#издач_из_жизни
Смотря эти сериалы о подростках – я не верю. Я не верю ни единому кадру. Людям на экране по 15 - 16 лет, то есть мы с ними ровесники, однако их жизнь — полная противоположность моей. Пока ребята из «Скинс» организовывали домашние вечеринки, я специально делал крюк по пути домой — чтобы не огрести лишний раз от одноклассников. Дома же, в то время как я отдирал бумажки с оскорблениями от своего портфеля, Эрик и Стив прямиком из 70-х показывали, с какой теплотой люди могут относиться друг к другу. Но поразительней всего была жизнь Отиса Милберна: когда он сталкивался с трудностями, он знал, что где-то там всегда есть его родители, с которыми можно быть искренним. Где-то там всегда есть крепость, где его уже точно «не достанут». Талантливые режиссёры показывали мне это в компьютере, а саундтреком шли крики мамы и отчима с кухни. Я знал, что чуть позже кричать будут и на меня: отчим был военным и считал, что мама вырастила тряпку, а значит он должен был взять воспитание в свои руки. Таким образом, даже дома спрятаться было негде, я чувствовал, что некая «общая злость» найдёт меня где угодно. Всегда. Наверное это немного жалко для взрослого парня, но если уместить мою жизнь в одно слово, в одно конкретное чувство, то больше всего бы подошло «беззащитность».
И это чувство изменило меня. Трудно описать работу этого механизма, но именно после осознания того, что не стоит надеяться где-либо найти опору, я начал копить в себе любовь. Думаю, с её помощью мне хотелось создать свою собственную «крепость». Правда, я совершенно не знал с кем, так что надежда была на удачу: я таскал воображаемую «корзину с нежностью» абсолютно везде — даже там, где мне были не рады. Эта корзина становилась всё шире и шире по мере того, как с разных сторон в меня прилетали плевки одноклассников и усмешки учителей. Единственным, что вызывало во мне страх, было развитие событий, при котором никому и никогда не пригодилось бы то, что я в ней нёс. К счастью, оказалось иначе.
Я обронил эту корзинку как раз на том самом «крюке», которым возвращался из школы. Это произошло на детской площадке в одном из дворов: стояло солнце, металл карусели дарил всем вокруг дружелюбные сентябрьские блики. Сидя на качелях, высокая девочка с коротко стриженными, тёмными волосами окликнула меня. Я обернулся, и всё, всё, всё посыпалось. Моя неуклюжая, бесформенная любовь упала на песок, превратилась в шарики и покатилась к её ногам.
Ве-ра. Как два выстрела. Вера — так её звали. Вера — так я её себе и представлял.
Обнаружилось, что она была новенькой — на один класс младше, и уже видела меня в этом дворике несколько раз до этого. Я подсел к ней на качели и оттолкнул нас от земли:
— Ты здесь по этой же причине, да? — спросила она и рассмеялась. Только из-за этого смеха я моментально почувствовал себя лучше.
— Да, — говорю, — расскажешь, за что тебя начали?
Я жутко стеснялся других людей, но с ней после первых секунд знакомства я почувствовал абсолютную свободу. Обычно, когда я с кем-то говорю, в воздухе как-будто рисуется правило, что мне многое не дозволено. С Верой же я сразу почувствовал себя другим. Свободным. Причём свободным не только конкретно с ней: мне казалось, что изменилось в принципе моё положение в мире. Стало легче.
— Я «дылда», — сказала она уже без смеха, — на физ-ре учитель меня один раз так назвал, и все подхватили. Вот, смотри, — Вера отодвинула футболку на левом плече, показав недавно заживший маленький порез, — это потом уже когда в раздевалке мне ручкой по коже водили.
Вера резко остановила качели и подсела ближе ко мне. Её зеленые глаза, что до этого бросали взгляд во все стороны, сфокусировались на одной точке где-то у меня на переносице:
— Я не помню даже. Просто уже очень давно в школе всё так.
На той неделе мы встречались в этом дворике каждый день по пути из школы. Отчим отобрал у меня всю электронику за то, что я возвращался домой слишком поздно, но мне было всё равно. Мы просто знали, что один из нас точно будет на том же месте, так что дополнительных переписок не требовалось. Также я решил прийти и в воскресенье, хотя ещё и не был уверен, стоит ли это делать. Она была там. На фоне осеннего вечера казалось, что любую точку пространства, где она находится, освещает солнечный зайчик.
Мы держались за руки: я слушал, как она говорит, и думал про себя: “Неужели нашёл?”
Впоследствии мы вместе начали ходить из школы — стали презренной «парочкой». Разумеется, “прощаясь”, её и мои одноклассники свистели нам в след, зачем-то делали наши фотографии и выкрикивали названия поз, которые следовало попробовать. Единственное, что меня успокаивало – они перестали как-либо бить Веру после того, как я один раз вмешался, хотя сам, конечно, получил неслабо. До сих пор горжусь. Верины же родители ничего не могли изменить — они хорошие люди, но даже при всём желании у них не хватало ни контактов, ни денег, чтобы перевести её в другое место. Так продолжалось до весны.
