Углич в одну крещенскую ночь

Эта встреча случилась благодаря торчавшей из моего кармана пустой пивной бутылке.

После ужина мы отстали от остальных, и я повёл Сергея Валентиновича смотреть город. Мы пошли по Ростовской до улицы 9 Января, посмотрели на Богоявленский собор, от которого отходили стены, как будто это был монастырь, — а это раньше и был монастырь, — дошли до Первомайской, вернулись к площади и пошли по ней до Спасской, а потом и по Спасской: я хотел показать церковь Вани Чеполосова, храм Рождества Иоанна Предтечи.

Мы зашли во двор бывшего постоялого двора, осмотрели его изнутри, обогнули по левому краю, посмотрели на висевшую на доме фотографию старой Спасской, где вместо жилых советских домов стояли во множестве одно- и двухэтажные, в том числе дом с узорами модерна.

Было очень тихо. На улице никого не было, снег падал, прижимая звуки к земле. Когда мы дошли до открывающегося простора, Сергей Валентинович ужаснулся новым куполам Воскресенского собора; он назвал их циркониевыми. Мы рассмотрели издалека небольшие башенки монастырских стен, аркаду звонницы, собор.

У Предтеченской церкви, прямо у крыльца, стояла темная «девятка» с огнями в салоне. Там сидели двое. Из крыш храма вырывались барабаны с луковками. Везде был глубокий и лёгкий снег. Мы смотрели на храм и на плотину гидроэлектростанции, потом пошли дальше по берегу Волги. ГЭС была так же красива и соразмерна, как старый город. По дорожке вдоль берега со стороны центра шла пара, она выгуливала собаку и гуляла. Я прочитал Сергею Валентиновичу своё стихотворение про Ваню Чеполосова. «Девятка» уезжала от церкви.

На обратном пути мы увидели в начале Спасской тот дом с изгибами и узорами модерна, а потом Сергей Валентинович нашёл уже в глубине площади место, откуда был сделана фотография: с этого места, как и на снимке, дом был одного размера с церковью в конце улицы. Потом мы зашли в «Дикси», где две молодые продавщицы раскладывали товар из ящиков по полкам, и я предложил пойти в кремль.

Площадь, где ещё недавно шумел концерт привезённых наряженных артистов и катались с горки по очереди дети, уже опустела. Всё было в светящейся чёрной и белой тишине и готовилось к Крещению.

Беседуя и осматривая здания безлюдного кремля, мы шли неторопливо. На табличке собора было написано, что он построен в 1713-м. Я вслух удивился: мне казалось, к тому времени Пётр уже запретил по всей стране каменное строительство. К нам подошел крупный мужчина в шапке-ушанке с развязанными ушами, в распахнутом пуховике и в свитере с высоким горлом. Он сказал: «Молодой человек, это у вас не пиво?» «Да уже ничего нет», — ответил я, приняв его за местного прихлебателя. А он сказал: «С пивом на территории кремля нельзя».

Мы как-то перебросились словами, отошли от него и оказались у памятника царевичу Димитрию. У его ног лежал большой разбойничий нож («Как-то тут часто детей ножичками режут», — вспомнив чеполосовскую историю, сказал я). Мужчина подошёл к нам снова и стал рассказывать про памятник: «Образ Димитрия взят с картины художника Нестерова, и добавлена только одна деталь». Конечно, нож, сказали мы. «А скульптор — Рукавишников». Ну да, очень на него похоже, сказали мы.

Незаметно прогулка стала совместной. Он рассказывал про соперничество Андрея Большого и москвичей, про заговоры и убийства. Мы вышли к Волге, где стоял земснаряд и другие технические суда. Мужчина сказал, что это называется «караван» — в навигацию земснаряд грузит на баржи песок, и они идут отсюда в Москву; на зиму караван пригоняют сюда.

«А вы знаете, зачем построили угличскую и рыбинскую плотины?» — спросил он вдруг. «Ради электричества, зачем же ещё», — сказал я. «Ничего подобного, молодой человек. Главная задача была — обеспечить Москву водой, а электричество было указано в самом конце, последней строкой: “а также обеспечить”». Мы завели спор о том, когда и почему бомбили Рыбинскую ГЭС, и в то же время или даже чуть раньше с ним кто-то поздоровался, и он спросил: «МЧС уже приехало?» «МЧС ещё не приехало», — ответили ему. Тут мы и увидели иордань с крестом на прямоугольнике расчищенного от снега льда. «Он что, каменный?» — спросил я. «Почему каменный — ледяной».

