США и Европа. Две культуры программирования

/ Европейский центр программирования им. Леонарда Эйлера, 2024.
/ Руслан Богатырев, 2007-2024.

Первая редакция этой статьи была написана и опубликована в июле 2007 г. В 2024 г. внёс в неё некоторые правки и дополнения.

—
В сентябре–октябре 2005 г. произошли два важных события, которые можно было бы назвать поворотным пунктом в истории европейского программирования.

11 сентября прямым рейсом из Цюриха в аэропорт Пулково С.-Петербурга прибыла швейцарская делегация в составе профессоров ETH Zurich Никлауса Вирта и Юрга Гуткнехта, которую встречал проф. А. А. Шалыто со своими коллегами из ИТМО. Так начиналось Большое турне Вирта по России. За три с небольшим недели он посетил ведущие университетские центры страны: С.-Петербург, Москву, Нижний Новгород, Екатеринбург, Новосибирск, Томск.

Для проф. Никлауса Вирта в 71 год пойти на столь изматывающую поездку в далёкую Россию — это надо иметь большое мужество. И понимать, во имя чего всё это делается. Увы, европейская наука проиграла в жестокой схватке с американским бизнесом. И теперь потребуется немало усилий, чтобы осознать всю глубину падения и постараться выправить незавидное положение.

Сразу после возвращения Вирта из поездки по России и Польше, 20–21 октября 2005 г. в Цюрихе прошёл Европейский саммит по компьютерным наукам (European Computer Science Summit), главным организатором которого стал преемник проф. Вирта на посту декана факультета информатики ETH Zurich, ученик А. П. Ершова, автор языка Eiffel, французский учёный Бертран Мейер.

Впервые за последние десятилетия Европа заявила о том, что не намерена слепо идти по пути, который исповедует Америка, что у Европы есть свои богатейшие традиции в этой области и своё видение развития компьютерной науки. Алан Тьюринг (Великобритания), Конрад Цузе (Германия), Эдсгер Дейкстра (Нидерланды) — все они закладывали основы основ современной ИТ-индустрии. Но их идеи во многом преданы забвению. Европа не вступает в конфронтацию с США в сфере программирования. Она хочет равноправного и взаимовыгодного партнёрства, возможности влиять на формирование своей интеллектуальной элиты. Центром «мирной революции» 2005 г. стал ETH Zurich, один из старейших и самых престижных университетов Старого Света, в стенах которого учились и работали такие выдающиеся ученые и инженеры, как Альберт Эйнштейн, Джон фон Нейман, Конрад Цузе, Никлаус Вирт.

Прямым итогом этих двух событий явилось формирование в России научно-образовательного некоммерческого проекта Европейского центра программирования им. Леонарда Эйлера, который ставил своей целью создание информационного и координирующего центра в сфере компьютерного программирования для стран европейского региона, прежде всего, Восточной Европы, включая Россию, Белоруссию и Украину. Он был создан на базе событийного сайта Oberon2005, подробно освещавшего Большое турне Вирта по России. Формирование шло при участии Высшей Политехнической школы ETH Zurich, Института компьютерных систем при ETH (Цюрих, Швейцария), а также Института систем информатики им. А. П. Ершова СО РАН (Новосибирск, Россия).

Другим отголоском событий 2005 г. стало образование влиятельной некоммерческой и неправительственной организации Informatics Europe (первоначально под именем euroTICS), которая намеревалась объединить усилия образования, науки и индустрии Европы на основе европейских традиций информатики. Это традиционная форма ассоциации с центром в ETH Zurich, в которую вошли преимущественно университеты Западной и Восточной Европы, включая такие страны, как Швейцария, Франция, Германия, Австрия, Великобритания, Италия, Испания, Нидерланды, Дания, Россия, Украина, Болгария, Чехия, Румыния, Литва, Турция.

Европа существенно слабее Америки в отношении поддержки собственной индустрией академической науки и университетского образования. Да, есть ряд крупных европейских компаний, которые так или иначе способны влиять на эти процессы: Airbus, Nokia, LM Ericsson, Philips, Siemens, SAP, Deutsche Telekom, Dassault Systemes, NXP Semiconductors, Infineon Technologies, Hexagon AB, Capgemini SE, Vodafone Group, Amadeus IT Group и др. Но это влияние пока достаточно слабое.

