Сергей Есенин. Радуница. Первый сборник
Первый прижизненный сборник Сергея Есенина назывался «Радуница» и вышел в Петрограде 1 февраля 1916 г. в издательстве М. В. Аверьянова при участии Николая Клюева.
Первая «Радуница» (1916) — не просто сборник из 33 произведений (возраст Христа), не просто отсылка ко дню поминовения усопших, к «Пасхе мёртвых». Это прапамять Руси. Это и собственное крохотное Евангелие, и заветная ладанка, которую он всю жизнь носил на своей груди. Это гимн Руси-Приснодеве, Богородице, Пречистой Мати. Не Христос-Солнце, а Богородица-Луна простирают над Русью свою небесную благодать.
«Радуница» — блестящий сборник. Память Руси (не России!), память предков, древлеправославие, дониконовская Русь. Имя Христа-Спасителя строго в канонах староверов: только Исус (Iсус), но никак не Иисус (в древнегреческом виде ὁ Ἰησοῦς — Iisus). Это и намеренно будет спустя два года (январь 1918 г.) зафиксировано Александром Блоком в поэме «Двенадцать».
Именно благодаря этому первому изданию «Радуницы» и признали Сергея Есенина многие мэтры нашей поэзии Серебряного века.
Но сначала атмосфера пролетарской Советской России потребовала убрать этот сборник куда подальше, с глаз долой. Затем в Советском Союзе это был уже не просто анахронизм, а нечто, сильно мешавшее советскому глянцевому образу Есенина. Милому, вдохновенному. Но от Руси там не осталось и следа.
Книга стала библиографической редкостью. Сборник впоследствии менялся по составу.
Разыскал в фондах Ленинки (РГБ) это самое первое издание.
В него вошло 33 стихотворения. Разбиты на две части:
1. Русь (15).
2. Маковые побаски (18).
Ниже представлен полный текст сборника, который сверял с оригиналом. Пунктуацию сохранил. В орфографии минимальные изменения. К сожалению, в последующих изданиях стихотворений сборника эти изменения были довольно заметные. В том числе и потому, что некоторые стихотворения (напр., «Инок») были во многом переработаны.
В Полном собрании сочинений Есенина (1995-2002) стихотворение «Инок» приведено совсем в иных редакциях. В стихотворении «Троица» в последующем утрачены 6 важных строк, которые связывали вместе «Кручину» и «Троицу».
Ряд стихотворений сборника (не только этих двух) в последующем утратил авторские названия (представлены лишь по первой строке). Но и здесь другие редакции привели к смене исходных названий… «Не с бурным ветром тучи тают» — в Полном собрании Есенина в иной редакции: «Не ветры осыпают пущи». Аналогично «Край родной, поля, как святцы» — «Край любимый! Сердцу снятся».
Разница подчас велика. Сопоставьте
Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных,
и то, как эти первые две строки были в оригинале сборника «Радуница» (1916)…
Край родной, поля, как святцы,
Рощи в венчиках иконных…
«Я странник улогий». Улогий, а не убогий, как было в более поздних редакциях. Это не опечатка. Есенин признавался, что некоторые деревенские слова первого издания пришлось заменить на более понятные и знакомые.
Ниже в оглавлении дано соответствие. Слева — название в оригинале 1916 г., справа — в Полном собрании сочинений.
Степень расхождений в текстах (оригинал и Полное собрание сочинений) помечена звёздочками: одна (*) — небольшие расхождения (в основном пунктуация); две (**) — расхождения в тексте. Отсутствие звёздочек в скобках — совпадение редакций (с точностью до орфографии).
т.1. Стихотворения.
т.2. Стихотворения (Маленькие поэмы).
т.4. Стихотворения, не вошедшие в «Собрание стихотворений».
• Микола ——| Микола (*), т.2.
• Инок ——| Пойду в скуфье смиренным иноком (**), т.1.
• Калики ——| Калики (*), т.1.
• Не с бурным ветром ——| Не ветры осыпают пущи (**), т.1.
• Задымился вечер ——| Задымился вечер, дремлет кот на брусе (), т.1.
• Гой ты, Русь, моя родная ——| Гой ты, Русь, моя родная (*), т.1.
