Запись 5: Низами Гянджеви - 880
Согласно Википедии сегодня день рождения Низами Гянджеви. Дата выбрана конечно же, условная. Протокол заседания Политбюро N56, 1947 года определил:
Разрешить ЦК КП(б) Азербайджана и Совету Министров Азербайджанской ССР отметить в сентябре 1947 года 800-летний юбилей со дня рождения азербайджанского поэта Низами Гянджеви.
Низами у нас как Пушкин - наше всё: самая красивая станция метро, главная пешеходная улица Баку, красавчик Муслим Магомаев в фильме 1982 года, [в своем время] самая крупная купюра в 500 манат ("низами, низ, саггал и т.д."), музей литературы, институт литературы Академии Наук и прочая, и прочая, и прочая.
Боже мой - в этом году отмечаем уже 880 лет со дня рождения (в Азербайджане объявлен "Год Низами", но лично я в Баку ничего такого не почувствовал, может в Гяндже что-то происходит - пандемия виновата), а я помню когда мы отмечали его 850-летие, на уровне ЮНЕСКО, в одном и том же 1991-м - еще в Советском Союзе был выпущен юбилейный рубль, а уже в независимом Азербайджане мы писали сочинения по его творчеству. Как недавно это было...
Не большой поклонник творчества Низами - когда готовился в университет прочел только 3 поэмы (кроме обязательной "Хосров и Ширин", еще и сборник "Сокровищницу тайн" и "Лейли и Меджнун"), а сейчас уже и не хочется - любовь к стихам пришла намного позже, но ещё раньше неприязнь* к творческому подлизыванию к власть имущим.
Но все равно Низами абсолютно новый уровень в ближневосточной литературе - написав "Пятерицу" ("Хамсу" ) Низами установил "золотой стандарт" классической ближневосточной литературы, которого достигли только Амир Хосров Дехлеви - индийский поэт, еще один автор писавший на персидском языке и узбек Алишер Навои.
Тем же самым протоколом заседания N56, 1947 года Политбюро постановило:
Разрешить ЦК КП(б) Узбекистана и Совету Министров Узбекской ССР отметить в ноябре 1947 года 500-летний юбилей со дня рождения узбекского поэта Алишера Навои.
В середине 2000-х я исповедовал более радикальные националистические идеи и у меня был томик с поэмами Навои, обожал перечитывать концовку "Фархад и Ширин" (эта поэма ответ на низаминскую "Хосров и Ширин", но как бы "спин-офф" говоря нынешним нетфликсовским языком):
Я — не Хосров, не мудрый Низами,
Не вождь поэтов нынешних Джами,
Но так в своем смирении скажу:
По их стезям прославленным хожу.
Пусть Низами победоносный ум
Завоевал Барду, Гянджу и Рум;
Пускай такой язык Хосрову дан,
Что он завоевал весь Индустан;
Пускай на весь Иран поет Джами,
В Аравии в литавры бьет Джами, —
Но тюрки всех племен, любой страны,
Все тюрки мной одним покорены!
Я войск не двигал для захвата стран,
Но каждый раз я посылал фирман.
Скажи: писал я дарственный диван
Не так, как государственный диван —
И от Шираза до степей туркмен,
От Хорасана до китайских стен, —
Где б ни был тюрк, — под знамя тюркских слов
Он добровольно стать всегда готов…
И эту повесть горя и разлук,
Страстей духовных и высоких мук
Писал я вдохновенно день за днем
На милом сердцу языке родном.
О боже мой, тебе — моя хвала!
Твоя десница мой калам вела
И не закрыла книгу дней моих,
Пока не прозвучал последний стих!..
Год написанья книги: восемьсот
И восемьдесят девять. Дни не в счет.
Но чем сильнее уменьшался мой националистический пыл, тем более он разгорался у власть имущих - попытки найти пропавший "Диван" Низами (намёк на него даётся в "Лейли и Меджнун" - "Qaşlarım açıqdı, sanki bir kaman, Qarşımda dururdu yazdığım divan") - не там ищем скажу я вам, если и найдется такая рукопись, то точно где-то в архивах Дрездена и Ватикана, и особенно заявления, что тот-то точно написан на тюркском, таким образом раз и навсегда закрыть вопрос так чей же поэт Низами?
Участник по нику Divot 18 ноября 2008 года создал в Русской Википедии статью под названием "Кампания по приданию Низами статуса национального азербайджанского поэта" (он же автор таких статей как "Фальсификация истории в Азербайджане", "Ревизионистские концепции в азербайджанской историографии" и т.д.) - много слов, много политики, желчи и ссылок... И всё-таки наш...
Возвращаюсь к первому абзацу - 800 лет Низами отмечались на самом высоком уровне в 1947 году на которые приехал сам, о боже, Иво Андрич (об этом визите остались путевые заметки - "Поездка в Азербайджан" ("Sa puta po Azerbejdžanu"), напечатаны в журнале "Иностранная литература", 1975, № 11 (ноябрь), с. 256-257), в 1941 году - в настоящем юбилейном году празднику помешала начавшаяся война. Но 19 октября 1941 года в Эрмитаже было организовано торжество, посвящённое "800-летию со дня рождения великого азербайджанского поэта Низами Ганджеви" (с 8 сентября 1941 года Ленинград был в блокаде, и продлится она долгих 872 дня) - я думаю все знали как надолго и насколько серьезно всё это в те дни, но приобщение к прекрасному и ожидание чуда, вот что спасает человека.