В то же время, нельзя не заметить, что центробежные процессы постепенно сменяются на центростремительные. В условиях феодальной раздробленности компьютерной Европы в 2005 г., казалось, начался процесс собирания земель. Правда, в условиях тотальной коммерциализации и однополярности мира не приходится ожидать кардинального изменения ситуации за счёт вызревания политико-экономических связей. Многолетняя холодная технологическая война Америки против Европы привела в итоге к крушению основ европейской школы программирования, к тотальной коммерциализации образования и науки.

Удары наносились, прежде всего, по инфраструктурным вещам:
1) языкам программирования;
2) оборудованию;
3) кадрам (образование);
4) операционным системам.

Проф. Эдсгер Дейкстра (Edsger Dijkstra, Нидерланды, 1930-2002), один из отцов-основателей программирования, так охарактеризовал ключевые события, которые привели к формированию однополярного мира и разрушению европейской культуры программирования: «Принятие в Германии Алгола-68 оказало парализующий эффект на немцев, подобный тому, которому подвергся Советский Союз, когда русские в конце 1960-х приняли решение разрабатывать свою новую национальную серию компьютеров на основе поразрядно-совместимой копии IBM 360. То была величайшая победа Америки в холодной войне».

Приведу горькие слова Дейкстры, высказанные им в ходе поездки в СССР в 1976 г.: «Я был поражён восприимчивостью — я бы сказал даже беззащитностью русских перед иностранным (преимущественно американским) влиянием».

—
Вкратце история противостояния Америки и Европы, на мой взгляд, выглядит так:

• Algol-60 — отправная точка размежевания школ программирования: американской и европейской (после совместных работ под эгидой IFIP Европа взяла на вооружение Algol-60, Америка — Fortran);
• приоритетное клонирование IBM 360/370 в серии ЕС ЭВМ в СССР и странах СЭВ явилось гарантией технологического отставания советской супердержавы, до середины 1960-х годов ещё сдерживавшей имперские амбиции Америки;
• затяжное принятие крайне раздутого Algol-68 — разящий удар по европейским языкам программирования;
• вымывание европейских производителей компьютеров (ICL — Великобритания, Nixdorf, Siemens — Германия, Bull — Франция).
• падение престижа IFIP (International Federation for Information Processing), доминирующая роль американских ассоциаций ACM (The Association for Computing Machinery) и IEEE Computer Society;
• формирование через развёрнутую систему печатных и электронных изданий ACM и IEEE влиятельной базы научных публикаций (в Европе до сих пор и близко к этому ничего нет);
• лидирующая роль исследовательских центров ведущих американских и транснациональных компаний (Xerox Palo Alto Research Center, IBM Research, DEC Systems Research Center, Microsoft Research, Sun Microsystems Labs, Oracle Labs, HP Labs);
• гегемония американских компьютерных стандартов высшего образования (ACM/IEEE Computing Curricula);
• лидирующая роль образовательных и исследовательских центров ведущих американских университетов (MIT, Stanford, Berkeley, Carnegie Mellon, Harvard, Princeton);
• американизация культуры языков программирования (Basic, COBOL, Fortran, PL/I, C, C++, Ada, Java, C#);
• американизация исследовательских и промышленных операционных систем (UNIX, Windows).

Примерно в течение 15 лет (1960–1975) центральной организацией, регулирующей процессы развития науки и индустрии в сфере компьютерного дела в мире являлась IFIP (International Federation for Information Processing, Международная федерация по обработке информации; штаб-квартира во Франции, теперь в Австрии). Она была организована на первом Всемирном компьютерном конгрессе (World Computer Congress) в Париже в 1959 г. под эгидой UNESCO.

Но IFIP была центром де-юре, а де-факто таковым стала американская ассоциация ACM (Association for Computing Machinery, 1947) вместе с примкнувшей к ней IEEE Computer Society (1946). Единственным противовесом им (в локальном масштабе) оставалось Британское компьютерное общество (BCS, British Computer Society, 1957). С 2009 г. оно сменило название на The Chartered Institute for IT и ведёт свою независимую политику. Скорее близкую к Северной Америке, чем к континентальной Европе.

Начиная с первых послевоенных лет Америка твёрдо шла по пути захвата рынков, устранения конкурентов и навязывания собственных взглядов на прошлое, настоящее и будущее компьютерных наук и компьютерной индустрии. Американская интерпретация истории — важнейшее звено в этом перепрограммировании ментальности. Одним из ключевых моментов стало практически постепенное разрушение европейской школы программирования за счёт американской культурной экспансии, ставящей во главу угла бизнес, коммерциализацию любых научных, социальных и экономических связей.

