Моё небо
Когда путешествую, первое, на что смотрю в новом городе, в новом месте, — небо.
Оно везде разное. И везде своё, особое. Небо Петербурга и Москвы, Новгорода и Ярославля, Паланги и Таллина, Барселоны и Флоренции, Вены и Сан-Франциско, Венеции и Цюриха, Ниццы и Константиново, Сан-Ремо и Тихвина…
Лучше всего смотреть на рассвете и закате, в непогоду и при сильном ветре, при солнце и даже при дожде.
Мне нравится ходить по музеям, картинным галереям, художественным салонам. Но всё же больше люблю улицы, переулки, площади, бульвары. И конечно пруды, реки, озёра, моря, океаны… Люблю то, как во всём этом отражается небо.
Павел Флоренский мудро подметил: «Почаще смотрите на звёзды. Когда будет на душе плохо, смотрите на звёзды или лазурь днём. Когда грустно, когда вас обидят, когда что не будет удаваться, когда придёт на вас душевная буря — выйдите на воздух и останьтесь наедине с небом. Тогда душа успокоится».
Да, небо — непостижимое величие мироздания. Как бы пафосно ни звучало. Но это так.
В 1982 г. по совету своего отца я поступил в Московский авиационный институт (МАИ им. Серго Орджоникидзе). По правде говоря, это было удивительным и неожиданным для меня самого. Впрочем, и для моих школьных друзей. Некоторые полагали, что я пойду непременно в театральный или на журналистику. Если бы только знал, насколько отец был мудр и прозорлив.
Не скрою, в школе меня привлекали гуманитарные предметы: русский язык, литература, история… Большую роль играет, конечно, личность учителя, его талант привить любовь к своей науке, к своему делу. И в этом смысле мне повезло. Именно эти предметы вели у нас настоящие мастера. С удовольствием декламировал, побеждал в конкурсах, ставил спектакли, готовил викторины…
Математика, физика, химия — всё это тоже было интересно и давалось сравнительно легко, но смотрел на эти школьные предметы просто как на некий солидный научный каркас, на прочный фундамент знаний. Как на важные шестерёнки, которые нужны мозгу для решения любых, самых сложных, самых заковыристых задач. Как на некий ключ, который поможет когда-нибудь отворить дверь в новое и неизведанное.
К отличнику в школе относятся по-разному. Друзья нередко считают заносчивым, высокомерным. Учителя — избалованным любимчиком своих коллег. С которыми у них не всегда безоблачные отношения. И хотя дружить предпочитал с отстающими (в них больше искреннего и настоящего), а нравились практически все предметы, жизнь всё равно диктовала своё.
И это, наверное, хорошо. Когда тебя постоянно заставляют доказывать, что ты действительно владеешь данным предметом. Даже если изначально и не вызвал симпатий у педагога.
Казалось бы, если в школе есть выдающийся учитель, едва ли не лучший в Москве (таким предметом у нас была химия), дорога предопределена. Но сердцу не прикажешь. Оно выбирает иначе.
И конечно многое решает семья. Низкий поклон моим родителям. Отец прошёл всю войну, от пулемётчика до радиста, от Москвы до Кёнигсберга, всю жизнь посвятил любимой инженерной профессии: строил и проектировал гражданские и военные аэродромы СССР, был руководителем лётно-испытательных лабораторий (включая и знаменитый Ту-144), работал в ГосНИИ ГА (ведущий НИИ в гражданской авиации СССР), долгие годы возглавлял всё мостовое хозяйство Москвы.
Мама работала в легендарном расплетинском ЦКБ «Алмаз». В том самом, где создавались наши лучшие системы ПВО. В 1950-1960 гг. — в 4-м Главном управлении Минздрава СССР (Лечсанупр Кремля). Как сестра милосердия ухаживала за многими выдающимися деятелями страны, среди которых, как я потом от неё узнал, были Любовь Орлова, Екатерина Фурцева, Валентина Серова, Евдокия Турчанинова, Михаил Шолохов, Александр Фадеев, Сергей Михалков, Сергей Лемешев, Александр Пирогов, Арам Хачатурян, Александр Бакулев, Игорь Курчатов, Семён Будённый, Константин Рокоссовский.
Сейчас мне уже не кажется удивительным, как преобразилась за несколько лет некогда деревенская девочка, которая родилась и провела всё своё голодное детство на берегу Оки, всего в нескольких километрах от села Константиново. Девочка, выросшая в ту самую застенчивую девушку, глазами которой так восхищалась сама Любовь Орлова: «Ниночка, ну посмотри на меня, не стесняйся. До чего же у тебя чудесные голубые глаза!»
Мама обожала Рокоссовского. Как и отец. И любила вспоминать один эпизод, произошедший незадолго до моего рождения. Дело было в самом центре Москвы, на улице Грановского, выходящей на Ленинку (теперь это Романов переулок). Они шли под руку с отцом. Мама работала рядом. Вдруг неподалёку остановился чёрный автомобиль, из него быстрым шагом вышел Рокоссовский и направился, пересекая улицу, в их сторону. Отец в офицерской форме, весьма озадачен. Но ещё больше был потрясён, когда Рокоссовский подошёл и отдал честь. Он отдал честь моей маме. Как простой сестре милосердия, которая провела немало бессонных ночей у его палаты в Кремлёвской больнице…
Мама всегда восхищалась умом отца, но в духовной жизни лидером в нашей семье была именно она. Лучшего учителя у меня не было. Ни тогда, ни сейчас. И как только она смогла это впитать, до сих пор не пойму. Отличать дерьмо от незабудки и в советское время было непросто. Но она умела. Ей достаточно было взглянуть на человека и послушать, как и что он говорит, — оценка была предельно точной. В людях она ошибалась редко. Хотя и такое бывало.
