Трапеза и великий Кант
Иммануил Кант прожил почти 80 лет. С учётом социальной «инфляции» веков это рубеж 90-95 лет.
Генрих Гейне: «Трудно сочинить историю жизни Канта, ибо не было у него ни истории, ни жизни. Он жил механически упорядоченной, отрешённой от реальности жизнью в тихом, далёком от событий Кёнигсберге, старинном городке на северо-восточной границе Германии. Не думаю, чтобы большие часы тамошнего собора отправляли свою службу с таким же усердием и точностью, как кёнигсбергский бюргер Иммануил Кант. Для подъёма, для чашки кофе, писания и чтения лекций, для приёма пищи и для прогулки — для всего было раз навсегда отведено время, и соседи при виде Канта в сером плаще и с испанской тростью в руках точно знали: сейчас 15.30».
Вставал в 5 утра. Активно работал с 7 утра до часа дня.
Завтрак по минимуму. Иногда кофе. Чаще — чашка зелёного чая. Трубка. Ближе к полудню — бокал вина. Пиво не любил и считал вредным.
Никакого дневного сна: «Постель — гнездо всех болезней».
Пешие прогулки — сразу после обеда и до 6 вечера. Небольшой ужин. Опять умственная работа.
Сон с 10 вечера. Спал в абсолютной темноте.
Питание практически одноразовое: царский обед. Чаще не дома, а в ресторане или трактире.
Обед длился 2-3 часа. Иногда даже 6 часов застолья. И не в одиночестве, а в окружении немалого числа гостей. Причём их число должно было строго укладываться в определённые рамки. Предпочитал на обед венгерское винои хорошо прожаренное мясо.
Одно из его главных правил: «Всякий муж предпочёт хорошее блюдо без музыки, нежели музыку без хорошего блюда».
Правила грамотной трапезы изложены в работе Иммануила Канта «Антропология с прагматической точки зрения» (1798). Последняя книга великого Канта, подготовленная и изданная им самим в Кёнигсберге.
—
≪ Слово «вкус» употребляется и для чувственной способности суждения не только по чувственным ощущениям для меня самого, но и по определённому правилу выбора, которое представляется значимым для каждого. Это правило может быть эмпирическим; но в таком случае оно не может притязать на истинную всеобщность и, следовательно, на необходимость (будто бы суждение всякого другого в вопросах вкуса должно совпадать с моим). Так, одно из правил вкуса у немцев — начинать обед с супа, а у англичан — с твёрдой пищи; привычка, постепенно распространившаяся благодаря подражанию, стала правилом для всякого обеденного меню. <…>
Нигде чувственность и рассудок, соединённые в потреблении, не могут столь долго продолжаться и столь часто повторяться с удовольствием, как за хорошим обеденным столом в хорошем обществе. — Но обед надо при этом рассматривать только как средство развлечения общества. Эстетический вкус хозяина дома сказывается в искусстве выбирать то, что общезначимо; но этого он не может достигнуть собственным разумением, так как его гости, быть может, выбрали бы другие блюда или напитки, каждый по своему личному разумению.
Благополучие, которое как будто лучше всего согласуется с гуманностью, — это хороший обед в хорошем (и, если возможно, разнообразном) обществе; об этом обществе Честерфилд говорит, что оно не должно быть меньше числа граций и больше числа муз (т.е. меньше 3 и больше 9 — прим. Р.Б.).
Возьмём общество за столом из одних только мужчин с хорошим вкусом (объёдиненных эстетически), так как они имеют обычно в виду не только обед в обществе, но и удовольствие от общения между собой (и тогда их число не должно намного превышать число граций), это небольшое общество за столом должно иметь своей целью не столько телесное удовлетворение — его каждый может получить и в одиночестве, — сколько общественное удовольствие, для которого совместный обед должен, по всей вероятности, служить только средством; тогда это число должно быть достаточным именно для того, чтобы разговор не прерывался или чтобы не приходилось опасаться, что общество разобьётся на небольшие группки из ближайших соседей.
Последнее не отвечает эстетике разговора, представляющей собой культуру, [а именно] когда один говорит со всеми (а не только со своими соседями), тогда как так называемые торжественные банкеты (еда и напитки) лишены всякого [эстетического] вкуса. При этом само собой разумеется, что всё предосудительное, что во всяком обществе за столом, даже за общим столом [в гостинице], публично говорится болтливыми собеседниками о ком-то отсутствующем, нельзя выносить за пределы этого общества и не следует повторять это на стороне. В самом деле, каждое пиршество и без особой договорённости имеет некоторую святость и долг умолчания о том, чтоб впоследствии могло бы за его пределами причинить неприятности его участникам; без этого доверия совершенно исчезли бы удовольствие в обществе, полезное самой моральной культуре, и даже возможность находить в компании удовольствие вообще. — Поэтому, когда в так называемом публичном обществе (ведь какое угодно большое общество за столом всегда представляет собой в сущности только частное общество, и только гражданское общество вообще по идее публично), — поэтому, говорю я, если о моём лучшем друге скажут в таком обществе нечто предосудительное, то я его, конечно, буду защищать, во всяком случае на свой собственный риск в резких и сильных выражениях вступлюсь за него, но я не позволю пользоваться мной как орудием для того, чтобы распространять эти сплетни и передавать их тому, кого они касаются. — Не один только общественный вкус должен руководить беседой в обществе, для этого существуют и принципы, которые должны служить ограничивающим свободу людей условием при публичном обмене своими мыслями в обществе.