Ах, как же не вспомнить накануне годовщины еще одной войны своих любимых авторов (20 мая 2016 года):
Вчера вечером закончил перечитывать (уже в третий раз) биографию Пастернака (автор - Дмитрий Львович Быков). Каждый раз перечитывая сохраняю любимые отрывки, и с каждым разом количество их увеличивается, пока их объем не достигнет объема самой книги (896 стр.).
Есть отрывки, которые я перечитывал сотни раз. Но в этот раз я понял, почему мне так нравится Пастернак.
В 1943 году Пастернак с группой писателей (рейд был сравнительно безопасен, бои уже закончились: Симонов взял на фронт жену, Валентину Серову, в бригаду включен был восьмидесятилетний Серафимович, из переделкинских жителей поехали Иванов, Федин и Пастернак - Д.Б.) поехал в освобожденный Орёл.
Сохранились воспоминания Петра Горелика — друга Бориса Слуцкого. Горелик воевал на орловском направлении и вдруг увидел Пастернака; конечно, в первый момент он не поверил своим глазам.
«В штабе я узнал, что в армию приехала группа известных писателей: А. Серафимович, К. Федин, К. Симонов, П. Антокольский и — я с трудом поверил — Борис Пастернак. Менялось и отношение к Пастернаку: свидетельством тому было приглашение поэта на фронт вместе с такими «своими» писателями, как Симонов и Серафимович. Это и радовало, и удивляло.
Для меня и многих моих сверстников Пастернак был поэтическим кумиром. В провинциальном Харькове я в юности думал о встрече с Пастернаком и был убежден, что еще предстоит увидеть его и услышать живой голос поэта. Но даже самое необузданное воображение не могло представить, что увижусь с Пастернаком на фронте. Между тем становилась возможной встреча с поэтом именно на дорогах войны. Я понял, что не должен расставаться с его книгами, и положил их в командирский планшет.
В одну из своих поездок в части, проезжая деревню Ильинское, где располагался Политотдел армии, я увидел живописную группу людей, плотно окружившую начальника политотдела полковника Н.Амосова. Рядом с Амосовым выделялась фигура молодого статного человека в полевой форме. Я легко узнал К.Симонова. Кроме нескольких политотдельских офицеров, остальные были в гражданском, чувствовалось, что Симонов составлял как бы центр всей группы. Он в чем-то горячо убеждал собравшихся. Я подошел и прислушался. Говорили об успехах наших войск на юге, о взятии Харькова и о близости южных фронтов к Днепру. Но я искал глазами Пастернака.
Он стоял у плетня с противоположной от меня стороны. Мне показалось, что он здесь одинок. Сейчас я думаю, что это впечатление могло быть ошибочным, возможно, представление о его одиночестве слишком глубоко сидело во мне всегда, задолго до встречи, и все-таки память сохранила именно это впечатление.
Преодолевая робость, я спросил у полковника Амосова разрешения обратиться к Борису Леонидовичу Пастернаку (таков закон армейской субординации). Все посмотрели в мою сторону с любопытством. Получив разрешение, я подошел к Пастернаку. Он был смущен. Мы тепло поздоровались. Я достал из планшета его книги и громко, так, чтобы все слышали, попросил подписать на память о нашей встрече. Мне не видна была реакция писателей, оставшихся за моей спиной. Но в глазах Пастернака я видел еле сдерживаемую радость. Он подписал обе книги. На одной он написал: «Тов. Горелику на память о встрече в деревне Ильинка. 31 августа 1943 года. Борис Пастернак». На другой: «Товарищу Горелику на счастье. Борис Пастернак».
Кто знает, может быть, искреннее пожелание счастья привело меня живым в поверженный Берлин».
Горелик взял с собой на фронт «Второе рождение» и «Поэмы» — увидеть эти книги в руках боевого офицера было истинным праздником, и Пастернак наверняка гордился, что за автографом подошли к нему, а не к Симонову, скажем. Симонов был известнейшим военным поэтом, духоподъемная роль его военной лирики несомненна. Но ощущением чуда жизни его стихи заразить не могли. Он был слишком «отсюда» — Пастернак же весь «оттуда», как свет из комнаты, в которой зажгли елку. Именно это свидетельство его нездешности заставляло мальчиков и девочек — новое поколение читателей — затверживать его стихи на память, пусть не понимая, о чем идет речь. Он был живым свидетельством несбыточного. Вот почему встреча с ним воспринималась как доброе предзнаменование.
Вот, то самое – для меня Пастернак (хотя любимое стихотворение – «Август» с первого взгляда и посвящено смерти) это поэт [жажды] жизни. И именно желание жить помогает победить в войне, а не шапкозакидательские настроения. В этот раз я перечитал книгу уже после «войны», неудивительно что на меня так повлиял отрывок про войну. И сейчас, когда мне уже 37 я лучше понимаю себя 17 летнего, который был так обманут (Симонова мы учили в школе, и мне было ужасно жалко пьяного солдата и я ненавидел немца). Никогда я не дам позволю чиновникам манипулировать моими чувствами (любовь к этой земле), моими страхами (не увидеть своих детей счастливыми) и моими желаниями (жить в мирной и единой стране) ради собственных званий и карманов.