Кризис социального воспроизводства и конец работы

Ник Срничек и Хелен Хестер ищут выходы из сложившегося кризиса социального воспроизводства

Хелен Хестер — доцентка Медиа и Коммуникаций в Университете Западного Лондона, профессорка Королевского колледжа Лондона. Научные интересы: технологии, общественное воспроизводство, будущее работы; участница международной феминистской группы Laboria Cuboniks. Авторка книг «Beyond Explicit: Pornography and the Displacement of Sex» (SUNY Press, 2014), «Xenofeminism» (Polity, 2018), «After Work: The Politics of Free Time» (Verso, 2018, в соавторстве с Ником Срничеком), а также переведённого на русский «Манифеста ксенофемиизма» («The Xenofeminist Manifesto», Laboria Cuboniks, 2018)

Ник Срничек — преподаёт Цифровую экономику в Королевском колледже, Лондон. Автор «Капитализма платформ» (Polity, 2016) и «Изобретая будущее: посткапитализм и мир без труда» (Verso, 2015 в соавторстве с Алексом Уильямсом), и редактор «Speculative turn» (2011, в соавторстве с Леви Брайантом и Грэмом Харманом). В соавторстве с Хелен Хестер пишет книгу об общественном воспроизводстве и политике пост-работы «После работы: Политика свободного времени» (After Work: The Politics of Free Time, Verso, 2018).

Несмотря на то, что много внимания сконцентрировано вокруг кризиса работы и потенциальных угроз и возможностей, создаваемых растущей автоматизацией, куда меньше внимания уделяется конкретно труду заботы. Статья исследует изменения в организации социального воспроизводства в обществах с высоким доходом и обрисовывает возникающий кризис заботы, вызванный уменьшением роли государства, стагнацией зарплат и старением населения. Далее в статье излагается пост-трудовое видение труда заботы, которое служит ответом на этот кризис.

В последние годы “кризис работы” окружало множество дискуссий. И журналисты, и учёные указывали на тревожные тенденции на рынке труда. Становится всё очевиднее, что страны с высоким доходом стоят перед лицом уменьшения “хороших работ” и ростом низкооплачиваемой, временной, прекарной занятости. За прошедшие 40 лет мы увидели резкое увеличение экономического неравенства. Всё меньше людей заняты среднеоплачиваемым трудом (который часто отдаётся на аутсорс в части мира с низкой стоимостью рабочей силы), растёт разрыв между бедными и богатыми, при этом количество первых постоянно увеличивается, а количество вторых — уменьшается. После кризиса 2008 года в высокодоходных странах наблюдался высокий уровень безработицы и очень медленное восстановление роста занятости. Теперь новая волна технологий угрожает автоматизировать широкий ряд существующих работ, что в будущем вытолкнет ещё больше людей в безработицу и неполную занятость. В результате увеличивается избыток населения, у которого нет как средств выжить вне рамок капитализма, так и рабочих мест, чтобы выжить внутри них. Этот факт явно вызывает серьёзные опасения, как можно видеть по множеству докладов из аналитических центров, международным симпозиумам и межпартийным исследованиям будущего работы.

Хоть и обнадёживает, что эти вопросы становятся видимы в культуре и внедряются в политическую повестку, в то же время подобный анализ трудового ландшафта тяготеет к преуменьшению масштаба проблемы. На первый план выходит узкое понимание работы, а другие виды деятельности (как оплачиваемые, так и неоплачиваемые) не учитываются в дискуссии о кризисе и возможных его решениях. Аналитики слишком часто не понимают системный и комплексный характер наших нынешних проблем — кризис “работы” является также кризисом “дома”, и наоборот. В этой главе мы попытаемся разработать более глубокое понимание текущих проблем, с которыми сталкивается работа в странах с высоким уровнем дохода, и предложить возможные решения этих проблем. Для этого мы сосредоточимся на сложном, развивающемся, трансграничном концепте — заботе. Начав с концепции социального воспроизводства и анализа её роли в современных культурах работы, мы перейдём к возрастающему значению заботы для стран Глобального Севера в XXI веке. В частности, отследив новейшие тенденции и возможные траектории экономики, мы аргументируем, что забота требует конкретизации и вычленения из зонтичного концепта обслуживающей работы (и экономик, базирующихся на сфере услуг) и докажем, что экономика заботы вот-вот станет доминирующей в обществах с высоким доходом. В заключение мы предложим несколько возможных решений, которые помогут справиться с растущим кризисом заботы.

