Поэзия как музыка

Что лежит в основе любой музыки? Три ипостаси, три сущности: мелодия, гармония, ритм.

Самое простое — ритм. То, что отвечает за простейшую периодичность звуков. Именно к ритму у нас самая высокая чувствительность. Это начальный уровень восприятия музыки. Ритм — это одежда музыки.

Следующая ступень развития в нашем восприятии — мелодия. Солирующий инструмент. Наше звуковое сознание улавливает благозвучность, выделяет её в общем потоке звуков. Сначала для одного голоса (певца или инструмента). А потом и для нескольких мелодических голосов, их переплетения. Мелодия — душа музыки.

Наконец, самое сложное в восприятии — гармония. То, что создаёт декорации, всё пространство звучания. То, что образует неявный трафарет для мелодии, для солирующих инструментов оркестра. Гармония — тело музыки.

Если провести параллели с драматическим театром:
• гармония — сцена, декорации;
• мелодия — актёры (голос, мимика и пластика);
• ритм — темпоритм по Станиславскому (скорость, интенсивность и размеренность действий).

Музыка наполняет и пропитывает собой лучшие образцы поэзии и прозы. Она для них служит и каркасом, и связующим материалом... Ангелом вечности...

Иван Бунин («Как я пишу», 1929): «Я часто приступаю к своей работе, не только не имея в голове готовой фабулы, но и как-то ещё не обладая вполне пониманием её окончательной цели. Только какой-то самый общий смысл брезжит мне, когда я приступаю к ней. Не готовая идея, а только самый общий смысл произведения владеет мною в этот начальный момент — лишь звук его, если можно так выразиться. И я часто не знаю, как я кончу: случается, что оканчиваешь свою вещь совсем не так, как предполагал вначале и даже в процессе работы. Только, повторяю, самое главное, какое-то общее звучание всего произведения даётся в самой начальной фазе работы…»

Мы привыкли к письменному слову — основе западной, латинской цивилизации. Но слово мертво, пока не оживёт, не наполнится живой выразительной интонацией и не коснётся наших губ. Пока не зазвучит в пространстве — в храме, в театре, на сцене, в жизни...

Греки исповедовали иную философию слова, нежели римляне. Платон: «Самое лучшее надо доверять не письму, а устной речи».

Максимилиан Волошин («Голоса поэтов», 1916): «Голос — это самое пленительное и самое неуловимое в человеке. Голос — это внутренний слепок души. У каждой души есть свой основной тон, а у голоса — основная интонация. Неуловимость этой интонации, невозможность её ухватить, закрепить, описать составляют обаяние голоса… Лирика — это и есть голос. Лирика — это и есть внутренняя статуя души, изникающая в то же мгновение, когда она создаётся… Смысл лирики — это голос поэта, а не то, что он говорит... Голоса поэтов пережили на наших глазах большую эволюцию. Старые поэты «пели». Главное был напев».

А что же в поэзии? Метр стихосложения и ритмическое ударение соответствуют ритму музыкальному. Ямб, хорей, дактиль, анапест, амфибрахий — всё это готовые ритмические схемы, ритмические формулы.

Гармония же выстраивается всем полотном, всей фактурой стиха. Но где же тут сама мелодия и есть ли она? Быть может, это рифма? Увы, рифма — всего лишь благозвучие, консонанс. Правильные пропорции. То, что формирует из набора строк их попарные созвучия.

Но именно мелодия стиха — самое ценное. И, пожалуй, самое редкое.

Как и в музыке, поэзия бывает насквозь пропитана аритмичностью, какофонией, диссонансами. Погоня за виртуозностью слова, мысли, звука… А вот мелодичность, музыкальность стиха произрастает именно из его устного звучания. Из звука, а не из буквы. То, что исповедовали Шопен, Блок, Есенин. Проистекает, рождается из такого сочетания звуков и созвучий, которое и складывается непостижимым образом в мелодию. Слышимую и беззвучную. В мелодию стиха.

Фредерик Шопен: «Слово происходит от звука, звук — в слове».

Пожалуй, самое точное определение мелодии в поэзии дал в своих записных книжках Александр Блок (декабрь 1906): «Стихи — это молитвы... Дойдя до предела своего, поэзия, вероятно, утонет в музыке... Всякое стихотворение — покрывало, растянутое на остриях нескольких слов. Эти слова светятся, как звёзды. Из-за них существует стихотворение. Тем оно темнее, чем отдалённее эти слова от текста. В самом тёмном стихотворении не блещут эти отдельные слова, оно питается не ими, а тёмной музыкой пропитано и пресыщено. Хорошо писать и звёздные и беззвёздные стихи, где только могут вспыхнуть звёзды или можно их самому зажечь».

Каков же критерий музыкальности поэзии? Думаю, его можно отыскать в словах Сергея Рахманинова: «Элемент контраста — один из самых сильных в искусстве. Он немыслим без света и тени. Выразительный диссонанс красив, но нескончаемая какофония, доведённая до безжалостных крайностей, никогда не бывает и не может стать искусством... Я мало ценю тех, кто отказывается от мелодии и гармонии ради погружения в оргию шума и диссонансов, являющихся самоцелью… Мелодия — это музыка, главная основа всей музыки, поскольку совершенная мелодия подразумевает и вызывает к жизни своё гармоническое оформление...»

Уловить музыку в мёртвом письменном слове очень непросто. Она в нём глубоко скрыта. Но музыка проступает явственно в слове звучащем. Особенно если оно изначально рождалось для звука, а не для взгляда.

Сергей Есенин («Ключи Марии», сентябрь–ноябрь 1918): «Все говорили только о письменных миниатюрах, а ключ истинного, настоящего архитектурного орнамента так и остался невыплеснутым, и церковь его стоит запечатана до сего времени».

Марина Цветаева («Нездешний вечер», 1936): «Есенин читает «Марфу Посадницу», принятую Горьким в «Летопись» и запрещённую цензурой. Помню сизые тучи голубей и чёрную — народного гнева.— «Как московский царь — на кровавой гульбе — продал душу свою — антихристу…». Слушаю всеми корнями волос. Неужели этот херувим, этот отрок, это оперное «Отоприте! Отоприте!» — этот — это написал? — почувствовал? С Есениным я никогда не перестала этому дивиться…»