Западная Европа и наследие Римской империи
/ Избранные фрагменты из книги Вальтера фон Шубарта «Европа и душа Востока» («Europa und die Seele des Ostens», 1938).
——
≪ Часто высказывают мнение, что Рим и Эллада — органы и части одной и той же культуры. В частности, Шпенглер до смешного преувеличивает это мнимое греко-римское единство. Я не разделяю его мнения. Эллада воплощает в себе принцип гармонического, Рим — героического. Грек чувствует мир органически, римлянин стремится к механизации. Римское правовое мышление и строгость законодательства совершенно не соответствуют греческому духу. Греческий полис и римскую империю нельзя привести к одному знаменателю. Архитектура обоих народов отражает противоположные мироощущения. Греческий архитрав, в своём горизонтальном положении доверчиво льнущий к земле, дышит близостью к ней. Величественно вздымающаяся римская круглая арка говорит о господстве над землёй.
Римляне, в отличие от греков, не создали никакой философии: даже философствуя, они остаются юристами. У них нет своей истории богов, нет трагедии, нет собственного эпоса. Это лишённый фантазии народ государственных чиновников и солдат — пруссаки античного мира. Мы унижаем греков, называя их предшественниками римлян. — Насколько различным было отношение Эллады и Рима к Востоку! Греция вовсю питалась плодами древнеазиатской жизни. Таков Дионис, отец трагедии, азиатский бог, пришедший через Фригию и Самофракию в город Деметры — Элизий. Без восточного влияния немыслимы ни орфики, ни пифагорейцы, ни Гераклит, Платон, неоплатонизм.
Рим же никогда не понимал Востока. Недостаточное понимание европейцами России — римское наследие. Лишь в качестве великосветской моды восточная культура находила доступ к римлянам, а ещё больше — к римлянкам. Противоположность между римской и греческой сущностями — фактор первостепенного значения в мировой культуре. Он разделил Римскую империю, а затем и христианскую Церковь на две части, каждую со своей судьбой. Этот фактор действует и сегодня в антитезе России и Европы. Современная проблема Восток-Запад уходит своими корнями именно в это противоречие между двумя античными культурами Средиземноморья. Без признания этого нельзя понять его во всей глубине.
Ни один из больших народов Западной Европы в их сегодняшнем обличье не представим вне римского влияния. Все они несут римские черты, хотя и не одни и те же. Италия унаследовала многословие, Франция — остроту ума, Пруссия — муштру, Англия — жажду наживы. Англичан называли современными римлянами; так же можно назвать и пруссаков. Наполеон видел законных наследников Рима во французах, а Муссолини — в итальянцах.
Римский дух оказал наибольшее влияние на постготическую эпоху в Европе через римское право. Наряду с Реформацией и Ренессансом рецепция римского права была третьим большим культурным процессом, в котором заметен поворот в мироощущении Запада. <…> Римское право вытеснило товарищеские права готики не потому, что оно юридически превосходило их, а потому что это было право материально сильного, это было властное право. <…>
Внедрение этого архетипа проходило не гладко, не бесперебойно, а при ритмично возвращавшихся контрударах: барокко (контрреформация), романтика, экспрессионизм. Барокко стоит ещё под влиянием лучшего права и честной совести — это ренессанс готики, мощный протест против прометеевских новшеств. Романтика — это уже в основном бегство от нового, оглядка на прошлое, «ослепительная ракета, сверкающе вознёсшаяся в небо, на мгновенье осветившая дивным светом ночную мглу и рассыпавшаяся бесследно на тысячи звёзд» (Эйхендорф). Она — последний всплеск католического настроя души, слабый последыш контрреформации. И, наконец, экспрессионизм — это безнадёжное помрачение ума, крик отчаянья, распад формы в хаос. В такие эпохи готическое мироощущение идёт на убыль. И чем слабее эпоха, тем сильнее напор следующих за ней прометеевских времён: за барокко идёт Просвещение, за романтикой — время машин. Пространственно центр тяжести смещается из Рима, столицы готического мира, в Париж, Берлин и Лондон. Предметно он смещается от религии, философии и искусства к политике, экономике и технике.