От иордани в сторону города шли трое в вязаных шапках: один был очень пьяный и дерзкий, два других, более грузных, похожих друг на друга, находились в меньшей степени опьянения и были молчаливы. Первый нараспашку объявлял о своих гражданских правах: «Почему купаться не пускают?» «Подождите, ещё батюшка не освятил, — вразумлял наш спутник. — Еще МЧС не приехало». — «Да что мне попы, я искупаться хочу. Ты кто тут командуешь?» — «Я комендант кремля». — «Мне! Почему! Искупаться! В родной Волге! В святую ночь! Не дают, блядь!» Сергей Валентинович попросил его немного успокоиться. Он тут же взвился: «А это кто? Да это же хохол! Да что он здесь делает, на моей Руси? Ну-ка, скажи еще два слова! Ты же хохол!» «Вообще-то я еврей», — ответил Сергей Валентинович. Пьяный двинулся, размахивая руками и ругаясь, дальше. Одному из его друзей, медленно и молча шедшему в длинной безликой куртке, Сергей Валентинович сказал: «Придерживайте вашего друга». Тот, бывший до того более-менее спокойным, запнулся, развернулся, сделал шаг к Сергею Валентиновичу и как будто проснулся: «Мы нашего друга когда надо — придержим».

Мы пошли обратно к собору; наш провожатый подробно рассказывал о его устройстве, о том, что приделы были построены позже, и о том, что каменное строительство запретили в 1714 году, и поэтому собор построить успели. Сообщение сведений он предварял вопросами на фактические знания. Если ответ был неправильным, он говорил: «Ничего подобного» — и рассказывал, как было на самом деле. Если же ответ был правильным, начинал рассказывать так: «Совершенно верно, молодой человек, но».

«Не забудьте только бутылку выкинуть в урну», — сказал он мне, когда я пошел ее выкидывать, и повёл нас внутрь собора. Там — рассказывал о его росписях, показал Димитрия в гробу, показал тромплёй, увеличивающий высоту здания значительно, показал синюю пластиковую бочку с освящённой водой: «Мы подвели туда городской водопровод». Тут же уже ходил батюшка с портфелем. По нашему спутнику было видно, что он не очень жалует вообще православных, несмотря на всё воодушевление древней историей. В лавочке у выхода показал журналы «Углече Поле», сообщив, пытаясь даже поклониться, что в них пишет «и ваш покорный слуга». Показал свою статью про ГЭС, и так я узнал имя коменданта кремля: Виктор Бородулин.

По дороге к мосту Виктор рассказывал про свой проект: он объездил многие районы Ярославской, Тверской и Костромской областей, снимал сельские храмы Верхней Волги, в основном заброшенные, среди которых «попадаются совершенные сокровища вроде храма архитектора Бове», многие в руинах, многие совсем в пустоте, в заброшенных местах. «Я снял 400 церквей. У меня и выставки были, и за рубежом. Вон на той “шевроле-ниве” все объездил», — показал он стоявшую вдалеке машину.

Мы стояли у входа на мост, навстречу нам шли люди к иордани, и их было все больше и больше, в основном молодые, многие с детьми. Вдруг Виктор остановил одних: у тех была собака: «Молодые люди, в кремль с собаками нельзя. Я сам собачник, но нельзя». Они начали спорить, ругаться, но не особенно, по-праздничному, и его уговорили пустить.

«А вот в селе Поречье — колокольня четвертая по высоте в России, — продолжил он. — Первая — в Петербурге, Петропавловская, вторая в Рыбинске, третья — третья не помню где». — «А Иван Великий?» — «Что вы, во втором десятке. Так вот, когда я её снимал, мне местные ребята рассказывали: один там мужик выпил бутылку водки и забрался по лесам и ещё как-то на самый верх. И там, держась одной рукой за крест, выпил вторую бутылку водки — и кричал: “Я бог! Я бог!”. А потом благополучно спустился. С тех пор его все зовут Коля Бог».

Виктор сказал нам, что он коренной угличанин и что был инженером внешнего оформления на часовом заводе. Рассказал, что в советское время на заводе работало двенадцать тысяч человек (чему я, конечно, не поверил) и что часы поставлялись и в Южную Америку, и в Северную Америку. Мы пошли по узкой тропинке через снежное покатое поле, и он попрощался с нами у стройной барочной Казанской церкви, подле которой лежал снятый старый купол.