Галибиха, непонятная ветлужская усадьба
Достопримечательности на то и достопримечательности, что о них обычно знаешь заранее. Как они выглядят, чем достопримечательны: смотришь фотографии или видео, читаешь описания и уже представляешь, что сам увидишь. Или не увидишь — всего всё равно за жизнь не увидишь, — но представляешь.
Так что я знал, как выглядит Галибиха. Видел фотографии, читал о ней, купил в Воскресенском путеводитель по усадьбе. И всё равно она оказалась не такой, какой её воображаешь по снимкам.
Это общее место, чаще всего так и пишут: место всё равно оказалось не таким, как на фотографиях; превзошло ожидания или все ожидания, или не превзошло, или и так далее. Эйфелева башня, фонтан Треви, Пласа-Майор, Гентский собор, Красная площадь — всё-таки это пространство, объёмы, воздух, запахи, температура окружающего воздуха, изменчивость. Но Галибиха ещё и совсем неожиданная — из-за контраста между её существованием и окружением: нехлебные, глухие лесные места. От которых, впрочем, всё равно ждёшь внезапного осмысленного чуда — не могут же эти бесконечные леса быть совсем бесчеловечными.
Сейчас это собрание разделённых полянами четырёх деревянных домов, украшенных резьбой; есть также один каменный. Они стоят в парке, который слился с лесом, и подвижная ветвисто-лиственная светотень, большие солнечные пятна на траве, а также безлюдность — усиливают впечатление от того, как культура вырастает тут посреди природы. Ниже к Ветлуге простираются заливные луга с высокими травами, перед самой рекой вытянулась ветловая аллея.
Про такие резные дома говорят «терема», хотя это не терема; ещё говорят: «сказочные». Они похожи на пионерлагерь, где всё лучшее детям, или на специально стилизованную базу отдыха. Здесь и правда была база отдыха, и был не пионерлагерь, зато детский дом (а в другое время — ясли, школа, сельсовет, почта, изба-читальня, в каменном доме — больница). Но до этого здесь была усадьба. И это она была как раз такой, с какой могли бы, как с образца, плодить сказочные пионерлагеря, турбазы, избы-читальни.
Первый дом раскрашен в нарядные цвета: сине-красно-голубой. Он состоит из двух изб, соединённых чем-то вроде крытой галереи. На окнах массивные барочные наличники, как каменные, только деревянные. Крыши у изб высокие, причелины и лобовые доски резные-прорезные, слуховые окна — ромбовидные и тоже украшены резьбой.
К этому дому примыкает второй: он двухэтажный, коричневый и заколоченный. Слева крыльцо, над которым — три совместных окна с полукруглыми завершениями, выше — энергичный фронтон под остроконечным скатом. С правого края здание замыкает как будто башня с шатровым навершием.
Третий дом — можно сказать, классический: двухэтажный, прямоугольный в плане, три окна по фасаду на первом этаже, столько же на втором; с крупными наличниками, с деревянными полуколоннами по углам. Такой мог бы построить себе купец или мещанин и в Нижнем Новгороде, и в уездном городе, и в богатом торговом селе. Он тоже пустует.
А четвёртый — дальний и главный — и в плане, и в облике самый сложный. Как и второй, он не обшит досками. Он собран из нетолстых брёвен, окна — с тяжёлыми резными наличниками с полукруглыми завершениями. На фасаде, где четыре окна подряд, в одном из них угадывается бывшая дверь: раньше здесь было парадное крыльцо-веранда с богатой фигуративной резьбой и похожими на балясины колоннами, которые поддерживали крышу. На фронтоне сохранились красивые причелины и полотенца. С торцов же крыша устроена полувальмовым образом, отчего в здании проглядывает тяжеловесный и лесной, но модерн.
В этом доме устроили на голых стенах и в стоящих при них витринах фотоэкспозицию, посвящённую истории усадьбы и её обитателей. О ней, об этой истории я узнал из путеводителя по Галибихе. Написал его Николай Морохин, один из главных современных нижегородских краеведов.
Галибиху, а с ней и ещё несколько десятков деревень, купил в 1831 году отставной офицер Николай Васильевич Левашов — у Петра Петровича Собакина, сына известного и всероссийского масштаба самодура Петра Александровича. Центром собакинских владений было соседнее село Богородское. Галибиху Николай Васильевич планировал отдать своей дочери Эмилии как приданое: она вышла замуж за инженера путей сообщения Андрея Дельвига, троюродного брата пушкинского друга-поэта. Зять, пишет путеводитель, составил детальный проект усадьбы и «стал руководить работой: строительством зданий, устройством парка, укреплением берега».
Тем временем руки старшей дочери Лидии попросил Николай Толстой, сын нижегородского вице-губернатора и троюродный брат Льва Николаевича: «И Левашов распорядился имением по-новому». Дельвигам он отдал совсем другую часть имения с бедными деревнями, такие же небогатые деревни отдал Толстым. Галибиху оставил себе.
