Есенин. Маска, ставшая лицом

/ «Маска на лице — это попытка скрыть истину от других или самому спрятаться от истины» (Ветхий Завет. Книга Иова).

/ «Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете» (Новый Завет. Евангелие от Иоанна).

«Маска и душа»… Так называется книга мемуаров Шаляпина. Извечный выбор между театром и жизнью... Театр маски и символа. Театр жизни и правды... Театр как жизнь. Жизнь как театр...

Сергей Есенин… Похабник и скандалист… Русский национальный поэт, любимый миллионами. Поэт, воспевший родную Русь и павший жертвой беспощадной пролетарской революции.

Казалось бы, такой канонический образ, сформированный самим Есениным, его творчеством и его жизнью, не подлежит никакому сомнению. Можно до бесконечности спорить об истинных причинах его трагической гибели. Рассуждать о том, кто оказал ключевое влияние на его поэтическое слово. Можно гадать, смог ли бы он выйти на новый творческий взлёт или же вхождение в смертельный штопор было предрешено и неотвратимо. Но главное в восприятии поэта остаётся неизменным…

Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот и весёлый свист.

И как же в этом совсем непросто разглядеть то, что назвал своим девизом Александр Блок. Знаменитые строки Пушкина:

Пусть чернь слепая суетится,
Не нам безумной подражать.

Да, для Есенина путь к сердцам миллионов открыли Сергей Городецкий, Николай Клюев и Анатолий Мариенгоф. Да, Андрей Белый и Иванов-Разумник были его мудрыми наставниками. Да, он любил слово Гоголя, Лермонтова, Кольцова, Надсона. Да, главным для него вызовом был Маяковский. «Слово о полку Игореве» знал почти наизусть. Постиг Данте. Читал в оригинале Гейне.

Но ухабистую и тернистую дорогу к поэтическому Олимпу Есенину освещали две путеводные звезды: Пушкин и Блок. Выше них для него не было никого. Блока, как ему виделось, он впитал и превзошёл. Ну, а Пушкин… «Теперь меня тянет всё больше к Пушкину… » (автобиография, октябрь 1925). Пушкин был самым светлым его идеалом.

Путь Есенина — от «Радуницы» до «Чёрного человека» (по сути от Евангелия до Апокалипсиса). От февраля 1916 г., когда в издательстве М. В. Аверьянова (Петроград) увидела свет его первая книга стихов, до января 1926 г., когда в первом номере журнала «Новый мир» (Москва) появилась его последняя поэма. Издательский путь из Петербурга в Москву. Путь длиной ровно в десять лет.

В русской поэзии Сергей Есенин произвёл переворот, сопоставимый разве что с переворотом Василия Сурикова в русской живописи. Монументальные картины драматичной истории русского народа, облечённые в форму иносказательную — былин, сказок и сказаний — причём выполненные чаще в миниатюре («Маленькие поэмы»), напевных, словно предназначенных для передачи из уст в уста. Для странников, паломников, калик перехожих…

Малышам в острастку,
В мокрый день осенний,
Написал ту сказку
Я — Сергей Есенин.

Вся его поэзия автобиографична. Но это не биография личности. Это биография души. Большой и очень ранимой. Её поисков и метаний, взлётов и падений, неизбежное переплетение пороков и добродетелей...

Три ключевых этапа, три внутренних образа:

1. Странник, калик (до 1918), чистота и смирение, «Микола» (Николай Угодник).
2. Трибун, бунтарь (1918-1921), дерзость и бесстрашие, «Небесный барабанщик».
3. Вождь, атаман (1921-1925), максимализм и гордыня, «Пугачёв».

В чём же непостижимость Есенина? Почему русские люди не просто любят его поэзию, а буквально дышат его стихами, стихами напоёнными нежностью и силой? Ответ парадоксален: разгадка — в молитвенности его души, в небесной музыке его слова, в пророческом даре его ума.

Критик А. В. Бахрах, друг Марины Цветаевой: «В поэзии он — Моцарт».

