Пушкин. Польша и Украина. О падшем царе и клеветниках России
/ Комитет национального наследия, 2023.
/ Руслан Богатырев, 2023.
Пушкин и гражданская лирика… Стихи о свободе и справедливости…
Первое, что приходит на ум: «К Чаадаеву» (1818, «Любви, надежды, тихой славы»), «Свободы сеятель пустынный» (1823), «Андрей Шенье» (1825), «Во глубине сибирских руд» (1827), «Клеветникам России» (1831).
Ах, да… Чуть не забыл. В школьной программе была и его «Деревня».
Немного исторического контекста.
В марте–апреле 1819 г. в Петербурге в квартире камер-юнкера Коллегии иностранных дел Никиты Всеволодовича Всеволожского появилась «Зелёная лампа», общество дворянской молодёжи, проникнутое духом будущих декабристов и опосредованно связанное с тайным «Союзом благоденствия». По сути негласное его отделение. В «Зелёной лампе» состояли князь С. П. Трубецкой, Ф. Н. Глинка, П. П. Каверин и др. В эту среду вольнодумцев также влились Пушкин с Дельвигом.
Стихотворение «Деревня» было написано в период 15–31 июля 1819 г. Стало быть, в Михайловском. 9 июля 1819 г. Пушкин после тяжёлой болезни подаёт прошение в Коллегию иностранных дел, где он служил с 1817 по 1824 гг. в чине коллежского асессора, с предоставлением ему отпуска на 28 дней. И через Царское Село и Гатчину держит путь из Петербурга в Михайловское. 12 июля он прибывает в своё родовое имение, которое в 1742 г. было пожаловано императрицей Елизаветой Петровной его прадеду генерал-аншефу Абраму Ганнибалу.
Композиционно стихотворение выстроено в виде двух частей: эрмитажной (элегически пейзажной) и патетической. В каждой из них можно выделить ещё две части. Нас будет интересовать финал патетической.
О, если б голос мой умел сердца тревожить!
Почто в груди моей горит бесплодный жар
И не дан мне судьбой Витийства грозный дар?
Увижу ль, о друзья! народ неугнетённый
И Рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством Свободы просвещённой
Взойдёт ли наконец прекрасная Заря?
И как такие строки могли быть опубликованы при том уровне безжалостной александровской цензуры? Так они и не были напечатаны. По цензурным требованиям в прижизненных изданиях «Стихотворений А. Пушкина» (1826 и 1829) опубликованы лишь первые тридцать четыре стиха (в полном варианте их 61). Т.е. половина. Эрмитажная часть. До строки: «Но мысль ужасная здесь душу омрачает»… Пушкин это пометил особо и цензурному фрагменту дал название «Уединение». При жизни Пушкина полный вариант ходил в списках, по рукам.
Полностью стихотворение «Деревня» опубликовано А. И. Герценом в сборнике «Полярная Звезда на 1856». А затем и Г. Н. Геннади в его втором издании «Собрания сочинений Пушкина» (1870, т. I).
В комментариях к академическому «Полному собранию сочинений А. С. Пушкина» (М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937-1959, в 16 томах), приуроченному к столетней годовщине со дня смерти поэта, читаем: «У ст. 59: «И рабство падшее и падшего царя» Вяземским сделан знак сноски, а в сноске написано: «по манию царя».
Иными словами, князь Пётр Андреевич Вяземский (1792-1878), тайный советник и первый председатель Русского исторического общества, близкий друг Пушкина (как принято считать), руководствуясь, надо полагать, самыми благородными побуждениями, мысль поэта развернул на свой лад. Понятно, что ради преодоления цензурных ограничений. Но только ли по этой причине мы ныне читаем полностью искажённую мысль Пушкина?
А каким воззрениям предавался сам князь Вяземский? Вот один из примеров. Знаменитое патриотическое стихотворение Пушкина «Клеветникам России» (1831). Его пламенный ответ на массовую кампанию во Франции за военное вмешательство в поддержку Польши. Западная Европа шла против России…
Вы грозны на словах — попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русской от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясённого Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Так высылайте ж нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.
( 2 августа 1831 г. )
Это стихотворение было написано в самый разгар Польского восстания 1830–1831 гг. Восстания против Российской Империи на территории Царства Польского и Заднепровского края (будущей Правобережной Украины). Написано за три недели до штурма и взятия Варшавы (24-27 августа 1831 г.).
Ситуацию усугубляла и первая эпидемия холеры в России (1830-1831). Ковид XIX века. В Москву эпидемия пришла в сентябре 1830 г. По воспоминаниям П. А. Вяземского, умирало ежедневно несколько сотен больных. До столичного Петербурга холера добралась к июню 1831 г.
Как известно, Пушкин повенчался с Натальей Гончаровой в Москве в феврале 1831 г. Летом молодые уехали в Царское Село. Рядом с ними поселился и В. А. Жуковский.
В письме от 3 августа 1831 г. к Вяземскому в Москву Пушкин из Царского Села пишет: «В Сарском Селе покамест нет ни бунтов, ни холеры; русские журналы до нас не доходят, иностранные получаем, и жизнь у нас очень сносная».