• Богомолки ——| По дороге идут богомолки (), т.1.
• Поминки ——| Поминки (*), т.4.
• Шёл Господь ——| Шёл Господь пытать людей в любови (*), т.1.
• Край родной ——| Край любимый! Сердцу снятся (**), т.1.
• Улогий ——| Я странник убогий (**), т.4.
• В хате ——| В хате (), т.1.
• Выть ——| Чёрная, потом пропахшая выть! (*), т.1.
• Дед ——| Дед (*), т.4.
• Топи да болота ——| Топи да болота (), т.1.
• Белая свитка ——| Белая свитка и алый кушак (**), т.4.
• Матушка в купальницу ——| Матушка в купальницу по лесу ходила (**), т.1.
• Кручина ——| Зашумели над затоном тростники (*), т.1.
• Троица ——| Троицыно утро, утренний канон (**), т.1.
• Заиграй, сыграй тальяночка ——| Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха (*), т.1.
• Ты поила коня ——| Подражанье песне (**), т.1.
• Выткался на озере ——| Выткался на озере алый свет зари (**), т.1.
• Туча кружево в роще связала ——| Туча кружево в роще связала (*), т.1.
• Дымом половодье ——| Дымом половодье (), т.1.
• Девичник ——| Девичник (*), т.4.
• Сыплет черёмуха снегом ——| Сыплет черёмуха снегом (), т.1.
• Рекруты ——| По селу тропинкой кривенькой (*), т.1.
• Край ты мой заброшенный ——| Край ты мой заброшенный (), т.1.
• Пастух ——| Я пастух, мои палаты (), т.1.
• Базар ——| На плетнях висят баранки (), т.1.
• Сторона-ль моя, сторонка ——| Сторона ль моя, сторонка (), т.1.
• Вечер ——| На лазоревые ткани (*), т.4.
• Чую радуницу Божью ——| Чую радуницу Божью (*), т.1.
РУСЬ
Великая троица самых почитаемых на Руси, ещё в древлеправославии: Исус, Богородица, Николай Угодник. Именно она во многом заложена в основу ранней духовной лирики Сергея Есенина и в его поэтическое Евангелие — «Радуницу» (1916).
Сергей Есенин в русской поэзии сродни Василию Сурикову в русской живописи: своими сказками и сказаниями, которые многие принимают за утопии и просто маленькие поэмы, он иносказательно раскрывает и воспевает исконные глубины русского народа.
Одна из ранних его маленьких поэм — «Микола» — и вошла в тот первый прижизненный сборник Сергея Есенина (февраль 1916).
Дата создания поэмы «Микола» (1915) проставлена автором. По свидетельству И. В. Евдокимова, в его распоряжении был экземпляр с другой авторской датой написания поэмы: «Август 1914 г.» В наб. экз.— помета: «1913».
Принятая датировка поэмы согласуется с корпусом сохранившихся документальных данных по предыстории её первой публикации в «Биржевых ведомостях». Так, Л. В. Берман писал Есенину 26 июля 1915 г.: «Был как раз у Дмитрия Владимировича {Философова, редактора журнала «Голос жизни»}, когда (в июне) пришло от Вас письмо <ныне неизвестное> и стихи, которые читал, как всегда, с радостью и… немножко с завистью». Судя по всему, Есенин прислал тогда Философову для публикации свои новые сочинения. Ещё до получения письма Бермана поэт узнал о внезапном закрытии журнала («Я очень жалею, что «Голос жизни» закрылся», — писал он В. С. Чернявскому 22 июля). Примерно после 15 августа Есенин обращается к Философову: «Мне очень бы хотелось быть этой осенью в Питере, так как думаю издавать две книги стихов. Ехать, я чую, мне не на что. Очень бы просил Вас поместить куда-либо моего «Миколая Угодника». Может быть, выговорите мне прислать деньжонок к сентябрю». Из сопоставления приведённых сведений следует, что поэма «Микола» бесспорно находилась среди тех новых произведений Есенина, которые получил редактор «Голоса жизни» в июне 1915 г.