Где-то в середине марта отчим с матерью уехали куда-то к друзьям на день, а значит Вера могла остаться у меня. Такие моменты выдавались очень редко и я отлично помню их все, но именно эта дата особенно выделяется. Весь класс бросался на меня больше обычного, шутки по поводу Веры также встречались слишком часто, но я не придал этому большого значения. Мы встретились с ней после занятий и пошли ко мне домой, сама она вела себя как обычно. Вечером стало ясно, почему мне уделяли столько внимания.
Перейдя порог квартиры, Вера резко переменилась в настроении и спешно проследовала в мою комнату, встав ко мне спиной. Она сняла блузку, обнажив красивое, бледное тело. После блузки на пол начал падать град из красных кусочков ваты. Она обернулась и стало видно свежие ссадины, зияющие на её на животе: красная, кривая змейка ползла от пупка прямо к сердцу, пролезая между аккуратными формами её грудей. Ползла эта змейка между тёмными камушками — синяками. Пока я формулировал все те вопросы, которые возникали в моей голове, она взяла меня за руки, потянула за собой и мы легли на кровать. Она крепко прижалась ко мне:
— А такой ты меня любишь? – спросила она с усмешкой.
В её голосе отчётливо была слышна попытка не скатиться в истерику. Влажные ресницы касались моих щёк. Я не успел ничего сказать, как она продолжила:
— «Твои» ребята собрались с девочками из моего класса и выкинули мои вещи в туалет утром. Я пошла их доставать, а там меня поджидали, — она рассмеялась и этот звон, который обычно мгновенно вселял в меня радость, звучал совершенно иначе. Это был очень страшный звон, — они заставили меня снять одежду и начали бить чьим-то поясом по животу, чтобы следов не было видно. Били вроде за то, что парень одной девочки другу своему сказал, мол, я ему нравлюсь. Она узнала, ну и начала ревновать, — Вера закрыла лицо руками и все последующие слова доходили до меня, еле протискиваясь меж её пальцев, — я не могла потом сразу домой пойти. Мамино сердце не выдержит, если она такое заметит.
Я переместился в сидячее положение: мне казалось, что слёзы Веры у меня на груди – это злость. Она проходила сквозь все слои кожи, попадала в кровяной поток и стремительно отравляла мой разум. Я должен был что-то сделать, потому что никогда ещё люди, которые нас за что-то ненавидели, не заходили так далеко. Так не может быть дальше. Я развернулся и сказал:
— Завтра мы всё прекратим. Я обещаю тебе, завтра всё закончится, — я стал частью той «общей злости», о которой говорил ранее.
— Отчим уехал и скорее всего он оставил что-то у себя в сейфе. Служебное оружие какое-то точно должно быть... Сколько ещё так будет продолжаться? Несколько лет? Зачем нам это? За что? — мой голос дрожал, но внутри сам я был уверен во всём, что говорил.
— Ты с ума что ли сошёл? — Вера отстранилась от меня и села ближе к углу постели.
Свет от лампы, находившейся на столе в другой стороне комнаты, врезался в мой висок и создавал интересный эффект, при котором освещалась лишь половина вериного лица. Порой так бывает, что запоминаются вещи совершенно случайные, вроде бы неважные — таким образом и этот момент навсегда отпечатался на моей радужке.
Через несколько минут молчания она села напротив и обняла меня:
— Завтра. Скоро линейка — как раз старшие классы будут репетировать.
Внезапно Вера игриво повалила меня обратно на постель и поцеловала. Потом, смотря куда-то сквозь, она сказала почти шёпотом:
— Давай сначала их застрелим, а потом сами... Здесь всё равно для нас счастья нет.
«Я — её крепость. Я не могу позволить ей оставаться беззащитной. Не в этом мире» —
проговорив это про себя, я утвердительно кивнул.
Наутро всё было так, как я и думал - ключи от сейфа лежали в родительской комнате в «секретной банке», которая находилась в шкафчике с лекарствами. Сам сейф таил в себе необходимый минимум — советский «ТТ» и магазин с патронами. Я быстро его собрал — отчим учил меня это делать во время «воспитательных сессий», так что понадобилось не больше минуты. Вера оделась и стояла у выхода. Она выглядела необыкновенно весёлой:
— Так всё легко оказывается! Как в том сериале – «Конец ёбаного мира», помнишь? Мы как Бонни и Клайд, только лузеры!
Несмотря на довольно тёплую погоду, мой выбор в одежде пал на пальто — чтобы в случае чего можно было спрятать пистолет в карман. Затем я придумал, как по дороге скрыть оружие от других людей, сохранив при этом возможность начать стрельбу в любой момент.