Три сферы репродуктивного труда

«Социальное воспроизводство» или «репродуктивный труд» — термины, определяющие деятельность по воспитанию будущих работников, восстановлению трудоспособности текущей рабочей силы и уходу за теми, кто не может работать, то есть набор задач, в совокупности поддерживающих и воспроизводящих жизни как ежедневно, так и поколенчески.

Социальное воспроизводство в широком смысле состоит в непосредственной заботе о себе и других (забота о детях, пожилых, здравоохранение), организации физического пространства и менеджменте ресурсов как части процесса непрямой заботы о себе и других (покупки, уборка, ремонт) и воспроизводстве видов (вынашивание детей). Вкратце воспроизводство — это каждодневные задачи, целью которых является как собственное выживание, так и помощь в выживании другим, которые традиционно выполняют женщины за низкую плату или вовсе бесплатно. Эти формы труда также часто исключают из современных дискуссий о работе. Будучи по сути поддержкой и воспроизводством рабочих, репродуктивный труд должен быть рассмотрен как основа глобального капитализма. В качестве теоретической рамки анализ социального воспроизводства настаивает на том, что исторически гендеризированный труд заботы связан с императивами капитализма сложным и интимным образом.

Традиционно социальное воспроизводство позиционировалось как связующее звено между репродуктивной (в доме) и продуктивной (на рабочем месте) сферами. Репродуктивная сфера понималась как совокупность конкретных активностей, предпринимаемых для воспроизводства маскулинизированного наемного рабочего: приготовление пищи, уборка, уход за детьми и т. д. Продуктивная сфера, напротив, представляла виды деятельности, производящие товары и услуги: сварка, программирование, шитье и т. д. И всё же разграничения, основанного исключительно на конкретных занятиях, недостаточно, учитывая, что одни и те же активности могут быть отнесены к разным сферам в зависимости от социального контекста. Мать, подвозящая своих детей в школу, занимает иную структурную позицию в капитализме по сравнению с няней, подвозящей чужих детей в школу, несмотря на то что внешне их действия мало различимы.

Как тогда разграничить производство и социальное воспроизводство? Как мы понимаем структурные отношения между капитализмом как процессом накопления и социальным воспроизводством как процессом воспроизводства наемных работников? Отвечая на эти вопросы, мы будем опираться на наработки коллектива журнала Endnotes, проводя различие между сферами на основе их положения относительно рынка и накопления капитала. Возможно, наиболее значимое различие лежит в том, прямо или косвенно рынок управляет той или иной сферой. Деятельность, напрямую контролируемая рынком (включая домашний труд или деятельность по воспроизводству рабочей силы в обмен на заработную плату), подчиняется императивам накопления капитала: принуждению повысить как эффективность рабочего процесса, так и эффективность преобразования исходного ресурса в конечный продукт, объединенные предпосылкой, что деятельность должна приносить доход. И всё подчиняется требованию, чтобы данные виды деятельности еще и приносили прибыль. Рынок оказывает прямое влияние на организацию и осуществление деятельности.