Философов выполнил просьбу поэта и переслал рукопись «Миколы» редактору «Биржевых ведомостей» М. М. Гаккебушу с сопроводительным письмом от 22 августа 1915 г.: «…прилагаю стихи Сергея Есенина, с его письмом на моё имя. Стихи этого талантливого поэта из народа печатались уже в «Русской мысли» и в «Северных записках»». Днём раньше он написал Есенину: «Стихи Ваши «Микола» я отправил <…> редактору «Биржевых ведомостей». О судьбе их Вас извещу». Через несколько дней поэма появилась в «Биржевых ведомостях».
Автобиография Есенина (в записи И. Н. Розанова от 26 февраля 1921 г.) содержит краткие сведения о замысле поэмы: «…в детстве я рос, дыша атмосферой народной поэзии. Бабка, которая меня очень баловала, была очень набожна, собирала нищих и калек, которые распевали духовные стихи. Очень рано узнал я стих о Миколе. Потом я и сам захотел по-своему изобразить Миколу».
Почти три года спустя (1 января 1924 г.) Есенин написал «Предисловие» к своему собранию стихотворений (издание которого тогда не состоялось). Бо́льшая часть этого текста посвящена разъяснению «щекотливого этапа» — религиозности автора: «Я просил бы читателей относиться ко всем моим Исусам, Божьим матерям и Миколам, как к сказочному в поэзии. Отрицать я в себе этого этапа вычёркиванием не могу так же, как и всё человечество не может смыть периода двух тысяч лет христианской культуры, но все эти собственные церковные имена нужно так же принимать, как имена, которые для нас стали мифами: Озирис, Оаннес, Зевс, Афродита, Афина и т. д.».
Одно из первых публичных авторских чтений поэмы состоялось на вечере литературного общества «Краса» в Петрограде 25 октября 1915 г. В отчёте о вечере «Красы» З. Д. Бухарова отметила, что в «Миколе» «живёт, дышит, колышется вся до последней черточки наша деревня, с мудро-детскими верованиями, исконно-благолепной обрядностью, языческой, природной непосредственностью, трудовым потом и праздничным разгулом» (газ. «Петроградские ведомости», 1915, 4 ноября, № 247).
Было отмечено в печати и другое выступление Есенина с чтением «Миколы» — 19 ноября 1915 г. на первом вечере литературно-художественного общества «Страда» (газ. «Новое время», Пг., 1915, 21 ноября, № 14261, газ. «Петроградский вечер», 1915, 22 ноября, № 166).
В 1922 г. П. С. Коган писал о Есенине: «Колыбель его охраняли Христос и святые, и до сих пор он продолжает их видеть среди родных лесов. <.> Ласковый угодник Микола, как и встарь, в лаптях и с котомкой на плечах ходит мимо сёл и деревень. <…> В этом эпическом мире, откуда вышел Есенин, неведомы гордые пути организованной человеческой борьбы за своё счастье. <…> Господь с престола посылает Миколу, своего верного раба, обойти русский край, защитить там «в чёрных бедах скорбью вытерзанный люд». <…> Вот эту смиренную Русь любит Есенин» (Красная новь, 1922, № 3, май–июнь).
В шапке облачного скола,
В лапоточках, словно тень,
Ходит милостник Микола
Мимо сёл и деревень.
На плечах его котомка,
Стягловица в две тесьмы,
Он идёт, поёт негромко
Иорданские псалмы.
Злые скорби, злое горе
Даль холодная впила;
Загораются, как зори,
В синем небе купола.
Наклонивши лик свой кроткий,
Дремлет ряд плакучих ив,
И, как шёлковые чётки —
Веток бисерный извив.
Ходит ласковый угодник,
Пот елейный льёт с лица:
— Ой ты, лес мой, хороводник,
Прибаюкай пришлеца.
Заневестилася кругом
Роща елей и берёз.
По кустам зелёным лугом
Льнут охлопья синих рос.
Тучка тенью расколола
Зеленистый косогор…
Умывается Микола
Белой пеной из озёр.
Под берёзкою невестой,
За сухим посошником,
Утирается берестой,
Словно мягким рушником.
И идёт стопой неспешной
По селеньям, пустырям:
— Я, жилец страны нездешной,
Прохожу к монастырям.
Высоко стоит злотравье,
Спорынья кадит туман:
— Помолюсь, схожу, за здравье
Православных христиан.