Прометеевский человек не взывает к миру как человек благочестивый, не пытается его осмыслить как философ, не стремится его изобразить как художник, а жаждет править им как государственный деятель, наживаться на нём как купец и эксплуатировать его как homo faber. На место священников, мыслителей, музыкантов заступают техники, рабочие, солдаты. Наука также захватывается этим ходом событий. Универсально мыслящий философ превращается в учёного специалиста или вовсе в солдата. (Прусская Академия наук в 1910 г. именовала себя лейб-гвардией Гогенцоллернов!) <…>
Чем бесцеремоннее утверждался прометеевский архетип, тем здоровее, производительнее и банальней становился человек: возрастающее трудолюбие при ослабевающей духовности. В конечном счёте он становился пруссаком или англосаксом. Духовные науки отошли на задний план, их представители были низведены до роли безмолвных наблюдателей, утративших какое бы то ни было практическое влияние. <…>
Что бы ни стало определяющим в судьбе европейца — экономика, политика или техника, — в любом случае только не божественно-духовное. Он утратил духовное отношение к жизни. Склонный к материальной власти, он подчинился земным силам и стал рабом материи. В таком обличье он и предстаёт перед нами сегодня. <…>
Проклятье прометеевской культуры в том, что человек в ней от героя деградирует до обывателя. Он повторяет жалкую судьбу династии, которая себя чувствует слишком уверенно. Начало её — риск и воля к власти, конец — безжизненная механика, обмельчание до банального. Западная культура есть культура середины. Социально она покоится на среднем сословии; психологически — на душевном состоянии середины. <…>
Европеец — порядочный и прилежный, квалифицированный работник, безупречно функционирующий винтик большого механизма. Вне своей профессии он едва принимается в расчёт. Он предпочитает путь золотой середины, и это обычно путь к золоту. Он заблуждается на свой счёт, принимая себя, как это особенно имеет место во Франции и Германии, за духовное существо. Правда, французы и немцы высоко ценят образовательный ценз, гораздо выше, чем англосаксы. Но духовной свободой и они уже не обладают. Никто из них не отказался бы от материальных благ взамен на духовные. Экономическое благосостояние, по крайней мере, экономическая защищённость, является для любого европейца условием, основой, а часто и целью образования. Главная часть этой культуры — реализм, а не идеализм. <…>
Для прометеевского человека тотальность нормы важнее, нежели высшее состояние духовной культуры. Постепенно вся культура становится для него лишь регулирующим понятием. Таков плачевный конец юридических культур. Смещение интересов от религии, философии и искусства в сферу политики, индустрии и техники — господство над природой, целью индустрии — производство товаров впрок. <…>
Прометеевская культура основана на числе. Галилей требовал измерить всё, что измеримо, и попытаться сделать измеримым всё, что пока не является таковым. Ту же самую мысль высказал Гоббс в своём почти бесстыдном изречении: «Мыслить — значит вычислять в словах». <…>
Прометеевский человек есть человек частного, специалист. Он виртуозный знаток в какой-либо одной узкой духовной области. В смежной с нею сферой он уже безграмотен. Он смотрит вглубь, а не вдаль. Он основателен, но ему не хватает широты натуры. <…>
Западный человек воспринимает другого, сравнивая его с самим собой. Неспособность увидеть мир вне этого сравнения есть, пожалуй, именно то, что более всего бросается в глаза восточному человеку, путешествующему по Европе. Из этой мании сравнения произрастают с неизбежностью два качества, которые обезображивают европейца гораздо сильнее, чем русского: надменность и зависть. Западный человек больше страдает надменностью или больше завистью в зависимости от того, чувствует ли он себя выше или ниже окружающего мира. Если бы не внутреннее побуждение воспринимать своё окружение в сравнении с собственной персоной, эти две слабости европейца не расцвели бы столь пышным цветом.
Западная надменность — римское наследие. С ним европеец непосредственно примыкает к латинской культуре бахвальства — к этой цивилизации театральности и позёрства. Дух и привычки римлян лишили готического человека смирения и скромности, отравив его ядом прометеевской гордыни. <…> Если у них не обнаруживается личных преимуществ или успехов, они начинают хвастаться своим происхождением, профессией, местом жительства, партией, своими друзьями, путешествиями, впечатлениями, а перед иностранцами — своей нацией и её великими людьми.