Великий Моцарт… Волшебный и чарующий, шутливый и танцующий. А ведь в основе его великосветского искусства — выверенная до мельчайших нюансов архитектоника духовной музыки, безусловная и бесконечная вера. Снаружи Шопен. А внутри — Бах.

Память предков… Первая книга Есенина «Радуница» стала не просто манифестом его веры. Именно она и принесла ему признание мэтров поэтического Олимпа. Что же их подкупило в юном поэте? Искренность, сакральность, певучесть, простота…

Зинаида Гиппиус: «В стихах Есенина пленяет какая-то «сказанность» слов, слитость звука и значения, которая даёт ощущение простоты. Тут мастерство как будто данное: никаких лишних слов нет, а просто есть те, которые есть, точные, друг друга определяющие».

Спустя полвека критик и эссеист русской эмиграции в Париже Эммануил Райс напишет: «Лучшие его вещи полны словесной магии… Очарование Есенина — в дебрях простоты, недоступной другим поэтам».

Русские духовные стихи были знакомы Есенину, по его признанию, с раннего детства. Да, он прекрасно понимал, что история профессиональной русской поэзии идёт не от XVII–XVIII века, не от Симеона Полоцкого, Кариона Истомина и Феофана Прокоповича, не от Антиоха Кантемира, Василия Тредиаковского, Михаила Ломоносова, Александра Сумарокова, Гавриила Державина… Во второй половине XV века из древнерусской богослужебной музыки стало выделяться отдельное направление внелитургической духовной музыки: стихи покаянные (стихи умиленные). Особый вид авторских песнопений, древнерусского поэтико-певческого творчества, расцвет которого пришёлся на XVI–XVII столетия. Песнопения назывались «стихи покаянны, слезны и умиленны, чтоб душа пришла к покаянию».

Русь и Россия для Есенина не одно и то же. Как вера и церковь. Истинная, глубинная Русь шла от Ладоги и Волхова, а не от Москвы и Киева. «Марфа Посадница», которой так восхищались Андрей Белый и Марина Цветаева, — протест против кощунственного предательства Ивана III, силой и кровью подчинившего себе Великий Новгород. «Радуница» и «Исус младенец» — скрытый протест против официальной никонианской церкви, намертво слившейся с ненавистным Домом Романовых. Имя Христа-Спасителя строго в канонах староверов: только Исус (Iсус), но никак не Иисус (Iisus). Это намеренно будет в 1918 г. зафиксировано Александром Блоком в поэме «Двенадцать». Раскол и жестокие реформы патриарха Никона, через колено ломавшего веру отцов и дедов — русские люди этого не забыли. И не только староверы. К числу которых, кстати, принадлежал академик Д. С. Лихачёв. Древлеправославие, насчитывавшее свыше 600 лет, беспощадно попиралось в XVII в. польско-малороссийским западничеством и инквизицией Никона.

Самодержавие, придворная синодальная церковь, а затем и сама революция (интернациональная, а не русская; пролетарская, а не крестьянская) — вот против чего всей душой восставал поэт. Степан Разин, Емельян Пугачёв, протопоп Аввакум — эти бунтари питали духовную силу Сергея Есенина.

Первая «Радуница» (1916) — не просто сборник из 33 произведений (возраст Христа), не просто отсылка ко дню поминовения усопших, к «Пасхе мёртвых». Это память предков, прапамять Руси. Это и собственное крохотное Евангелие, и заветная ладанка, которую он всю жизнь носил на своей груди. Это гимн Руси-Приснодеве, Богородице, Пречистой Мати. Не Христос-Солнце, а Богородица-Луна простирают над Русью свою небесную благодать.

Он был глашатаем, пророком русской духовной революции, революции веры. Но донести это открыто было почти невозможно. Попытка заполучить хотя бы на время покровительство левых эсеров, а потом и большевиков в итоге закончилась трагически.

