой стратегический минус - критический масштаб социокультурного разрыва между регионами, с одной стороны, и мегаполисами и провинцией – с другой.
Современная российская квазиимперия представляет собой рыхлый конгломерат территорий, по существу ничем меж собой не связанных. А общая административно-управленческая вертикаль держится на инерции, страхе, и личном интересе региональных начальников. Однако психологически ценность пресловутой «территориальной целостности» продолжает играть в массовом сознании существенную роль, хотя следующее и неизбежное нажатие новой «комбинации клавиш» должно, как и в ситуации распада СССР, заблокировать синдром «утраты единства». Но пока клавиши не нажаты, психологическая инерция масс прибавляет системе ресурса прочности.
Обычно к минусам общественного протестного движения относят его стихийный, неорганизованный характер, отсутствие сильных авторитетных лидеров и ясной общепринятой стратегической программы. Всё это так. Но минусы эти всё же скорее тактические. Когда социологи говорят, что для системного перехода должны сформироваться новые элиты, они в принципе правы. Однако редко учитывается тот факт, что в революционной ситуации эти самые элиты (я бы здесь, впрочем, подобрал другое слово) формируются мгновенно, как бы из ниоткуда. Похоже, так будет и на этот раз. Что же до отсутствия единого харизматического лидера, то было бы хорошо, если бы он так и не появился, ибо средневековые по своей природе харизматические ориентиры и ожидания массового сознания могут пустить процесс по накатанной манихейско-инверсионной колее: иррациональное обожание, ожидание чуда, слепая вера и затем разочарование, презрение, ненависть. Задачи буржуазно-демократической революции, которые до сих пор в России так и не решены, лучше решать без харизматических лидеров. Но для этого требуется более взрослое, более зрелое гражданское сознание. Обладает ли таковым сейчас достаточная часть российского общества? Вот вопрос, гораздо более важный, чем «дефицит лидеров».
Многосубъектность протестного движения, разумеется, создаёт тактические неудобства в нелёгком противостоянии с системой, но в стратегическом плане она способствует становлению политического сознания как у непосредственных участников процессов, так и у рядовых граждан. И это в конечном счёте самое важное, ибо если политическое сознание и на этот раз не придёт на смену традиционным властным отношениям, то вся борьба опять сведётся к смене декораций.
Выработка общей программы – главный тест на зрелость пока действительно во многом стихийного и слабо организованного протестного движения. Причём времени для её выработки немного: момент может быть упущен. Цель тактической программы может быть только одна: конституционное отстранение от власти криминально-бюрократического путинского режима. И лишь по достижению этой тактической задачи, появится возможность формулировать задачи стратегические – задачи буржуазно-демократической революции. Однако на нынешнем, первом этапе противостояния с системой, ясность конкретных тактических задач – не самое важное. Более того, чем яснее и конкретнее задачи, тем уже круг тех, кто их поддерживает. А сейчас главный козырь протестного движения – массовость. Поэтому размытость программных установок сейчас не столько недостаток, сколько достоинство. Общество объединено неприятием системы и этого пока достаточно.
Следует ясно понимать, что по-хорошему путинская группировка власть не отдаст, и потому прямого столкновения не избежать. Кроме того, режим сделал всё, чтобы довести противостояние до такого момента, когда правовой выход из сложившейся ситуации невозможен в принципе; тем самым режим прошел важнейшую точку невозврата. Ясно осознавая такую перспективу, протестное движение в своей тактике должно до последнего придерживаться буквы закона. В этом залог успеха. Уже сейчас видно, что чем более откровенным и демонстративным становится произвол власти и попрание ею конституционных норм, тем больше она «теряет очки», уступая тактическую инициативу протестному движению. И если власть, следуя своей природе, первая переведёт формы борьбы в явно неконституционное русло, это будет означать её стратегический проигрыш. Здесь опять же возникает повод вспомнить о «борьбе дискурсов». «Правила игры», которые власть навязывает обществу таковы: закон – инструмент, избирательно применяемый властью по её собственному разумению. Сама же власть – над законом, и о применении к ней правовых норм не может быть и речи. При этом власть имитирует «соблюдение приличий» и как бы соотносит свою волю с нормами закона. При этом, однако, всячески даёт понять, что нормы эти условны, необязательны, соблюдается формально и, главным образом, «для отмазки»; соблюдать или не соблюдать эти нормы – вопрос желания самой власти. В обществе же намечается вызревание других установок в отношениях с властью: закон един и обязателен для всех. Эту ключевую формулу любой буржуазной революции не мешало бы артикулировать чётче и чаще.