Товары и услуги, произведенные в результате слишком медленного трудового процесса, будут слишком дороги по сравнению с товарами и услугами конкурентов и в конечном итоге окажутся выдавлены с рынка. Но над деятельностью, которая регулируется рынком косвенно, рыночная логика и императив накопления капитала довлеют не в такой степени. Однако эта сфера не полностью исключена из вышеобозначенной рыночной логики; из–за затрат времени на неоплачиваемый репродуктивный труд для работы по найму его остается всё меньше. Поэтому императивы наемной работы могут оказывать влияние на другие виды деятельности, пусть и косвенно. Организация деятельности под косвенным рыночным контролем также определяется такими вещами, как патриархат, гендерное насилие и — в лучших ситуациях — кооперация.

Будучи по сути поддержкой и воспроизводством рабочих, репродуктивный труд должен быть рассмотрен как основа глобального капитализма.

Важно отметить, однако, что прямая или косвенная форма рыночного контроля не может сама по себе объяснить динамику социального воспроизводства в современных культурах работы. Как отмечается в Endnotes, мы также должны учитывать различие между оплачиваемым и неоплачиваемым трудом — различие, которое не стыкуется с категоричным разделением на прямой и косвенный рыночный контроль.

Государственное обеспечение — ключевой пример: медсестры в Британской национальной службе здравоохранения (NHS) выполняют задачи социального воспроизводства, получают заработную плату, но не связаны напрямую с логикой накопления капитала. Их работа — это прямое превращение стоимости в капитал, формируемый из налогов с социального обслуживания и зарплат. Мы определенно говорим о сфере вне прямой рыночной логики (которая поэтому находится под косвенным рыночным контролем), но которая также опирается на наемную работу (в отличие от деятельности, которую мы выполняем для наших семей или с помощью которой поддерживаем порядок в собственных домах).

В свете этого Endnotes приходит к выводу, что существуют три сферы: прямого рыночного контроля, оплачиваемого косвенного рыночного контроля и неоплачиваемого косвенного рыночного контроля. Мы обозначим эти три сферы социального воспроизводства как три П: приватизированный репродуктивный труд (прямой рыночный контроль), публичный (оплачиваемый косвенный рыночный контроль) или персональный (неоплачиваемый косвенный рыночный контроль). Такие категории рискуют размыть дополнительные разделения, например между формальным и неформальным рынками труда, и, следовательно, время от времени потребуется дальнейшее разъяснение по тексту главы.

Однако, используя эту терминологическую рамку, мы надеемся, что более широкий диапазон репродуктивного труда будет учитываться и включаться в анализ будущего работы. В конце концов, текущий кризис затронет далеко не одну сферу или форму работы.

Репродуктивный труд в кризисе

С середины XX века произошел резкий сдвиг в организации социального воспроизводства в обществах с высоким доходом. Для кейнсианского капитализма было характерно преобладание гетеросексуальной нуклеарной семьи (скорее как желаемого идеала, чем объективной реальности) и семейной зарплаты как нормы. В рамках этой модели круглосуточное выполнение репродуктивного труда ожидалось от финансово зависимой жены. Большинство либеральных и корпоративистских государств всеобщего благосостояния мало поддерживали репродуктивный труд в то время и, как результат, тяготели к сильной зависимости от традиционной структуры семьи.

Только социал-демократические режимы начали заниматься социальным воспроизводством, используя налогообложение социального излишка как способ переместить некоторые элементы репродуктивного труда в публичную сферу. Это включало частичную национализацию нетоварных услуг, таких как образование и забота о детях, — шаг, который помог большему количеству женщин пополнить ряды рабочей силы (хотя следует оговориться, что многие женщины из рабочего класса — особенно небелые — давно были вынуждены заниматься наемным трудом вне дома). Однако даже социал-демократические государства сильно зависели от обесцененного домашнего труда женщин — на что стремились обратить внимание феминистки того периода.