Ходит странник по дорогам,
Где зовут его в беде,
И с земли гуторит с Богом
В белой туче-бороде.
Говорит Господь с престола,
Приоткрыв окно за рай:
— О, мой верный раб, Микола,
Обойди ты русский край.
Защити там в чёрных бедах
Скорбью вытерзанный люд.
Помолись с ним о победах
И за нищий их уют.
Ходит странник по трактирам,
Говорит, завидя сход:
— Я пришёл к вам, братья, с миром —
Исцелить печаль забот.
Ваши души к подорожью
Тянет с посохом сума.
Собирайте милость Божью
Спелой рожью в закрома.
Горек запах чёрной гари,
Осень рощи подожгла.
Собирает странник тварей,
Кормит просом с подола.
— Ой, прощайте, белы птахи,
Прячьтесь, звери, в терему,
Тёмный бор, — щекочут свахи:
— Сватай девицу-зиму.
Всем есть место, всем есть логов,
Открывай, земля, им грудь!
Я — слуга давнишний Богов,
В Божий терем правлю путь.
Звонкий мрамор белых лестниц
Протянулся в райский сад;
Словно космища кудесниц,
Звёзды в яблонях висят.
На престоле светит зорче
В алых ризах кроткий Спас.
— Миколае-чудотворче,
Помолись ему за нас.
Кроют зори райский терем,
У окошка Божья Мать
Голубей сзывает к дверям
Рожь зернистую клевать.
— Клюйте, ангельские птицы:
Колос — жизненный полёт.
Ароматней медуницы
Пахнет жней весёлых пот.
Кружевами лес украшен,
Ели — словно купина.
По лощинам чёрных пашен —
Пряжа выснежного льна.
Засучивши с рожью полы,
Пахаря трясут лузгу,
В честь угодника Миколы
Сеют рожью на снегу.
И, как по траве окосья
В вечереющий покос,
На снегу звенят колосья
За косницами берёз.
Пойду в скуфейке, светлый инок,
Степной тропой к монастырям;
Сухой кошель из хворостинок
Повешу за плечи к кудрям.
Хочу концы земли измерить,
По отуманенной росе,
И в счастье ближнего поверить
На взборонённой полосе.
Иду. В траве звенит мой посох,
В лицо махает шаль зари;
Сгребая сено на покосах,
Поют мне песни косари.
Глядя за кольца лычных прясел,
Одной лишь думой мыслю я:
Счастлив, кто жизнь свою украсил
Трудом земного бытия.
С улыбкой радостного счастья
Иду в другие берега,
Вкусив бесплотного причастья,
Молясь на копны и стога.
Проходили калики деревнями,
Выпивали под окнами квасу;
У церквей пред затворами древними
Поклонялись Пречистому Спасу.
Пробиралися странники по полю,
Пели стих о сладчайшем Исусе.
Мимо клячи с поклажею топали,
Подпевали горластые гуси.
Ковыляли убогие по стаду,
Говорили страдальные речи:
— Все единому служим мы Господу,
Возлагая вериги на плечи.
Вынимали калики поспешливо
Для коров сбережённые крохи.
И кричали пастушки насмешливо:
— Девки, в пляску. Идут скоморохи.
Не с бурным ветром тучи тают,
Сливаясь с кроткой синевой,
Рогульки месяца ныряют
По перелескам, в кудрях хвой.
Я вижу — в просиничном плате,
На легкокрылых облаках,
Идёт возлюбленная Мати
С Пречистым Сыном на руках.
Она несёт для мира снова
Распять воскресшего Христа:
— Ходи, мой сын, живи без крова,
Зорюй и полднюй у куста.
И в каждом страннике убогом
Я вызнавать пойду с тоской,
Не Помазуемый ли Богом
Стучит берестяной клюкой.
И, может быть, пройду я мимо
И не замечу в тайный час,
Что в елях крылья херувима,
А под пеньком голодный Спас.
Задымился вечер, дремлет кот на брусе.
Кто-то помолился: «Господи Исусе».
Полыхают зори, курятся туманы,
Над резным окошком занавес багряный.
Вьются паутины с золотой повети.