Отличительные черты американской школы программирования:

• тотальная коммерциализация;
• инновации с целью максимального извлечения прибыли;
• неизбежное снижение наукоёмкости программного обеспечения (ПО);
• стимулирование и формирование завышенной, искусственной сложности ПО;
• экстенсивное развитие (мощности оборудования, объёмы систем, масштабы проектов).

Отличительные черты европейской школы программирования:

• приоритет научных исследований;
• продуманность инженерных решений;
• контролируемый рост сложности систем;
• интенсивный рост (за счёт высокой культуры образования, эффективных механизмов абстракции и разработки специального инструментария).

Одним из немногих, кто осознал всю суть процесса деградации науки и профессиональной культуры под американским флагом глобализации применительно к компьютерной сфере, был голландский проф. математики, один из первых профессиональных программистов, апологет европейской школы Эдсгер Дейкстра. Близкий друг и соратник Никлауса Вирта. Предметом исследований Дейкстры было именно программирование как интеллектуальный вызов, как процесс творчества и созидания, а не просто как набор отдельных языков, приёмов или методов. В работе «Мои надежды на вычислительную науку» (1979, «My Hopes of Computing Science», EWD709) он писал: «Ассоциация ACM имеет специальную группу по языкам программирования (Special Interest Group on Programming Languages), но не по программированию как таковому; её новейшее периодическое издание посвящено языкам программирования и системам (Programming Languages and Systems), но не программированию. Программистское сообщество почти болезненно зациклено на программной нотации; оно делится по сути на такое же количество субкультур, каково число распространённых языков программирования; субкультур, ни одна из которых чётко не отделяет истинные проблемы от проблем, порождаемых исключительно соответствующим языком программирования (подчас превращаясь в религию)».

—
Искусственно раздутые религиозные войны в сфере языков привели к размежеванию профессионального сообщества. В этой обстановке властителями дум стали именно те языки, в которых было важно не технологическое совершенство, а доминантное рыночное положение, определяемое маркетинговыми войнами технологических гигантов. Языки всё больше стали превращаться из субкультуры в культурный слой и стали диктовать свою культуру.

Микрокультуры применительно к программированию разных индивидуумов сосуществуют и взаимодействуют друг с другом, образуя культурные слои. Человек стремится создать вокруг себя условия жизненного комфорта, а значит, интуитивно ищет родную среду. Эта среда должна иметь определённые характерные черты, привлекательные для родственного сосуществования микрокультур.

Что в программировании выполняет роль платформы для слияния микрокультур? Традиции научных школ, парадигмы, языки, инструментарий, операционные системы. Сначала произошёл отход от научных школ в сторону конкретных языков и стирания их исторических корней. Затем уход от компактных языков-ядер (Lisp, Prolog, Forth, C, Pascal) в сторону языков-оболочек, растворяющихся в инструментарии за счёт объёма и экстенсивного наращивания встроенных возможностей. Инструментарий в отличие от языка не имеет, как правило, чёткой спецификации, а значит, в программировании постоянно меняющаяся «судебная практика» стала главенствовать над стабильным «законодательством». Фундамент культуры выродился в инструментарий. Если проводить аналогию с музыкой, основой единения микрокультур в программировании служит даже не конкретное направление, а конкретная группа, конкретный исполнитель. Что весьма печально.

—
В работе «Два взгляда на программирование» (1975, «Two views of programming», EWD540) Дейкстра писал: «Я придерживаюсь того мнения, что программирование — один из наиболее сложных разделов прикладной математики, поскольку оно также является одним из наиболее сложных направлений инженерии, и наоборот. Когда я попытался разъяснить одному из моих коллег-математиков, почему я придерживаюсь этого мнения, он довольно бесцеремонно отказался выслушивать мои доводы и вместо этого обвинил меня и моих единомышленников в том, что мы до сих пор не создали язык программирования, который сделал бы программирование настолько простым, насколько ему и подобает быть! Быть может, мне стоило бы спросить его, почему же математики до сих пор не разработали нотацию, которая позволила бы любому, невзирая на отсутствие профессиональной подготовки, заниматься этой самой математикой?»