Самое милое дело для европейца — возбудить зависть, самое скверное — вызвать сострадание к себе. Потому что зависть ближнего показывает, что у него чего-то недостаёт, а его сострадание свидетельствует о том, что чего-то недостаёт в том, кому сострадают. <…> Каждый здесь стремится скрыть свою нужду, от которой страдает, и имитировать счастье, которого нет. Сколько усилий предпринимается европейцем и сколько должно предприниматься, чтобы не выглядеть хуже других! <…>
——
Слово есть средство господства, инструмента ratio. <…> Слово очерчивает, выделяет, делает неопределённое постижимым; как бы обнаруживает незримого противника. Оно завораживает, заклинает, связывает. <…> За культурой слова стоит властный человек, намеревающийся расчленить иррациональное, то есть — человек дела, тяготеющий к земному. За культурой молчания стоит человек самоотдающийся, созерцающий, в благоговении ищущий вечности. Слово отдаёт нас во власть мира, молчание освобождает от него. Поэтому Лао Цзы учил: «Сделай свои слова редкими, тогда всё пойдёт само собой». — Слово ведёт нас механизирующим путём ко лжи; молчание же ведёт аскетическим путём к размышлению и свободе. Молчание — способ созерцания, речь — способ действия. «Познающий не говорит, говорящий не познаёт» (Лао Цзы). Молчание — способ созерцания Вселенной. Слова — способ расчленения её на части. Вселенная не позволяет себя ни рассматривать, ни переделывать, она даётся только молчанием, а не заклинанием. <…>
Благоговение не выносит слов. Торжественный церемониал приветствия у древних китайцев проходил в глубоком молчании. Слово лишает чар и святости, профанирует; оно нарушает тайны мира. <…>
Готическая культура, полностью находившаяся под влиянием Евангелия, была культурой молчания. <…> Это жизнеощущение полностью утрачено в современной Европе. Нормирующие культуры — римская или прометеевская — всегда были культурами слова, поскольку законы требуют слова. Цицерон с его болтливой риторикой — вечный тому прообраз, если не карикатура. Эта черта римской сущности чаще всего обнаруживается у итальянцев и французов. <…>
Современная европейская культура — самая многословная и самая громкая из всех когда-либо существовавших. В книгопечатании и радио она создала себе особые средства, чтобы тысячекратно распространять написанное и сказанное слово. Она представляет собой вырождение культуры слова с её шумной патетикой, которая теперь неверно воспринимается как героизм. Это подлинная культура города, а не культура лесов, как у индусов, или степей — как у русских. Культура степей любит тишину, уединение и размышление; городская же любит суматошность и риторику. Крестьяне скупы на слова, горожане — болтливы.
Прометеевская культура пришла к ясному осознанию своего словесного характера и опасностей, которые её поджидают, в творчестве Кьеркегора: «Весь мир сегодня болен, вся жизнь больна, — жалуется он. — Если бы я был врачом и меня спросили: что ты посоветуешь? — я бы ответил: сотвори молчание! Заставь людей помолчать. Иначе не может быть услышано слово Божие». <…>
——
Все европейские народы, выросшие и воспитавшиеся в древнеримском духе, склонны ставить правовой принцип выше идеи любви. Поскольку они переняли античную культуру не в греческой, а в римской форме, они сделали лейтмотивом своих моральных поступков вместо эллинской любви — латинское правосудие (justitia). Это соответствует иудейской религии закона, но не духу Евангелия. Новой и великой мыслью Евангелия, принесённой миру, была всеобъемлющая любовь, стремление к примирению, преобладание связующих сил над силами раздора и раскола. И как раз человеку, воспитанному на правовом мышлении, труднее, чем другим, подняться до евангельской религии любви. <…>
Римское правовое мышление великолепным образом помогает жить по Ветхому Завету, но оно затрудняет следование Завету Новому. <…>
Прометеевский человек начинает предчувствовать свою гибель. Он бежит от размышления, от тишины. Он бежит к опьянению, удовольствиям, работе, бежит в толпу. <…> Апокалипсическое настроение охватило нынче землю. Нас уже не оставляет ощущение близящегося рока. <…> Политическая история вновь разыгрывается в тех варварских формах, которые мы по ошибке считали свойственными давно преодолённому этапу. <…> Военные действия опять начинаются без объявления войны, как когда-то набеги гуннов и татар. <…>
Наше время часто сравнивают с эпохой падения Рима. И не зря! Но не следует думать только о сходстве теневых сторон. Есть и сходство светлых. Тогда тоже силы Востока и Запада с судьбоносною мощью напирали одна на другую. Греческие и египетские учения дошли до парфян и китайцев. В западном направлении древнеиндусская мудрость перешагнула Нил, а культы Исиды, Митры и Евангелие назарян достигли римской столицы — центра вырождения. То была эпоха противоречий, течений и противотечений, падений и преодолений, смерти, разложения, но и — мессианского обетования. ≫
[ Вальтер фон Шубарт (Walter Schubart, 1897-1942) — немецкий юрист и философ.