Где-то мышь скребётся в затворённой клети…
У лесной поляны — в свяслах копны хлеба,
Ели, словно копья, уперлися в небо.
Закадили дымом под росою рощи…
В сердце почивают тишина и мощи.
Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты — в ризах образа…
Не видать конца и края —
Только синь сосёт глаза.
Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонно чахнут тополя.
Пахнет яблоком и мёдом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах весёлый пляс.
Побегу по мятой стёжке
На приволь зелёных лех,
Мне навстречу, как сережки,
Прозвенит девичий смех.
Если крикнет рать святая:
— Кинь ты Русь, живи в раю!
Я скажу: не надо рая,
Дайте родину мою.
По дороге идут богомолки,
Под ногами полынь да комли.
Раздвигая щипульные колки,
На канавах звенят костыли.
Топчут лапти по полю кукольни,
Где-то ржанье и храп табуна,
И зовёт их с большой колокольни
Гулкий звон, словно зык чугуна.
Отряхают старухи дулейки,
Вяжут девки косницы до пят.
Из подворья с высокой келейки
На платки их монахи глядят.
На вратах монастырские знаки:
«Упокою грядущих ко мне»,
А в саду разбрехались собаки,
Словно чуя воров на гумне.
Лижут сумерки золото солнца,
В дальних рощах аукает звон…
По тени от ветлы-веретёнца
Богомолки идут на канон.
Заслонили вётлы сиротливо
Косниками мёртвые жилища.
Словно снег, белеется коливо —
На помин небесным птахам пища.
Тащат галки рис с могилок постный,
Вяжут нищие над сумками бечёвки.
Причитают матери и крёстны,
Голосят невесты и золовки.
По камням, над толстым слоем пыли,
Вьётся хмель запутанный и клейкий.
Длинный поп в худой епитрахили
Подбирает чёрные копейки.
Под черёд за скромным подаяньем
Ищут странницы отпетую могилу.
И поёт дьячок за поминаньем:
«Раб усопших, Господи, помилуй».
Шёл Господь пытать людей в любови,
Выходил он нищим на кулижку.
Старый дед на пне сухом, в дуброве
Жамкал дёснами зачерствелую пышку.
Увидал дед нищего дорогой,
На тропинке, с клюшкою железной,
И подумал: — Вишь, какой убогой —
Знать, от голода качается, болезный.
Подошёл Господь, скрывая скорбь и муку:
— Видно, мол, сердца их не разбудишь…
И сказал старик, протягивая руку:
— На, пожуй… маленько крепче будешь.
Край родной, поля, как святцы,
Рощи в венчиках иконных…
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.
По меже, на перемётке,
Резеда и риза кашки.
И вызванивают в чётки
Ивы, кроткие монашки.
Курит облаком болото,
Гарь в небесном коромысле.
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.
Всё встречаю, всё приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришёл на эту землю,
Чтоб скорей её покинуть.
Я странник улогий
В кубетке сырой.
Пою я о Боге
Касаткой степной.
На шёлковом блюде
Опада осин,
Послухайте, люди,
Ухлюпы трясин.
Ширком в луговины,
Целуя сосну,
Поют быстровины
Про рай и весну.
Я странник улогий,
Молюсь в синеву.
На палой дороге
Ложуся в траву.
Покоюся сладко
Меж росновых бус.
На сердце лампадка,
А в сердце Исус.
Пахнет рыхлыми драчёнами,
У порога в дёжке квас,
Над печурками точёными
Тараканы лезут в паз.
Вьётся сажа над заслонкою
В печке нитки попелиц,
А на лавке за солонкою —
Шелуха сырых яиц.
Мать с ухватами не сладится,
Нагибается низко,
Старый кот к махотке крадется
На парное молоко.
Квохчут куры беспокойные
Над оглоблями сохи,
На дворе обедню стройную
Запевают петухи.
А в окне на сени скатые,
От пугливой шумоты,
Из углов щенки кудлатые
Заползают в хомуты.
Чёрная, потом пропахшая выть!
Как мне тебя не ласкать, не любить.
Выйду на озеро в синюю гать,
К сердцу вечерняя льнёт благодать.
Серым веретьем стоят шалаши,
Глухо баюкают хлюпь камыши.