Программирование — сложное культурное, социальное и экономическое явление, а не просто синтез науки и инженерного дела. Это серьёзный интеллектуальный вызов, а не чисто механический процесс кодинга и «кройки по лекалам», как его пытаются преподнести.

Дейкстра писал (EWD540): «В основном это не вина производителей компьютеров, которые желают вести дела так, будто они продают простейшую продукцию; и не вина руководителей программных проектов, которые предпочитают рассматривать деятельность программистов как простой и предсказуемый процесс; и не вина учебных заведений, которые хотели бы подготовить студентов к достижению гарантированного успеха. Это — следствие комфортной иллюзии, что человек — лишь сложный автомат. Иллюзии, которая, подобно наркотику, приносит своим жертвам кажущееся освобождение от бремени ответственности. Признание программирования серьёзным вызовом интеллекту вернуло бы их на грешную землю».

—
При этом по силе своего воздействия на мировую экономику программирование становится с каждым годом всё более значимым катализатором развития общества.

Нередко доводилось слышать, что программирование не имеет национальных и региональных черт. На мой взгляд, это глубочайшее заблуждение. В программировании существуют разные школы, имеющие разные традиции, исповедующие разные ценности. Кстати, весной 2024 г. в издательстве Springer выходит книга проф. Бертрана Мейера по французской национальной школе программирования (The French School of Programming).

В центре синтеза «интеллектуального топлива» для мировой экономики стоит человек. Со своим опытом, амбициями, принципами, взглядами, предпочтениями. Если смотреть на программирование как на феномен культуры, неизбежно приходишь к сопоставлению позиций Освальда Шпенглера и Михаила Михайловича Бахтина. Шпенглер ратовал за замкнутость культур. В отношении программирования, пожалуй, более разумен подход Бахтина: существует единая культура человечества, состоящая из многих меньших, принципиально открытых культур. Шпенглер писал: «Как бы ни убедительно воздействовал художник своими звуками и цветами, наблюдатель слышит в них лишь себя самого, если он на это не способен, произведение искусства остаётся для него бессмысленным». Сравните с Бахтиным: «Чужая культура только в глазах другой культуры раскрывает себя полнее и глубже (но не во всей полноте, потому что придут и другие культуры, которые увидят и поймут ещё больше). Один смысл раскрывает свои глубины, встретившись и соприкоснувшись с другим, чужим смыслом: между ними начинается как бы диалог, который преодолевает замкнутость и односторонность этих смыслов, этих культур».

Иными словами, чем больше коммерциализация уничтожает ростки другой культуры, тем сильнее она содействует полному замыканию доминирующей культуры, которая лишается возможности полноценно понять и оценить самое себя. А это — неизбежный путь к вырождению. Вспомним третий закон Паркинсона: «Рост означает сложность, а сложность — это гниение и тлен».

—
О том, к чему ведёт американизация культуры программирования, Э. Дейкстра весьма детально изложил в своей работе «Почему американская компьютерная наука кажется неизлечимой» (1995, «Why American Computing Science seems incurable», EWD1209). Он пишет: «По жестокой шутке истории, впрочем, американское общество выбрало именно двадцатое столетие для того, чтобы становиться всё более и более нематематическим (кстати, явление, рассмотренное Моррисом Клайном и вызвавшее у него глубочайшее сожаление). Мы достигли парадоксального состояния, когда из всех так называемых «развитых наций» именно США сильнее всех зависят от программируемых компьютеров и хуже всех интеллектуально оснащены в данном направлении.

Предположение о том, что проблема программирования может быть вылечена математическими средствами, мгновенно отвергается как совершенно нереалистичная. В результате разработка программ ограждена от возможности стать поддисциплиной информатики. Имеет место значительная озабоченность корректностью, но она почти полностью направлена на верификацию программ a posteriori, потому что опять же это легче укладывается в мечту о полной автоматизации. Но, разумеется, многие рассматривают верификацию a posteriori как установку телеги впереди лошади, потому что процедура «сначала программирование, потом проверка» поднимает насущный вопрос, откуда берётся программа, подвергающаяся проверке. Если же она выведена, то верификация сводится к простой проверке вывода.

