Николай Гумилев. Французская поэзия XVIII века. Романтизм и классицизм

/ Неоконченная статья. При жизни не публиковалась. Печ. по автографу.
/ Гумилев Н. С. Полное собрание сочинений в 10 т. Том 7. Статьи о литературе и искусстве. Обзоры. Рецензии — М.: Воскресенье, 2006.

Французская поэзия XVIII века во всём следовала приёмам, открытым в предыдущем веке Малербом и возвещённым его глашатаем Буало: безупречности формы при благородно-простом и ясном содержании. В то время Париж был действительно средоточьем мира, его столицей, и французские поэты ставили себе главнейшей задачей сиять, подражая в этом своим предшественникам из другой столицы мира, древнего Рима. От Малерба они отличались только тем, что заменили его силу грацией, его вкус робостью. Поэзия им представлялась совсем особым миром со своею собственной топографией, миром, отличным от земли и только случайно пользующимся земными именами; в этом мире гармония целого поглощает подробности, сглаживает отличья, равняет великое и малое в слегка — но только слегка — приподнятом стиле. Словом, это был божественный воляпюк поэзии, всем понятный, никому не родной. Только паденье Наполеона и с ним военной мощи Франции заставило её поэтов задуматься над тем, что есть иные страны и иные способы творчества, что поэту свойственно не столько петь и сиять, сколько говорить и жить. Так появился романтизм.

Романтизм по отношению к классицизму был тем же, чем Романия, римская провинция, к Риму, Roma. Он был провозглашением прав провинции, многообразной, красочной, полной страстей и добродетелей, несвойственных столице, новых и неожиданных черт. Хороший вкус для него не был фетишем, и он смело обратился ко всему отвергнутому классицизмом, к средневековью и к народному творчеству, что на Западе значило почти одно и то же. Классицизм был возрожденьем античности, романтизм стал возрожденьем средневековья, не механически только, но внутренне, возрожденьем средневекового мироощущенья. В романтизме французская поэзия пережила свою великую революцию, утвердившую право каждого слова, каждого образа быть достояньем поэзии.

В пятидесятых годах, когда назрела потребность подвести итоги движению и подсчитать завоевания, романтизм разделился на два рукава. Парнасцы попытались создать синтез романтизма и классицизма, сохранив от первого красочность образов, точность выражений и ритмические нововведения, а от второго строгое развитье мысли, гармонию образов и объективность, возведенную ими в основной принцип под названьем бесстрастия. Проклятые, с их духовным вождём Бодлером, предались анализу, а порой просто фиксированию самых сложных и наименее изученных ощущений и переживаний, создавая формы, капризные, утончённые и гипнотизирующие.

Наряду с ними другие поэты, не объединённые школой, пользовались формами, созданными романтизмом, отвоевав себе каждый свой собственный уголок, этот в философии, тот в патриотизме, третий в сатире и т. д.

И парнасцев и проклятых сменила школа символистов, духовно более связанная с последними. Символизм во Франции был как бы вторичным романтизмом, построенным не на чувстве, а на изученьи средневековья, его сложных и цветистых научных дисциплин, и показывал нам душу современного человека во всей её многогранности и противоречиях, результате прошлого. Вскоре после возникновения символизма часть его адептов всецело отдалась средневековью, его языку и образам, не оставляя, однако, мысли о возможности связать его с античностью, и создала таким образом неороманскую школу.

Другая часть, больше обращая внимания на осознанье символизмом современности, провозгласила принцип научной поэзии, т. е. поэзии, которая охватила бы всю сложность человеческой науки и интуитивными прозрениями объяснила бы то, что недоступно точному знанию. Большая же часть, однако, поставила себе задачей сохранить лирический порыв первых дней символизма и, стремясь к этому, не раз впадала в беспочвенный эстетизм.

В наши дни, кроме этой группы, всё ещё самой многочисленной и влиятельной, существуют две группы: первая, когда-то объёдиненная в кружок «Аббатство», получила в наследие от школы Научной Поэзии высоту и серьёзность задании, а от Верхарна и других вождей символизма находчивость и смелость их разрешений; составляющие вторую, футуристы заняты преимущественно вопросами языка и формы и стараются довести их до крайних пределов выразительности, пользуясь для этого удивленьем, вызываемым их необычностью.

Необходимо оговорить, что несмотря на то что романтизм является родоначальником всех позднейших течений французской поэзии, традиции классицизма по-прежнему живы, проявляясь то в лице отдельных поэтов, то врываясь в творчество ярких представителей иных, даже враждебных им направлении. Особенно это заметно в театре, где классическая трагедия все более и более торжествует над романтической драмой.

——
Автограф ИРЛИ. Р. 1. Оп. 5. Ед. хр. 340 (вместе с письмом к А. Н. Тихонову-Сереброву с пометой (о получении?) «4 февраля 1919 г.»).

Текст написан по новой орфографии.

Дат.: до 4 февраля 1919 — по помете на письме А. Н. Тихонову-Сереброву.

≪В рукописи текст заглавия не имеет. Хранится вместе с письмом Гумилева в издательство «Всемирная литература» к А. Н. Тихонову-Сереброву, на котором поставлена дата (видимо, получения письма): 4 февраля 1919 г. Скорее всего к этому времени относится и сама рукопись (текст написан по новой орфографии).

По свидетельству Н. А. Оцупа, Гумилев в 1919–1920 гг. читал лекции «О новой поэзии, о французских символистах» (Оцуп Н.А. Н. С. Гумилев: Воспоминания // Последние новости (Париж). 26 августа 1926); ср. воспоминания Г. В. Адамовича: Когда-то Гумилев в тесном замкнутом кружке, «для избранных», читал о французской поэзии лекции: бывало интересно, даже увлекательно, — в частности, о Мореасе, которого Гумилев особенно любил. Но о Малларме стыдно было слушать! Гумилев его высокомерно «опровергал», противопоставляя ему Готье и парнасцев и цитируя его стихи, в том числе и «Лебедя», повторял: «Не знаю, для чего это написано» (Адамович Г. О Штейгере, о стихах, о поэзии и прочем // Опыты (Нью-Йорк). 1956. N 27. С. 31).

А. Я. Левинсон в рецензии на книгу Гумилева «Романтические цветы», назвав её автора «молодым» французским поэтом на русском языке», предположил у него «внимательное изучение» Виктора Гюго и поэтические импульсы от «Пьяного корабля» А.Рембо и «Passeur d’еаг» Э.Верхарна (Современный мир. 1909. N 27. С. 188-191).

О сочетании у Гумилева романтизма Гюго с холодной сознательностью парнасцев писал и Б. Олидорт в рецензии на его книгу «Костёр» (Орфей, Ростов-на-Дону). 1919. N21. С. 66)»

—
• Картина: Жан Батист Рагене (Nicolas-Jean-Baptiste Raguenet, 1715-1793). Париж XVIII века (A View of Paris from the Pont Neuf, 1763).