Красный костёр окровил таганы,
В хворосте белые веки луны.
Тихо, на корточках, в пятнах зари,
Слушают сказ старика косари.
Где-то вдали, на кукане реки
Дрёмную песню поют рыбаки.
Оловом светится лужная голь…
Грустная песня, ты — русская боль.
Сухлым войлоком по стёжкам
Разрыхлел в траве помёт,
У гумен к репейным брошкам
Липнет муший хоровод.
Старый дед, согнувши спину,
Чистит вытоптанный ток
И подонную мякину
Загребает в уголок.
Щурясь к облачному глазу,
Подсекает он лопух.
Роет скрябкою по пазу
От дождей обходный круг.
Черепки в огне червонца.
Дед, как в жамковой слюде,
И играет зайчик солнца
В рыжеватой бороде.
Топи да болота,
Синий плат небес.
Хвойной позолотой
Вззвенивает лес.
Тенькает синица
Меж лесных кудрей,
Тёмным елям снится
Гомон косарей.
По лугу со скрипом
Тянется обоз —
Суховатой липой
Пахнет от колёс.
Слухают ракиты
Посвист ветряной…
Край ты мой забытый,
Край ты мой родной.
МАКОВЫЕ ПОБАСКИ
Белая свитка и алый кушак,
Рву я по грядкам зардевшийся мак.
Громко звенит за селом корогод,
Там она, там она песни поёт.
Помню, как крикнула, шигая в сруб:
«Что же, красив ты, да сердцу не люб.
Кольца кудрей твоих ветрами жжёт,
Гребень мой вострый другой бережёт».
Знаю, чем чужд ей и чем я не мил:
Меньше плясал я и меньше всех пил.
Кротко я с грустью стоял у стены:
Все они пели и были пьяны.
Счастье его, что в нём меньше стыда,
В шею ей лезла его борода.
Свившись с ним в жгучее пляски кольцо,
Брызнула смехом она мне в лицо.
Белая свитка и алый кушак,
Рву я по грядкам зардевшийся мак.
Маком влюблённое сердце цветёт…
Эх, да не мне она песни поёт!
Матушка в купальницу по лесу ходила,
Босая с подтыками по росе бродила.
Травы ворожбиные ноги ей кололи,
Плакала родимая в купырях от боли.
Не дознамо печени судорга схватила,
Охнула кормилица, тут и породила.
Родился я с песнями в травном одеяле.
Зори меня вешние в радугу свивали.
Вырос я до зрелости, внук купальной ночи,
Сутемень колдовная счастье мне пророчит.
Да не любо молодцу счастье наготове,
Выбираю удалью и глаза и брови.
Как снежинка белая, в просини я таю
Да к судьбе-разлучнице след свой заметаю.
Зашумели над затоном тростники.
Плачет девушка-царевна у реки.
Погадала красна девица в семик.
Расплела волна венок из повилик.
Ах, не выйти в жёны девушке весной,
Запугал её приметами лесной:
На берёзке пообъедена кора, —
Выживают мыши девушку с двора.
Бьются кони, грозно машут головой, —
Ой, не любит чёрны косы домовой!
Запах ладана от рощи ели льют,
Звонки ветры панихидную поют.
Ходит девушка по бережку грустна,
Ткёт ей саван нежнопенная волна.
Троицыно утро, утренний канон,
В роще по берёзкам белый перезвон.
Тянется деревня с праздничного сна,
В благовесте ветра хмельная весна.
На резных окошках ленты и кусты.
Я пойду к обедне плакать на цветы.
Пойте в чаще, птахи, я вам подпою,
Похороним вместе молодость мою.
Нонче на закате с Божьего крыльца
Стану к аналою подле молодца.
Батюшкина воля, матушкин приказ,
Горе да кручина повенчают нас.
Ах, развейтесь кудри, обсекись коса,
Без любви погибнет девичья краса.
Троицыно утро, утренний канон.
В роще по березкам белый перезвон.
Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха.
Выходи встречать к околице, красотка, жениха.
Васильками сердце светится, горит в нём бирюза.
Я играю на тальяночке про синие глаза.