С началом Первой мировой войны изъявил желание отправиться добровольцем на фронт, но получил отказ из-за слабого зрения. Лишь в 1917 г. он был призван в армию; вернулся с войны офицером, имея награды. После войны последовали учеба в университетах Йены, Гейдельберга и Мюнхена; получение ученой степени доктора юридических наук, работа адвокатом. В эти годы Шубарт начинает выступать как публицист.
В 1929 г. Шубарт женится на русской эмигрантке Вере Марковне Энглерт (ур. Берман; по семейному преданию, она была внебрачной дочерью кн. Долгорукова); от первого брака (с погибшим немецким летчиком) у нее было двое детей — Максимилиан и Инга. В 1931 г. у Шубартов рождается сын Александр, в 1934 г. — дочь Нора. Видимо, жена в значительной мере повлияла на его отношение к русскому человеку и к христианству; с ее помощью он начинает изучать русский язык.
После прихода к власти нацистов Шубарт не скрывает своего неприятия их идеологии — и уже в 1933 г. вынужден покинуть Германию; вместе с семьей он переезжает в Латвию, сначала в Вентспилс, к родственникам жены, а с 1935 г. — в Ригу. Там он приступает к изучению философии, получает еще одну докторскую степень, начинает читать лекции в институте им. Гердера и государственном университете. Он печатает философские статьи в австрийских, швейцарских, голландских, венгерских и прибалтийских журналах. В 1938 г. в швейцарском издательстве «Вита Нова» («Vita Nova», Люцерн) выходит его первая большая книга — «Европа и душа Востока» («Europa und die Seele des Ostens»). (Одним из руководителей этого издательства был католический теолог Отто Карер, издавший по-немецки «Истоки и смысл русского коммунизма» Н.Бердяева и книги В.Соловьева). За первой книгой следуют: «Достоевский и Ницше» («Dostojewski und Nietzsche», 1939), «Духовный поворот от механики к метафизике» («Geistige Wandlung von der Mechanik zur Metaphysik», 1940), «Религия и эрос» («Religion und Eros», Мюнхен, 1941). Все эти книги после войны неоднократно переиздавались по-немецки, а также в переводах — в Голландии, Англии, Франции и США.
22 июня 1941 г. началась война между Германией и СССР. За два дня до сдачи Риги немцам Вальтер и Вера Шубарт были арестованы и, по слухам, отправлены в Сибирь. Даже после падения власти КПСС многократные запросы издательства «Русская идея» в современных архивах КГБ в Риге и в Москве оказались безрезультатны: «сведений в отношении Вальтера Шубарта выявить не удалось». Лишь в 1998 г. через немецкий Красный Крест по запросу родственников удалось узнать, что В.Шубарт умер в Казахстане в лагере для военнопленных 15 сентября 1942 г. в возрасте 45 лет. ]
[ Фрагменты из книги немецкого философа Вальтера Шубарта «Европа и душа Востока» — о предстоящей гибели западной цивилизации и о духовном лидерстве России. Шубарт был, пожалуй, единственным западным мыслителем, который разглядел в России нечто важное и спасительное для всего мира. Поэтому его книга имеет для русского человека особенное значение.
Сама история этой книги (по-немецки она впервые вышла в 1938 г. в Швейцарии) символична для ХХ века, когда любовь к православной России была преступным или нежелательным мировоззрением: в гитлеровской Германии русский переводчик книги был приговорен к смерти (его спасло лишь высокое вмешательство); сам Шубарт, женатый на русской эмигрантке, в 1933 г. эмигрировал от гитлеровцев в Ригу, где в 1941 г. был арестован советскими органами и погиб в казахстанском лагере; позже и в СССР, и на Западе книга его была замолчана…
Книга Шубарта свидетельствует, что вовсе не подражания Западу ожидали от русских лучшие его представители. Вот и Генрих Белль в 1970-е годы сожалел, что «вопреки надеждам Шубарта в России за спиной западного марксизма, вероятно, произошла нежелательная и возможно, непоправимая вестернизация».
• Эоны и пульсация мира. Четыре архетипа: http://proza.ru/2019/12/24/1748
• Запад и Россия. Действие и созерцание: https://proza.ru/2019/12/25/1139