В школе о моих родителях не знали ничего. Да и многое я сам открыл уже после учёбы в институте. Не принято было в нашей семье кичиться знаниями, связями и знакомствами. Отец немало помотался по Союзу (не один год провёл на Дальнем Востоке и в Китае). И когда служил в ВВС, и после, уже в гражданской авиации. Попадал и в катастрофы: один раз едва спасся, выбравшись из горевшего на земле самолёта.
Он мечтал, чтобы я заболел Небом. И не боялся брать меня в полёты, когда я и ходить-то толком не умел. Вспоминал, что однажды попали в сильную грозу на Ан-24. Болтанка была страшной. Пассажиров помимо меня на борту не было. Лица лётчиков были серыми и взволнованными. Лишь один розовощёкий мальчуган с интересом и восторгом предавался новым острым ощущениям.
Да, я люблю небо. Обожаю смотреть и на него, с земли. И с высоты на землю. Это какое-то чудо, таинство, волшебство…
Уже после окончания института полюбил Левитана. Но не столько за его картины. Они прекрасны и удивительны. Своей простотой и своим смирением. Полюбил за то, что он словами выразил невыразимое.
Как вспоминал его близкий друг Константин Коровин, Левитан мог лежать на траве целый день и смотреть в высь неба. «Как странно всё это и страшно, — говорил он, — и как хорошо небо, и никто не смотрит. Какая тайна мира — земля и небо. Нет конца, никто никогда не поймёт этой тайны, как не поймут и смерть. А искусство — в нём есть что-то небесное — музыка».
В школьные годы меня на всё лето, на все три смены, отправляли в пионерский лагерь. Чаще всего это был лагерь имени трижды героя Советского Союза Ивана Никитовича Кожедуба. Он находится неподалёку от прославленного военного аэродрома в Кубинке. И можно было часами, уединившись от приятелей, смотреть за полётами истребителей. И просто за неспешно проплывающими облаками, фантастически красивыми и завораживающими…
Да, небо Кубинки и было небом моего детства. Осознал это спустя много лет.
Но лётчиком быть не хотел. А хотел быть астрономом. Уж сколько меня только ни отговаривали, но был упрям: шлифовал зеркала, собирал телескопы, разыскивал и штудировал атласы звёздного неба, безвылазно бывал в планетарии, параллельно с шахматной регулярно ходил и в астрономическую секцию Дворца пионеров на Ленинских горах (они тогда ещё и уже были не Воробьёвы). Хотел поступать на физфак МГУ.
Отец смотрел на всё это скептически: звёзды, поэзия, романтика… Но препятствий не чинил. Разве что подбрасывал мне не менее интересные увлечения. Сначала то была музыка. Аккордеон (ну почему-то мне нравился именно он). Ходил в музыкальную школу, но после переезда в другой район Москвы с ней пришлось расстаться.
Отец в своё время профессионально играл в хоккей с мячом. На одном поле с Всеволодом Бобровым. И определил меня в футбольную секцию Дворца пионеров. Но этого ему показалось мало, и он привёл меня ещё и в шахматную секцию. Не знаю, как сейчас, но тогда это был самый сильный центр подготовки юных шахматистов. Я на время забыл про небо и звёзды и с головой погрузился в потрясающий мир шахмат. Конкурировать с ними мог разве только футбол. Но до поры до времени. Астрономия, футбол и шахматы сыграли огромную роль в моём становлении. Но не они (и не любимый русский язык) определили будущую профессию.
В восьмом классе уже чётко для себя решил: надо глубоко заняться математикой. Именно она тогда начинала понемногу у меня хромать. Да и по этому предмету уж точно в школе не был в любимчиках. Стал штудировать книги и задачники, поступил на подготовительное отделение при МГУ. Понемногу втянулся и стало интересно. Хотя грызть гранит науки приходилось через силу. Но раз цель выбрана, надо к ней стремиться.
И вот уже в десятом классе отец сказал: поступай в МАИ, это флагман аэрокосмической отрасли Советского Союза. У тебя будет настоящая и серьёзная профессия. А уж если так тянет к математике, там есть профильный 8-й факультет, туда и иди.
Дальше пошло, завертелось. Математика плавно переросла в программирование. И вот тогда отец был счастлив. Он просто сиял.
Прикладная математика, математическая логика, методы оптимизации, баллистические задачи, исследования теплозащитных покрытий, балансировка двигателей, формальные грамматики, языки и системы программирования, сети Петри и конечные автоматы, Си, Паскаль, Modula-2, Пролог, Smalltalk, ассемблер, всевозможные операционки и базы данных, первые собственноручные компиляторы и виртуальные машины, первые свои компьютерные игры…
Жизнь кипела. Поглотила с головой. Начались оплачиваемые НИОКР на базе разных вычислительных центров МАИ, совместные научные проекты с Новосибирском. Именно там, в знаменитом Академгородке и была в те годы отечественная Мекка программирования. Пошли доклады, конференции, публикации, разработки, методологии… Поездки за границу. Зарубежные контакты. С выдающимися учёными…
Самым запоминающимся было Большое турне швейцарского проф. Никлауса Вирта в России (2005). Занимался этим совместно с проф. А. А. Шалыто и ведущим научным сотрудником Института ядерных исследований РАН Ф. В. Ткачевым. Проф. Вирт восхищался технологической мощью Советского Союза, грезил Небом и был на седьмом небе от счастья, когда попал в Центральный музей ВВС в Монино.
Но то было впереди. А началось всё именно с Неба. С того самого, которое так любил мой отец и которое так потом боготворила моя мама…