А между тем методология программирования, переименованная в «программную инженерию», стала настоящим раем для гуру и знахарей. Будучи лишённой того, что обычно рассматривается как основное направление компьютерной науки, американская компьютерная наука стала большим неудачником. И мы не вправе винить за это университеты, поскольку, когда промышленность, наиболее нуждающаяся в их научной помощи, неспособна понять, что это высокотехнологичный бизнес, лучшие университеты оказываются бессильны. Университетам следует быть более просвещёнными, чем их окружение, и они способны на это, но не очень стараются это показывать. В нынешней политической ситуации непохоже, что можно ожидать быстрых улучшений; в ближайшем будущем нам придётся жить среди предрассудков, подобных тому, что программирование — это «настолько просто, что им могут заниматься даже члены республиканской партии».

А что вообще дала информатика?

Развёрнутый экскурс в исторические достижения информатики как науки и своё видение первичной роли научного подхода Эдсгер Дейкстра изложил в работе «Научная фантастика и научная реальность в информатике» (1986, «Science fiction and science reality in computing», EWD952).

Он пишет: «Что же информатика делала в этой блистательной изоляции? Точнее говоря, что она делала, не теряя претензий на прикладную значимость? Да, сделала она немало; фактически, куда больше, чем я могу разъяснить в рамках данной лекции, но я могу хотя бы передать вам общие моменты. В 1960-е годы она разработала теорию синтаксического разбора, необходимую для поднятия уровня компиляторов выше уровня поделок, напичканных ошибками, и превратив её в предмет, пригодный для обучения. Это было главное достижение: я, например, помню весьма отчётливо, как в 1962 г. те из нас, кто действительно написал компилятор, выглядели в глазах остальных как некие полубоги. Этого никогда бы не произошло, если бы мы со временем не научились давать формальное определение синтаксиса компилируемого языка: без подобного формального определения слишком сложно было бы определить существование проблемы компиляции.

Теория конечных автоматов и теория сложности были разработаны, чтобы задать основные количественные границы того, что в принципе может быть вычислено; опять же, в основе этих теорий лежит весьма формальный постулат о природе вычислений. Постулат, без которого эти теории не могут существовать. Для разработки операционных систем была поставлена и решена проблема синхронизации процессов. Были доказаны первые теоремы об отсутствии тупиков. Первой предпосылкой этого достижения стало формальное определение явления, интуитивно известного как тупик (deadlock).

В 1970-е годы центр внимания сместился от синтаксиса к семантике, сначала к детерминированным последовательным программам, а вскоре охватил также сферу недетерминированности и параллельности. Я не буду подробно описывать различные направления: они простираются от модели типизированного лямбда-исчисления до разработки преобразований программ с сохранением семантики. В этом десятилетии программы стали самостоятельными математическими объектами.

Кратчайший способ уловить изменение направления внимания — это, пожалуй, отметить, что если раньше задачей программ было управлять поведением машины, то теперь ею стало выполнение наших программ. Верификация и разработка программ развились в разделы формальной математики до такой степени, что теперь уже не считается безответственным опубликовать программу, не испробовав её на компьютере.

Что ж, это далеко не полный обзор того, как информатика стала наукой, и я приношу свои извинения всем тем, кого не упомянул и кто внёс свой вклад в её становление. Надеюсь, что он всё же достаточно полон, чтобы донести до вас аромат квинтэссенции самой дисциплины.

Она стала замечательной дисциплиной, поскольку разделение между «чистой» и «прикладной», столь традиционное для многих других дисциплин, совершенно поблекло и существенно утратило своё значение. Роскошь работы в окружении, в котором различие между чистой и прикладной наукой лишено смысла, — это, пожалуй, ещё одно признание того факта, что компьютер общего назначения действительно заслуживает эпитета «общего назначения».

Она обладает всей утончённостью чистой математики, будучи более формальной, чем многие другие отрасли математики. Она не может избежать такой формальности, поскольку любой язык программирования, будучи интерпретируемым механически, представляет своего рода формальную систему.

В то же время она обладает всей прелестью прикладной математики, поскольку огромная мощность современных компьютеров даёт такие возможности для создания хаоса, что её методы необходимы, если мы не намерены попасться в ловушку сложности, которую сами же и создали. Научиться не попадаться в собственноручно произведённую ловушку сложности, сохранять вещи достаточно простыми и научиться достаточно эффективно мыслить о своих разработках — вот центральная задача информатики. Это также было осознано больше десятка лет назад, когда «разделение задач» стало находкой программной терминологии.