Марина Цветаева: «Есенин читает «Марфу Посадницу», принятую Горьким в «Летопись» и запрещённую цензурой. Помню сизые тучи голубей и чёрную — народного гнева.— «Как московский царь — на кровавой гульбе — продал душу свою — антихристу…». Слушаю всеми корнями волос. Неужели этот херувим, этот отрок, это оперное «Отоприте! Отоприте!» — этот — это написал? — почувствовал? С Есениным я никогда не перестала этому дивиться…»

Стихи как молитвы. Казалось бы, это ведь кредо Блока. Есенин же провозглашал в «Ключах Марии» (1918) народный орнамент; орнамент быта, слова и звука. Подобно Платону, утверждавшему, что самое лучшее надо доверять не письму, а устной речи, русский поэт подчёркивал особую значимость слова устного, звучащего: «Если слово — птица, значит, звук его есть клёкот и пение этой птицы... Не в одних только письменных свитках мы скрываем культуру наших прозрений через орнаментику букв и пояснительные миниатюры. Мы заставили жить и молиться вокруг себя почти все предметы... Все говорили только о письменных миниатюрах, а ключ истинного, настоящего архитектурного орнамента так и остался невыплеснутым, и церковь его стоит запечатана до сего времени».

В «Отчем слове» (1918) Есенин пишет: «Слово изначала было тем ковшом, которым из ничего черпают живую воду… «Выбирайте в молитвах своих такие слова, над которыми горит язык Божий, — говорил Макарий Желтоводский своим ученикам, — в них есть спасение грешников и рай праведных… »

В те годы, в годы Серебряного века, поэзия по-настоящему звучала. Голосами самих поэтов. Они писали не столько для бумаги. Певучим звуком они пронзали вечность. Но среди всех глашатаев русской поэзии, выделялись, пожалуй, двое. Непримиримые конкуренты: Есенин и Маяковский. Каждый из них создал по сути свой авторский театр слова. Напевного слова. Звенящего слова. Несказа́нное слово Есенина и взмонументное слово Маяковского...

Разница между ними огромна. Вспомним, что писал в своих дневниках Георгий Свиридов: «Есенин — народная песня, псалом; Маяковский несёт в себе черты ритма марша, будущей шумовой музыки, но также и гимн, оду. Не случайно он начинал с гимна — Гимн Критику: нельзя было воспевать, он смеялся. Маяковский был рождён для гимна не только в смысле общепринятом, т. е. в смысле музыкальности, певучести своих стихов… Часто противопоставляют Маяковского и Есенина. Это неверно. Маяковский и Есенин были как родные братья у одной матери России. Один Каин, другой Авель… Что отличает Маяковского от Блока и Есенина — активное безбожие. Из этого не следует, что Блок был богопочитателем, ему это не было нужно, ибо он носил Бога в себе не умозрительно, а органично».

Именно Блок стал пророком судьбы Есенина. За полгода до своей смерти Блок записал в дневнике (1921): «Последнее действие… драмы заключается в борьбе поэта с чернью… Оно заканчивается всегда гибелью поэта, как инструмента, который ржавеет и теряет звучность в условиях окружающей внешней жизни».

«Нежное хулиганство» Сергея Есенина — всего лишь светская маска, верхняя одежда лица. Чувственна ведь одежда, а не нагота… Тем более, в искусстве.

У Есенина духовная маска издревле почитавшегося на Руси блаженного. Маска Николая Кочанова. Юродивого Великого Новгорода, жившего в XIV веке неподалёку от Собора Святой Софии, старейшего русского храма. В память о нём, над его могилой был воздвигнут хра­м, который в народе называют храмом свя­то­го Николая чу­до­твор­ца Ко­ча­но­ва.

Высокое искусство не может быть без тайны. И, как бы вторя Ахматовой, можно сказать: «Я знаю главные темы Есенина. И главное — его тайнопись».

——
• Иллюстрация: Василий Суриков. Юродивый, сидящий на снегу. Этюд к картине «Боярыня Морозова» (1885).