Здесь в доверии между людьми, которые вместе едят за одним столом, есть нечто аналогичное с древними обычаями, например с обычаем арабов, у которых чужестранец, как только он сумел выпросить у них в шатре хоть что-нибудь (хотя бы глоток воды), может рассчитывать на полную безопасность; или, когда послы из Москвы встречали русскую императрицу хлебом-солью, и она, отведав это, по праву гостеприимства была гарантирована от всякого покушения. — Вкушение пищи за общим столом рассматривается как формальность подобного договора [взаимной] безопасности.
Есть одному (Solipsismus convictorii) для философствующего учёного вредно, это не восстановление [сил], а истощение [их], (особенно если это превращается в кутёж в одиночку); это изнуряющая работа, а не оживляющая игра мысли. Человек, который ест за уединённым обеденным столом и остаётся со своими мыслями, постепенно лишается бодрости; приобретает он её, когда сотрапезник своими разнообразными выдумками даёт ему новый материал для оживления, который сам он не мог бы найти.
За обильным столом, где множество блюд рассчитано только на продолжительное общение гостей (coenam ducere), беседа обычно проходит три ступени: (1) рассказы, (2) рассуждения и (3) шутки.
— А. Новости дня, сперва местные, а затем из других городов и стран, почерпнутые из личных писем и газет.
— В. Если этот первый интерес удовлетворён, то общество становится уже оживлённее; в самом деле, так как при рассуждениях трудно избежать различия во мнении об одном и том же обсуждаемом предмете и каждый предпочитает своё мнение, возникает спор, который возбуждает аппетит к блюдам и напиткам, и по мере оживления этого спора и участия в нём [всех] разговор становится плодотворным.
— С. Но так как рассуждение всегда представляет собой некоторого рода работу и напряжение сил, что, в конце концов, становится затруднительным от обильной пищи, то разговор естественным образом переходит просто в игру ума, отчасти для того, чтобы понравиться присутствующим дамам, на которых мелкие, игривые, но не смущающие нападки на их пол производят своё действие и дают возможность показать себя с выгодной стороны; таким образом, трапеза кончается смехом; а природа через движение диафрагмы и внутренностей предназначила этот смех, если он громкий и добродушный, исключительно для желудка ради хорошего пищеварения и, следовательно, хорошего физического самочувствия; участники же таких пиров воображают, будто в той или иной цели природы можно найти бог весть сколько культуры духа. — Застольная музыка на торжественных пиршествах больших господ — это самая пошлая нелепость, которую только могло придумать сибаритство.
Правила приготовленного со вкусом званого обеда или ужина, который оживляет общество, следующие:
1) выбор темы для беседы, которая всех интересует и каждому даёт возможность со своей стороны сказать что-нибудь кстати;
2) нельзя допускать в разговоре убийственной тишины, допустимы лишь короткие паузы;
3) без надобности не менять предмет разговора и не перескакивать от одной темы к другой, ибо в конце обеда, так же как в конце драмы (какова и вся прожитая жизнь разумного человека), душа неизбежно занимается воспоминаниями о некоторых моментах разговора; если же она не может найти никакой связующей нити, то она чувствует себя сбитой с толку и с досадой убеждается в том, что в отношении культуры она не только не подвинулась вперёд, но, скорее, отступила назад. — Тему, которая занимает общество, следует почти исчерпать, прежде чем перейти к другой, и, если разговор не клеится, надо уметь незаметно выдвигать для пробы нечто другое, близкое к прежней теме; так может один человек незаметно и, не вызывая зависти, взять на себя руководство разговором в обществе;
4) нельзя позволять, чтобы в обществе возникли и разгорелись страсти в спорах; так как такой разговор должен быть не делом, а только игрой, то от серьёзности спора надо ловко отвлечь их шуткой;
5) в серьёзном споре, которого всё же нельзя избежать, надо держать себя и свой аффект в таких рамках, чтобы всегда проглядывало взаимное уважение и благоволение; при этом многое зависит от тона (он не должен быть крикливым или высокомерным), больше чем от содержания разговора, так что ни один из гостей не должен возвращаться домой в ссоре с другим.
Какими бы маловажными ни казались эти законы утончённого человека, особенно в сравнении с чисто моральными законами, но всё, что содействует общительности, даже если оно состоит только в удачных максимах или хороших манерах, представляет собой одеяние, которое очень к лицу добродетели и которое надо рекомендовать добродетели и из более серьёзных соображений. — Пуризм циника и умерщвление плоти отшельником, ничего не дающие для общественного блага, — это искажённые формы добродетели и не привлекательны для неё; позабытые грациями, они не могут притязать на гуманность. ≫
—
Да, к трапезе в те далёкие времена относились не как к набору продуктов, которые надо сбалансировать и загрузить по расписанию в свой желудок. Тут целая наука, пред которой блекнет даже античная философия...