Заметьте, пожалуйста, что путь, которым информатика пробивала свою нишу, был сам по себе примером успешного «разделения проблем». Каждый раз, когда мы вкладываем уйму умственной энергии в тщательную разработку любой дискретной системы, мы делаем это не просто для удовольствия: мы всегда надеемся, что результат наших усилий будет использован во благо другим. Мы надеемся, что он будет удовлетворять нужды, соответствовать ожиданиям и доставлять удовольствие своим пользователям.

В донаучный период разработки систем неформальное понятие «удовлетворения пользователя» было единственным приемлемым критерием качества программного обеспечения. Недостаток «удовлетворения пользователя» как критерия качества состоит в том, что это не техническое понятие: он не задаёт технического направления разработчику и, кроме того, может быть достигнут другими средствами, помимо технических, например, агрессивной рекламой или промывкой мозгов.

К науке это не имеет ни малейшего отношения. Задачи должны быть разделены, и тут на сцене появляются функциональные спецификации. Роль формальной функциональной спецификации — просто служить логическим барьером между двумя совершенно разными проблемами, известными как «проблема удовлетворённости» и «проблема корректности».

Проблема удовлетворённости касается вопроса, соответствует ли система, отвечающая таким-то и таким-то формальным спецификациям, вашим ожиданиям и надеждам. Проблема корректности касается вопроса, соответствует ли данная разработка таким-то и таким-то формальным функциональным спецификациям. Логический барьер был необходим, чтобы поставить проблему корректности перед информатикой: он изолирует уютную нишу информатики от проблемы удовлетворённости, в решении которой наука мало чем способна помочь.

Заметьте, пожалуйста, я не утверждаю, что одна из проблем важнее другой; в конце концов, цепь не прочнее самого слабого её звена. Однако я утверждаю, что проблема корректности представляет ту самую часть, которую нам удалось втиснуть в «тонкий пограничный слой» Бонди, где разумное применение научной мысли может принести пользу, тогда как неформализованная проблема удовлетворённости в действительности лежит на пределами компетенции науки.

У вас могут быть самые разные проблемы, начиная с опасного перекрёстка и заканчивая такими, которые угрожают самому существованию целых поколений. Однако наука никогда не решает ваши проблемы, она решает лишь свои собственные, и заключение о том, примете ли вы решение формальной научной проблемы как таковой в качестве приемлемого решения своей задачи, лежит целиком и полностью на вас. Другими словами, наука никогда не предлагает моделей реальности, она лишь строит свою теорию, и вопрос, примете ли вы своё восприятие действительности в качестве достаточно достоверной модели для этой теории, — полностью ваша проблема.

Достоверность и реалистичность больше не являются научными понятиями, и учёный уступает право разглагольствования о них философам, пророкам и поэтам. С этой точки зрения роль науки довольно ограничена, на самом деле до такой неутешительной степени, что многие предпочитают закрывать глаза на ограниченность науки. Акцентировать внимание на этих ограничениях не принято в научной среде, поскольку помимо прочего это вызывает вопрос, а зачем тогда общество должно терпеть учёных.

Это не шутка: все мы знаем, что если бы сегодня общество вдруг решило изгнать своих учёных, это было бы не в первый раз. И теперь, когда наука «вышла в народ», она также не столь популярна среди публики в целом. Люди всегда питали противоречивые чувства по отношению к технологии, и с чем более мощными технологиями они сталкиваются, тем драматичнее становится двойственность этого отношения. Они чувствуют угрозу со стороны технологии сильнее, чем когда-либо прежде; в то же время их надежда на спасительную мощь науки и технологии всё больше крепнет. В старые добрые времена традиционного шаманства требовались только снадобья от всех недугов, Эликсир для вечной юности и философский камень для сотворения золота».

—
Стоит признать: наукоёмкость индустрии программного обеспечения в современном мире крайне низкая. Почему? Искусственно подогревается спрос на системы определённого класса, которые позволяют зарабатывать деньги в кратчайший срок и с минимумом мозговых затрат. В основном это информационные системы с примитивными средствами анализа/синтеза. А в последнее время — пресловутый искусственный интеллект, под именем которого на волне хайпа упаковывают едва ли не всё подряд. Наукоёмкость сегодня востребована только в прорывных вещах, в заманчивых стартапах, на которых также варятся деньги.