Вид у нас был, подозреваю, комичный: слева меня за руку держала Вера, которая шагала в моём пиджаке и пританцовывала, правую же руку занимал пистолет. Как Данила Багров из «Брата», я прятал его в пакете, оставив палец на курке. Как Данила Багров я считал, что восстанавливаю справедливость:
— Мы специально в это время вышли, чтобы прямо к линейке успеть. Они все там будут. Если тебе страшно, можешь постоять у забора, а потом уже придти.
— Я с тобой ничего не боюсь. Буду рядом, — она очень красиво улыбнулась и указала глазами на школу, появившуюся из-за угла, — смотри!
Стояла идеальная мартовская погода: было практически жарко, однако в воздухе так и витала ещё живая зимняя свежесть. Солнце как будто испугалось и спряталось от нас за облака — возможно, чтобы было удобней целиться. Мы подходили к цели. Через промежутки в заборе, который напоминал чугунный штрих-код, уже можно было видеть наших одноклассников, репетирующих какой-то номер. Учительница куда-то отошла.
На подходе к калитке мне стало не по себе — нет это не было волнение по поводу того, что я сейчас я кого-то убью, не чувство жалости или раскаяния. Я все ещё чувствовал желание завершить начатое, однако из ниоткуда взявшееся во мне логическое начало внезапно вступило со мной в диалог:
— Какой будет итог у твоих действий? Зачем ты сейчас здесь, человек, пострадавший от насилия? Что ты собираешься, собственно, сделать?
— Прекратить насилие. Защитить слабого от сильного. Защитить себя.
— И инструментом для того, чтобы порвать порочный круг жестокости, ты выбрал пистолет?
Мне совершенно не хотелось думать, так как было уже не до этого, однако я никак не мог убрать эти вопросы, что повлекли за собой цепочку непрерывных рассуждений. Точно как в стакане с водой, смешанной с маслом, наверх будет всплывать менее плотная жидкость, так и в моей голове никакая другая мысль не могла выбиться вперёд одолевающих меня сомнений.
Я решил изо всех сил их игнорировать и кивнул Вере, после чего мы двинулись во двор школы — в сторону моих жертв. Они как раз закончили заниматься и стояли большой группой у беседки. Я взвёл курок: было так странно представлять кого-либо из них мёртвым.
Мы подошли к ним, Вера стояла рядом со мной и я чувствовал, что ей тоже становится тяжело. Ребята распознали нас и засмеялись. Их стайка организовала полукруг, которым они начали на нас двигаться. По их приближении, первым, что донеслось до моих ушей было: «пришли дебил и шлюха». Меня это очень обрадовало, я был готов начать вести огонь, правда мысли начинали всё активнее стучаться о стенки черепной коробки: «прекратить насилие», «инструмент», «защитить себя»... В какой-то момент я потерялся.
Пробуждение случилось через мгновение, когда один из её одноклассников под общий гул выдвинулся в нашу сторону — это сразу помогло вспомнить, зачем я вообще там был. Буквально на секунду он остановился в недоумении, когда я направил на него оружие, однако этой секунды хватило, чтобы во мне произошла очень большая перемена: «Я не хочу никого убивать», — сказал мой внутренний голос. «Я не хочу вершить насилия». Затем в голову пришло единственное верное решение: рука с пистолетом поднялась в воздух и я выстрелил в крону деревьев. Под звук развеивающихся по ветру пакета и листьев все замолчали — у меня из глаз выступили слёзы, и я начал кричать что-то несвязное, сопровождая это выстрелами в воздух. Наши одноклассники, которые сперва оторопели, начали с криками бежать в разные стороны, огибая застывшую на месте Веру. С площадки все исчезли —мы одни, хотя десятки испуганных глаз смотрели на нас из окон.
Я спрятал пистолет в пальто и взял её за руку — моя Вера — она не выглядела испуганной, наоборот — в её глазах можно было видеть совершенное удивление, смешанное с какой-то безумной радостью. Я видел её любовь. Мы возвращались домой неспеша и ни о чём не волновались — в нашем городе полицию и другие инстанции можно было ждать по несколько часов. Небо отливало приятным розовым оттенком.
Делать крюк нам больше было не надо.
Сейчас я понимаю, насколько мне повезло. Несмотря на огромное количество проблем, через которые мне потом пришлось пройти, в целом историю довольно быстро замяли — директор очень не хотел, чтобы новость о произошедшем разошлась. Так же помог отчим и его связи в армии — вся эта ситуация с пистолетом была наименее выгодна именно для него. Странным образом даже в семье дела резко поменялись — меня перестали считать растяпой, а в школе прекратились какие-либо нападки на меня или Веру.
Наверное, потому что они все поняли, что в чём-то были неправы.