Впервые о том, чтобы стать клоуном
Впервые о том, чтобы стать клоуном, я задумался еще в детстве. Ну, вы знаете, как это бывает – первые впечатления, как правило, самые сильные. А мне очень запомнился тот поход в цирк. У меня был красный клоунский нос на резиночке, в руках – попкорн, рядом – смеющиеся мама и папа. Что еще надо ребенку для счастья?
И больше всего, помимо акробатов и дрессировщиков, мне запомнилось выступление клоуна Смешинки. Ох, как смешно он показывал свои пантомимы! Вернувшись из цирка домой, я, по словам мамы, просто заболел клоунским искусством. У меня был детский разноцветный костюмчик, и я разучивал и ставил какие-то сценки.
Однако с возрастом мое детское увлечение не угасло, а всё больше перерастало в страсть, и нет ничего удивительного в том, что в итоге я смог поступить в цирковое училище. Мне всё очень нравилось, я был общительным молодым человеком с врожденным чувством юмора. Казалось бы – все задатки для того, чтобы осуществить свою мечту.
Наступило время самостоятельной практики. Было произведено распределение, и я вместе с некоторыми ребятами оказался направлен в какой-то провинциальный цирк. Каково же было мое изумление, когда выяснилось, что нашим наставником будет никто иной, как тот клоун под псевдонимом Смешинка.
Смешинкой оказался старый дядька, близкий к шестидесяти годам, невыносимый брюзга и с отвратительным характером. Еще в первый день он построил нас в шеренгу и, проходя мимо каждого, пристально смотрел ему в глаза, после чего его крючковатый палец с силой впивался в грудь претенденту и говорил: «Ты не будешь у меня учиться!». Так он оставил только двоих: меня и еще одного парня. Другие ребята, под его давлением, в тот же день забрали свои документы и убыли обратно в столицу.
Так началась наша практика. Юрий Сергеевич, наш наставник, был сущим дьяволом во плоти. Казалось бы, такой человек не может быть клоуном – вечно недовольным, брюзжащим, сварливым. Но стоило ему выйти на сцену – он преображался. Пускай и не так, как двадцать лет назад, но его выступления держали высочайшую марку.
Вскоре я остался один: Паша, мой напарник, не выдержал издевательств старика и ушел по собственному желанию. А Юрий Сергеевич, проводив его взглядом, повернулся ко мне и очень тихо сказал: «Я знал, что ты останешься, Смирнов. Я помню тебя на моем выступлении двадцать четыре года назад». Сказать, что я офигел – было бы преуменьшить мое, в тот момент, состояние. Однако Юрий Сергеевич не стал развивать тему дальше, — тяжело вздохнув, он повернулся и ушел.
Практика мне доставляла громадное удовольствие. Я познакомился с миленькой гимнасткой, что выступала с нами, мы начали встречаться. Жизнь казалась мне счастливой и распланированной на годы вперед.
Первый звоночек прозвенел совсем скоро: отца сбила машина. Его успели увезти в больницу, но там он скончался, не приходя в сознание. Когда я это узнал, то сразу же засобирался домой. Юрий Сергеевич, как-то особо жалостливо глядя на меня, выписал мне освобождение от практики.
Затем, буквально через пять месяцев, в автокатастрофе погибла моя мама с сестрой. Возвращаясь зимой на машине, сестра не справилась с управлением и вылетела под встречный грузовик.
Из меня словно вытащили какой-то стержень. Я перестал улыбаться, шутить. Клоунское искусство мне давалось с трудом, я вымучивал из себя смешные пантомимы и фальшивый клоунский смех. Моей отдушиной стала Лиза – мое маленькое сокровище, гимнастка, которая с первых черных дней поддерживала меня и проявляла заботу. Я берег ее, как зеницу ока, понимая, что она — тот самый лучик, который хоть как-то связывает меня прошлого со мной настоящим.
Не уберег. Несчастный случай на тренировке. Вот она лежит, моя маленькая, передо мной с нелепо вывернутой шейкой и широко открытыми стеклянными глазами. Вокруг нас кто-то бегает, что-то говорят. Но их для меня нет. Есть только я и еще теплая рука Лизы в моих ладонях.
Работа в цирке мне опротивела. Я ревел, крушил всё вокруг, пачками писал заявления на отчисление. Но Юрий Сергеевич неожиданно показал хватку – все мои истерики он гасил, заявления рвал и продолжал на меня орать на каждом уроке. Постепенно я стал просто машиной – вымученно улыбался, вымученно шутил, вымученно смеялся.
И, наконец, Юрий Сергеевич нанес последний штрих.
Я обернулся на зов и увидел Юрия Сергеевича, стоящего в дверях своей гримёрки. Не высказывая удивления, я зашел к нему.
— Он еще теплый, закрой глаза и дай свою руку!
Я хоть и удивился, но послушно закрыл глаза и протянул свою ладонь. Что-то маленькое и теплое легло мне на ладонь, а голос Юрия Сергеевича сказал: «Расслабься, парень. Вот так. Открывай глаза!»
Передо мной стояли мои мама и папа, сестренка и Лиза. Они улыбались мне, а их фигуры едва видно светились.
— М-м-мама? Л-л-лиза? – я, не веря своим глазам, вытянул руку и сделал робкий шаг вперед.
Они все смотрели на меня и смеялись. Я видел, как по их щекам катились слезы, оставляя мокрые дорожки на их лицах. Вдруг они стали тускнеть и затем исчезли.
— Юрий Сергеевич! – я не узнавал свой голос. – Верните их! Вот! Только что они были! Юрий Се...
— Всё, Смирнов. Камень угас, – голос Юрия Сергеевича звучал глухо.
Я разжал ладонь – на ней лежал маленький зеленый камушек, похожий на кристалл и едва светился. Подойдя ко мне, Юрий Сергеевич взял его, достал платок и, аккуратно замотав камень, убрал его в мешочек.
— Я называю его «кинескопом». Показывает то, что больше всего дорого человеку. Его сокровенный страх и желание. Как ты видел, он погас – закончилась энергия. А заряжается он, Смирнов, от положительных эмоций: смеха, радости, улыбок. Я всегда его беру на своё выступление. После него он очень горячий - посмотри, мои ладони все в ожогах.
Действительно, ладони Юрия Сергеевича были все в рубцах. И как я раньше не замечал этого? А он тем временем продолжал.
— Но это не страшно. Зато я могу быть с ней. Долго. Непозволительно долго для меня. Но я устал. Я хочу к ней, я не могу уже быть тут.
Он умолк. По его щекам скользили крупные слезы и, оставляя мокрые следы, падали на пол.
Вот сейчас конферансье объявит мой выход. Я волнуюсь, сжимая маленький холодный камешек в кармане. От моего выступление зависит то, сколько мне будет отведено времени увидеть Лизу. Мне надо много времени. Непозволительно много.
«А-а-а-а-а сейча-а-а-а-ас! Зн-а-а-а-аменитый кло-о-о-о-оун Клякса-а-а-а-а-а!»
Оркестр ударил туш, зрители захлопали. В последний раз сжав камешек, я убрал его в мешочек и повесил на шею. Надеюсь, сегодня вокруг манежа много детей. Их смех — самый звонкий, самый радостный. Клоуну Кляксе большего и не надо. Лишь бы смеялись. Пожалуйста.