В строительстве есть такая специальность: облицовщик-плиточник. Складывается впечатление, что мы живём в эпоху искусственно подогретого спроса именно на эту специальность в программировании. А как насчёт ГАПов и ГИПов (главных архитекторов проекта и главных инженеров проекта)? Как быть с рядовыми прорабами, арматурщиками, бетонщиками, слесарями, плотниками, монтажниками, сварщиками, электриками, с инженерами по организации работ и надзору за строительством и т. д. и т. п. ? Рынку, похоже, нужны горе-архитекторы и плиточники-облицовщики.

Глядя на представителей инженерного слоя в современном программировании, не перестаю удивляться тому, насколько возведено в абсолют объектно-ориентированное программирование (ООП). В строительстве основой основ является сопромат. А в программировании? UML и ООП — это здорово, просто замечательно, эстетически выверено (почти как знаменитые чёрные, красные и белые квадраты Казимира Малевича). Но, господа, где же сопромат? Где базовые инженерные знания о сопротивлении материалов? Где хотя бы робкие проблески и зачатки науки о прочности и надёжности конструкций?

В Советском Союзе была блестящая школа, которая создавала и развивала тот самый компьютерный сопромат, но теперь почти всё позабыто-позаброшено. Какие там схемы коммутации, конечные автоматы, сети Петри? Что это там за операторные схемы Ляпунова-Янова, асинхронные модели Котова-Нариньяни, ситуационное программирование, суперкомпиляция Турчина, смешанные вычисления Ершова?..

У нас в почёте классы-отряды-роды-виды Карла Линнея, философия зоологии Жана-Батиста Ламарка, клеточная теория Маттиаса Шлейдена и Теодора Шванна, теория эволюции Чарльза Дарвина, гибридизация и законы наследования Грегора Менделя, мутации и пангены Гуго де Фриза, наконец, концепция наследственности-изменчивости-видообразования Трофима Денисовича Лысенко. В программировании XXI в. изуродованная и вульгаризированная генетика сменила классическую кибернетику. Ирония судьбы: одна гонимая наука похоронила под собой другую…

Мировоззрение нынешнего поколения сформировано в лучших традициях пропаганды Лени Рифеншталь.

Небольшое лирическое отступление. В марте 1998 г. наш крупнейший компьютерный еженедельник тех лет — ComputerWeek-Moscow делегировал меня для поездки на Всемирный форум JavaOne'98. И то после небольшого публичного скандала, когда пришлось сообщить на пресс-конференции тогдашнему руководителю российского отделения Sun Microsystems, что Java вообще не имел на тот момент никакого международного стандарта: ни ISO, ни ECMA (его нет и спустя четверть века).

В Сан-Франциско довелось повариться в котле всеобщего безумия и воочию увидеть, что такое ИТ-маркетинг по-американски: весьма умело управляемая массовая лихорадка. До того времени достаточно лояльно относился к стремлению ИТ-индустрии огнём и мечом прокладывать себе дорогу к помыслам и чаяниям программистского сообщества, навязчивому желанию повелевать умами миллионов. Но Сан-Франциско (а форум проводился именно в этом интеллектуальном центре Америки) стал переломным пунктом. Здесь миру явили невиданный размах «геббельсовской» пропаганды, в своё время очень живо представленный в мемуарах Альберта Шпеера. Java на марше, Java, Java… Разве что на улицах города не хватало специальных агитмашин с установленными на крышах громкоговорителями. Некоторые свежие впечатления я изложил тогда по приезду в Москву в достаточно «прилизанном» виде. Всё-таки они предназначались для печати, да ещё в издании, которое по степени влияния было безусловным лидером в России.

Миновало четверть века...

Независимо от инициированной США и Великобританией ползучей милитаризации Старого Света (особенно с 2022 г.) положение континентальной Европы в сфере компьютерных наук, систем и технологий в последние десятилетия оставалось подчинённым, если не сказать, вассальным.

Вслед за Америкой в программирование на смену учёным и инженерам пришло ремесленничество, шаманство и знахарство. К сожалению, это характерная черта современного компьютерного программирования.

Вот почему стоит призадуматься, почему мы так плохо знаем реальные достижения европейской школы, почему со скепсисом смотрим на научный базис программирования и нередко высокомерно считаем себя настоящими профессионалами своего дела, которым и так всё ясно.

—
Руслан Богатырев — директор Европейского центра программирования им. Леонарда Эйлера, главный редактор арт-журнала «Пантеон».