И там же о холерных бунтах: «Нам покамест не до смеха; ты, верно, слышал о возмущениях новогородских и Старой Руси. Ужасы. Более ста человек генералов, полковников и офицеров перерезаны в новогородских поселениях со всеми утончениями злобы. Бунтовщики их секли, били по щекам, издевались над ними, разграбили дома, изнасильничали жён; 15 лекарей убито; спасся один при помощи больных, лежащих в лазарете; убив всех своих начальников, бунтовщики выбрали себе других — из инженеров и коммуникационных. Государь приехал к ним вслед за Орловым. Он действовал смело, даже дерзко; разругав убийц, он объявил прямо, что не может их простить, и требовал выдачи зачинщиков. Они обещались и смирились. Но бунт Старо-Русский ещё не прекращён. Военные чиновники не смеют ещё показаться на улице. Там четверили одного генерала, зарывали живых и проч. Действовали мужики, которым полки выдали своих начальников. — Плохо, ваше сиятельство. Когда в глазах такие трагедии, некогда думать о собачьей комедии нашей литературы. Кажется, дело польское кончается; я всё ещё боюсь: генеральная баталия, как говорил Пётр I, дело зело опасное. А если мы и осадим Варшаву (что требует большого числа войск), то Европа будет иметь время вмешаться не в её дело. Впрочем, Франция одна не сунется; Англии не для чего с нами ссориться, так авось ли выкарабкаемся».
В тот же день Пушкин пишет письмо издателю Петру Александровичу Плетнёву (1792-1866), будущему профессору словесности, академику и ректору Императорского Санкт-Петербургского университета: «Ты умно делаешь, что сидишь смирно в своей норе и носу не показываешь в проклятом некогда мною Петербурге. Не холера опасна, опасно опасение, моральное состояние, уныние, долженствующее овладеть всяким мыслящим существом в нынешних страшных обстоятельствах. Холера через неделю, вероятно, прекратится; но Сарское Село будет ещё долго окружено карантинами; итак, свидание наше ещё далеко».
—
А теперь вспомним, что изложил в своих «Записных книжках» (книжка восьмая, 1829-1837) П. А. Вяземский, критикуя это пушкинское стихотворение «Клеветникам России». Изложил 22 сентября 1831 г., спустя полтора месяца после стихотворения Пушкина и получения чина камергера Двора Его Императорского Величества (курсив Вяземского): «Пушкин в стихах своих: Клеветникам России кажет им шиш из кармана. Он знает, что они не прочтут стихов его, следовательно, и отвечать не будут на вопросы, на которые отвечать было бы очень легко, даже самому Пушкину. За что возрождающейся Европе любить нас? Вносим ли мы хоть грош в казну общего просвещения? Мы тормоз в движениях народов к постепенному усовершенствованию нравственному и политическому. Мы вне возрождающейся Европы, а между тем тяготеем на ней. Народные витии, если удалось бы им как-нибудь проведать о стихах Пушкина и о возвышенности таланта его, могли бы отвечать ему коротко и ясно: мы ненавидим или, лучше сказать, презираем вас, потому что в России поэту, как вы, не стыдно писать и печатать стихи подобные вашим. <…>
А это похоже на Яшку, который горланит на мирской сходке: да что вы, да сунься-ка, да где вам, да мы-то! Неужли Пушкин не убедился, что нам с Европою воевать была бы смерть. Зачем же говорить нелепости и ещё против совести и более всего без пользы? Хорошо иногда в журнале политическом взбивать слова, чтобы заметать глаза пеною, но у нас, где нет политики, из чего пустословить, кривословить? Это глупое ребячество или постыдное унижение. Нет ни одного листка Journal de Debats [«Журналь де деба»], где не было бы статьи, написанной с большим жаром и с большим красноречием, нежели стихи Пушкина. В "Бородинской годовщине" опять те же мысли, или то же безмыслие. Никогда народные витии не говорили и не думали, что 4 мил[лиона] могут пересилить 40 миллионов], а видели, что эта борьба обнаружила немощи больного, измученного колосса. Вот и всё: в этом весь вопрос. Всё прочее физическое событие. Охота вам быть на коленях пред кулаком. <…>
Смешно, когда Пушкин хвастается, что мы не сожжём Варшавы их. И вестимо, потому что после нам пришлось же бы застроить её. Вы так уже сбились с пахвей в своём патриотическом восторге, что не знаете на чём решиться: то у вас Варшава — неприятельский город, то наш посад.»
—
Разумеется, Пушкин этих строк тогда читать не мог...
Вам это ничего не напоминает? Подобные западнические и пораженческие суждения князя Вяземского спустя почти 200 лет проскакивают ведь и в наши дни. Правда, о совсем иных трагических событиях. В тех же краях. Но сути это отнюдь не меняет.
—
Руслан Богатырев — математик, поэт, публицист, историк науки и искусства, вед. эксперт Комитета национального наследия, главный редактор арт-журнала «Пантеон».