То не зори в струях озера свой выткали узор,
Твой платок шитьём украшенный мелькнул за косогор.
Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха.
Пусть послушает красавица прибаски жениха.
Ты поила коня из горстей в поводу,
Колыхалися бусинки в зыбком пруду.
Я смотрел из окошка на красный платок,
Кудри чёрные змейно трепал ветерок.
Мне хотелось в кулюканьи пенистых струй
С алых губ твоих с болью сорвать поцелуй.
Но с лукавой улыбкой, брызнув на меня,
Унеслася ты вскачь, удилами звеня.
В пряже солнечных дней время выткало нить…
Мимо окон тебя понесли хоронить.
И под плач панихид, под кадильный канон,
Всё мне чудился тихий раскованный звон.
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется — на душе светло.
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.
Не отнимут знахари, не возьмёт ведун —
Над твоими грёзами я, ведь, сам колдун.
Ты сама под ласками сбросишь шёлк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
Туча кружево в роще связала,
Закурился пахучий туман.
Еду грязной дорогой с вокзала
Вдалеке от родимых полян.
Лес застыл без печали и шума,
Виснет темь, как платок, за сосной.
Сердце гложет плакучая дума…
Ой, не весел ты, край мой родной.
Пригорюнились девушки-ели,
И поёт мой ямщик на-умяк:
— Я умру на тюремной постели,
Похоронят меня кое-как.
Дымом половодье
Зализало ил.
Жёлтые поводья
Месяц уронил.
Еду на баркасе,
Тычусь в берега.
Церквами у прясел
Рыжие стога.
Заунывным карком
В тишину болот
Чёрная глухарка
К всенощной зовёт.
Роща синим мраком
Кроет голытьбу…
Помолюсь украдкой
За твою судьбу.
Я надену красное монисто,
Сарафан запетлю синей рюшкой.
Позовите, девки, гармониста,
Попрощайтесь с ласковой подружкой.
Мой жених угрюмый и ревнивый,
Не велит заглядывать на парней.
Буду петь я птахой сиротливой,
Вы ж пляшите дробней и угарней.
Как печальны девичьи потери,
Грустно жить оплаканной невесте.
Уведёт жених меня за двери,
Будет спрашивать о девической чести.
Ах, подружки, стыдно и неловко:
Сердце робкое охватывает стужа.
Тяжело беседовать с золовкой,
Лучше жить несчастной, да без мужа.
Сыплет черёмуха снегом,
Зелень в цвету и росе.
В поле, склоняясь к побегам,
Ходят грачи в полосе.
Никнут шелковые травы,
Пахнет смолистой сосной.
Ой вы, луга и дубравы, —
Я одурманен весной!
Радуют тайные вести,
Светятся в душу мою.
Думаю я о невесте,
Только о ней лишь пою.
Сыпь ты, черемуха, снегом,
Пойте вы, птахи, в лесу.
По полю зыбистым бегом
Пеной я цвет разнесу.
По селу тропинкой кривенькой,
В летний вечер голубой
Рекрута ходили с ливенкой
Разухабистой гурьбой.
Распевали про любимые
Да последние деньки:
«Ты прощай, село родимое,
Тёмна роща и пеньки».
Зори пенились и таяли.
Все кричали, пяча грудь:
— До рекрутства горе маяли,
А теперь пора гульнуть.
Размахнув кудрями русыми,
В пляс пускались весело.
Девки брякали им бусами,
Зазывали за село.
Выходили парни бравые
За гуменные плетни.
А девчоночки лукавые
Убегали, — догони!
Над зелёными пригорками
Развевалися платки.
По полям, бредя с кошёлками,
Улыбались старики.
По кустам, в траве над лыками,
Под пугливый возглас сов,
Им смеялась роща зыками
С переливом голосов.
По селу тропинкой кривенькой,
Ободравшись о пеньки,
Рекрута играли в ливенку
Про остальние деньки.
Край ты мой заброшенный,
Край ты мой, пустырь.
Сенокос некошеный,
Лес да монастырь.
Избы забоченились,
А и всех-то пять.
Крыши их запенились
В заревую гать.
Под соломой-ризою
Выструги стропил,
Ветер плесень сизую
Солнцем окропил.