Это случилось в 1839 году. В 1844-м Левашов-старший умер, и Галибиха досталась его старшему сыну Валерию. В 1858 тот женился на Ольге Степановне Зиновьевой, внучке генерала Жомини. Супруги были помещиками-народниками. Валерий, рапортовал уездный исправник нижегородскому губернатору, внушал мужикам, что земля есть собственность общая и что оброки платить не надо. В 1863 году его даже задержали, нашли при обыске письмо Герцена и поместили под домашний арест на квартире в Нижнем. Он сбежал весной 1865-го, оставив на кровати под одеялом вместо себя шубу, — и добрался до Галибихи. За ним прислали наряд жандармов, те обнаружили у Левашова портфель с «Проектом переустройства государства». Следствие закончилось тихо, но под надзором Валерий остался до конца жизни.
Жена его родила четырёх детей: Анастасию — в 1859 году, Вячеслава — в 1862-м, Валерия — в 1864-м и в 1866-м Александра. «Левашовы, — пишет Морохин, — растили детей в добрых чувствах к простому народу, не отделяли от крестьянских ребятишек, давали возможность постоянно с ними общаться». В том же, впрочем, путеводителе написано, что Левашова в 1860-70-х годах жила в Швейцарии, на квартире у своей сестры Аделаиды, бывшей замужем за революционером-народником Николаем Жуковским. Ольга Степановна была «душой журнала “Народное дело”» и «создателем Русской секции I Интернационала», а вернулась в Россию только в 1874 году и после смерти в 1877-м Валерия Николаевича «занялась хозяйством и воспитанием детей».
В Галибихе жили потом средние их сыновья, Вячеслав и Валерий. У Валерия дома «разыгрывали старинные обряды: рукобитья, свадьбы, беседки, сговорёнки, вытьё при проводах в солдаты, по покойнику», а «крестьяне приходили ряжеными, пели народные песни, сыпали прибаутками, загадывали загадки и, конечно же, рассказывали сказки». Братья вели нелегальную агитационную работу и вроде бы в Галибихе была даже подпольная типография, где печатались прокламации. Есть ещё фотография, где Вячеслав с сыном стоят на крыльце последнего, главного дома, а на столе и полу — бутылки и бутыли с настойками и наливками, мирный усадебный быт.
Вячеслав, председатель земской управы Макарьевского уезда, умер в 1912 году от холеры. Александр жил не в Галибихе, а в имении матери Каменке, сейчас это Пильнинский район Нижегородской области; после революции был сослан с семьёй в Вологду и умер по дороге. Анастасия, ставшая Кондыревой, жила на станции Лосиноостровская, потом около Лобни и умерла во время недолгой оккупации. Валерий, эсер, после Февральской революции комиссаром Макарьевского уезда, руководил им и некоторое время после Октябрьской революции, но в 1918-м оставил должность и уехал в усадьбу. Оттуда его впоследствии выселили, он с семьёй переехал в дом конюха, после чего их взяла к себе крестьянка из соседнего села Бесходарного; умер в 1930 году нищим.
«Внуки и правнуки воскресенских помещиков Левашовых, — заключает путеводитель, — служили Родине, участвовали в Великой Отечественной войне, их потомки продолжают жить в России».
В этой истории много путаницы и недомолвок — и от не слишком брежной работы Морохина, и от того, что ему нужно было создать красивый образ, продукт, который можно потом продавать туристам вместе с посещением Галибихи. И от того ещё, что краеведам свойственно возведение людей, так или иначе связанных с местом, в гениев этого места. Родившиеся или бывавшие в нём становятся для краеведов очень важными в жизни страны и мира — и одинаково хорошими, даже если в жизни друг друга терпеть не могли. Они и самому месту порою придают смысл, которого без них в глазах краеведа не было бы. Назовём это явление краеведческой аберрацией. Она порой значительно влияет на историю, память и историческую память.
Морохин приписывает первоначальный замысел усадьбы в Галибихе Андрею Дельвигу – вплоть до ветловой аллеи на берегу Ветлуги, высаженной для укрепления берегов. Но в своих воспоминаниях Дельвиг говорит так: «Желая, чтобы мы остались жить в этом имении, тесть сделал распоряжение, чтобы все его крестьяне вывозили потребное количество бревен для постройки нам дома по составленному мной чертежу, на берегу р. Ветлуги, близ деревни Галибихи, на месте, им вместе со мной выбранном. Он постоянно наблюдал за успехом вывозки леса и выговаривал бурмистру, когда замечал, что она производится медленно. Постройка фундамента под дом уже была начата», — когда Левашов-старший изменил решение. На этом работы Дельвига над усадьбой были закончены.
Какой именно дом он спроектировал? Морохин утверждает, что тот, который сейчас считается главным, четвёртый. Но больше под время постройки своим обликом подходит третий, тот, что напоминает обычные двухэтажные нижегородские дома. Он в путеводителе назван Славиным, то есть именно в нём как будто бы жил Вячеслав Валерьевич. Который на фотографии с настойками и наливками запечатлён на крыльце как раз главного дома — именно он, неорусский, был, как видится, Славиным.
Ничего не пишет Дельвиг и о парке — он явно более позднего происхождения. А вётлы на берегу Ветлуги (они и не похожи на двухсотлетние) были высажены школьниками уже в советское время: об этом пишет, например, ростовский писатель и исследователь русских усадеб Эмиль Сокольский; он бывал в Галибихе в начале 1980-х и оставил об этом очерк «У ветлужских теремов».
В рассказах Морохина Дельвиг представляется едва ли не самым главным строителем и реформатором российских путей сообщения — кем он, при все своих несомненных заслугах и достоинствах, всё же не был. И кажется, что краевед совсем не читал дельвиговских воспоминаний, переиздание избранных глав которых сам же и составлял. Я купил эту книгу там же, где и путеводитель, — в Воскресенском музее.
Так же и Ольгу Левашову едва ли можно назвать создателем Русской секции Первого интернационала. О том, как всё было на самом деле, можно узнать в книге из тех, которые сейчас никто не читает: посвящённой секции монографии Бориса Козьмина, изданной в 1957 году. Из неё же можно приблизительно понять, что за человек была Ольга Степановна, чья фотография есть в путеводителе: коротко стриженная женщина в длинном, перетянутом ремнём платье, облокотилась на балясину рядом с так же коротко стриженой подругой в юбке и косоворотке.
Она была близка к Ишутинскому кружку, который стал потом частью «Земли и воли»; работала в созданных этим кружком швейных и переплётных артельных мастерских. Затем, оставив в России мужа и детей, жила в Веве, в одном доме с сестрой, её мужем, Николаем Утиным — тоже революционером, — и его женой; там же жил и Михаил Бакунин. Левашова дала тысячу рублей на издание первого номера журнала «Народное дело». Тот почти целиком был написан Бакуниным, хотя какую-то часть сделал Утин. Его Бакунин не любил и даже сплетничал, что Левашова «возгорела безумной страстью к Утину и хотела непременно, чтобы последний принял участие в издании газеты».
После выхода номера в крошечной редакции борцов за окончательное уничтожение государства случился раскол. Бакунин вместе с Жуковским отошли и главным стал Утин. На деньги Левашовой купили впоследствии и русский типографский шрифт — после того, как отказали в печати журнала две женевские типографии, у которых он был. На основе «Народного дела» как раз была создана Русская секция — Утиным, Антоном Трусовым и Виктор Бартенев с женой Екатериной; и Левашовой тоже.
Вот что пишет ещё о Левашовой Кропоткин в «Записках революционера»: «Женевские секции Интернационала собирались в огромном масонском храме Temple Unique. <…> Одним из главных руководителей в масонском храме был Николай Утин, образованный, ловкий и деятельный человек. Утин принадлежал к марксистам. Жил он в хорошей квартире с мягкими коврами, где, думалось мне, зашедшему простому рабочему было бы не по себе. Душой же всегда являлась симпатичная русская женщина, которую работники величали m-me Olga. Она деятельнее всех работала во всех комитетах».
Из всего этого можно сделать, наверное, какой-то вывод об отношениях в семье Левашовых, или о шестидесятнической свободе этих отношений, или об их семье вообще; если хотите, сделайте. Мне же кажется только, что они были далеки от тех безжизненно-идиллических, какими стали в краеведческом изложении.
К усадьбе относится ещё один дом: стоит в стороне от остальных и примыкает к самой деревне Галибихе. В нём живут, он тоже резной и выглядит самым новым. Сокольский пишет, что его построила в 1870-х годах Ольга Левашова — то есть когда вернулась в Россию.
Возможно, так оно и было. А ещё возможно, что дома в Галибихе более поздние, чем считает путеводитель; ведь могли же их и перестраивать.
Об этом могли бы рассказать сами Левашовы — как и о том, почему усадьбу сделали именно такой и кто именно (имя одного плотника и столяра Морохин называет: Емельян Хрунилов). Они вообще могли бы рассказать обо всём этом свою историю — особенно, если бы усадьба была по-прежнему их, а не стала бы ничейной; а сколько могло бы в этой истории быть историй.
Я потом сходил ненадолго через луг к Ветлуге. Река была спокойна и просторна, вся в лесах; у глинистого берега качалась пустая пластиковая лодка.
Этот текст прочитала Мария Шустова, автор музея в колокольне Казанской церкви в селе Богородском. Её дочь Дарья, экскурсовод, показывала мне Галибиху — а потом и эту колокольню.
Мария написала, что сына Петра Собакина звали не Пётр, а Александр. И что аллею действительно высадил Дельвиг, об этом ей рассказывали потомки Левашовых. Но и школьники её высаживали тоже, потому что вётлы так долго не живут, и аллею после Дельвига капитально обновляли дважды. Убирали не все деревья, а только совсем плохие. Школьная работа относится к 1960-м годам. Сейчас в аллее сорок четыре дерева. А ещё три отдельно стоящих определены как ровесники усадьбы.
На своей странице во «Вконтакте» Мария рассказывает, что нового удаётся ей узнать из старого, из прошлого Галибихи и Богородского. Читая эти записи, я понял, что очень хочу попасть в Галибиху снова и поговорить о том, как развивалась эта усадьба и про судьбы людей, которые в ней жили и её строили.
Так что у этой главы когда-нибудь обязательно будет продолжение.