В окна бьют без промаха
Вороны крылом,
Как метель, черёмуха
Машет рукавом.
Уж не сказ ли в прутнику
Жисть твоя и быль,
Что под вечер путнику
Нашептал ковыль?
Я пастух, мои палаты —
Межи зыбистых полей.
По горам зелёным — скаты
С гарком гулких дупелей.
Вяжут кружево над лесом
В жёлтой пене облака.
В тихой дрёме под навесом
Слышу шёпот сосняка.
Светят зелено в сутёмы
Под росою тополя.
Я — пастух; мои хоромы —
В мягкой зелени поля.
Говорят со мной коровы
На кивливом языке.
Духовитые дубровы
Кличут ветками к реке.
Позабыв людское горе,
Сплю на вырублях сучья.
Я молюсь на алы зори,
Причащаюсь у ручья.
На плетнях висят баранки,
Хлебной брагой льёт теплынь.
Солнца струганые дранки
Загораживают синь.
Балаганы, пни и колья,
Карусельный пересвист.
От вихлистого приволья
Гнутся травы, мнётся лист.
Дробь копыт и хрип торговок,
Пьяный пах медовых сот.
Берегись, коли не ловок:
Вихорь пылью разметёт.
За лещужною сурьмою —
Бабий крик, как поутру.
Не твоя ли шаль с каймою
Зеленеет на ветру?
Ой, удал и многосказен
Лад весёлый на пыжну.
Запевай, как Стенька Разин
Утопил свою княжну.
Ты ли, Русь, тропой-дорогой
Разметала ал наряд?
Не суди молитвой строгой
Напоённый сердцем взгляд.
Сторона ль моя, сторонка,
Горевая полоса.
Только лес, да посолонка,
Да заречная коса…
Чахнет старая церквушка,
В облака закинув крест.
И забольная кукушка
Не летит с печальных мест.
По тебе ль, моей сторонке,
В половодье каждый год,
С подожочка и котомки
Богомольный льётся пот.
Лица пыльны, загорелы,
Веки выглодала даль,
И впилась в худое тело
Спаса кроткого печаль.
На лазоревые ткани
Пролил пальцы багрянец.
В тёмной роще, по поляне
Плачет смехом бубенец.
Затуманились лощины,
Серебром покрылся мох.
Через прясла и овины
Кажет месяц белый рог.
По дороге лихо, бойко,
Развевая пенный пот,
Скачет бешеная тройка
На посёлок в хоровод.
Смотрят девушки лукаво
На красавца сквозь плетень.
Парень бравый, кучерявый
Ломит шапку набекрень.
Ярче розовой рубахи
Зори вешние горят.
Позолоченные бляхи
С бубенцами говорят.
Чую радуницу Божью —
Не напрасно я живу,
Поклоняюсь придорожью,
Припадаю на траву.
Между сосен, между ёлок,
Меж берёз кудрявых бус,
Под венком, в кольце иголок,
Мне мерещится Исус.
Он зовёт меня в дубровы,
Как во царствие небес,
И горит в парче лиловой
Облаками крытый лес.
Голубиный дух от Бога,
Словно огненный язык,
Завладел моей дорогой,
Заглушил мой слабый крик.
Льётся пламя в бездну зренья,
В сердце радость детских снов.
Я поверил от рожденья
В Богородицын покров.
1. Оригинал (скан). Сергей Есенин. Радуница.
/ Петроград, 1916. Издание М. В. Аверьянова.
/ Из фондов РГБ: https://dlib.rsl.ru/viewer/01004210209#?page=1
2. Полное собрание сочинений С. А. Есенина в 7 томах (9 книгах).
/ ИМЛИ им. А. М. Горького РАН. — М.: Наука; Голос, 1995—2002.
/ Фундаментальная электронная библиотека. Русская литература и фольклор. ЭНИ «Есенин»
http://feb-web.ru/feb/esenin/default.asp
——
• Сергей Есенин. К 125-летию. Анатомия наследия: https://proza.ru/2020/01/22/161
• Сергей Есенин. Исус младенец: https://proza.ru/2020/01/15/1877
• Ключи Марии. Духовное завещание Сергея Есенина: https://proza.ru/2020/01/02/1167