С 1970 года и далее этот подход к социальному воспроизводству существенно трансформировался при неолиберальном капитализме. Вдохновляющая норма семейной зарплаты в большинстве случаев исчезла из этой системы и стала доступна лишь привилегированному меньшинству. Во многих обществах с высоким доходом реальный уровень зарплат снизился (действительно, что касается роста зарплат, Великобритания переживает худшее десятилетие со времен Наполеоновских войн). Подобные перемены ожидаемо влекут за собой необходимость проводить больше времени на рабочем месте, чтобы обеспечивать себя, поддерживать домашнее хозяйство и оказывать постоянную финансовую поддержку зависимым.

Вдобавок к этому мы наблюдали, как государство радикально ударило по обеспечению социального воспроизводства, оставив репродуктивный труд без поддержки и одновременно вынудив неоплачиваемых работников, обычно осуществляющих его, выйти на рынок труда. Результатом стал кризис заботы, охвативший и общественный, и личный репродуктивный труд. Люди оказались неспособны ни сами поддержать зависимых близких (из–за исчерпания финансовых, эмоциональных, ментальных и/или темпоральных ресурсов), ни получить адекватную поддержку от государства.

Ответом стал — для тех, кто может себе это позволить — переход к регулируемому рынком обмену. Растет доля домашнего труда, покупаемого напрямую в качестве товаров и услуг и косвенно через приватизированный репродуктивный труд. Некоторые элементы социального воспроизводства всё чаще делегируются гиперэксплуатируемому классу клинеров, нянь, работников заботы (сами женщины нередко становятся звеньями в глобальной цепи эксплуатации заботы).

Результатом стал дуальный подход к социальному воспроизводству, когда богатые могут позволить себе услуги частных лиц, а люди с низким доходом всё чаще эти услуги предоставляют. При отсутствии адекватного социального обеспечения социальное воспроизводство оказывается в приватизированной или личной сфере, обретая глубокую связь с экономическим неравенством. Хотя описанный нами комплексный кризис работы очевидно является массовой проблемой, его последствия различаются в зависимости от расы, гендера и класса. Бедные женщины (как правило) оказываются под основным ударом в ходе этих изменений.

Одним словом, значительная часть деятельности по социальному воспроизводству была приватизирована и затем укоренилась в сфере личного (которую она никогда полностью и не покидала) в результате отката предоставления общественных форм репродуктивного труда. Мы видим растущую потребность в поддержке в связи с тем, что всё большему числу людей нужно работать дольше, чтобы выжить, а также в связи с увеличением личных расходов на эту поддержку, поскольку социальное воспроизводство регулируется скорее рынком, чем государством.

Кроме того, предложение репродуктивного труда часто бывает довольно нестабильным, учитывая высокую текучку кадров, — неизбежный результат столкновения работников заботы с отвратительной зарплатой, ненадежностью работы, плохими условиями и нередко их собственными сложными обязанностями заботы. Осуществление заботы — это работа (вне зависимости от того, является ли она приватизированной, общественной или личной), и она играет ключевую роль в сложных и системных проблемах текущего момента. Эта роль становится очевидной, когда мы начинаем исследовать значение репродуктивного труда для современных высокодоходных экономик. Как мы убедимся, в них будет доминировать работа по уходу, поддержанию и воспроизводству, как в аспекте занятости, так и в аспекте ВВП — двух ограниченных, условных, но культурно маркированных средств оценки социальной значимости и ценности.

К экономике заботы

Как правило, думая об экономике, люди представляют себе фабрику — возможно, автомобильный завод — и затем конструируют свое будничное понимание на основе этого образа. Или, возможно, после эпохи деиндустриализации люди всё чаще воображают экономику услуг и офисного сотрудника за компьютером. Однако услуги — это обширная и разрозненная категория, включающая банкира, зарабатывающего миллионы на инвестиционных сделках, учителя, трудящегося долгие часы, парикмахера, еле сводящего концы с концами, и уборщика-иммигранта, набирающего ничтожную сумму на нескольких работах.

Определенно, сектор услуг — категория настолько неуклюжая, что она теряет свою дескриптивную функцию, однако, возможно, лучше будет анализировать экономику как спектр различных услуг, а не как непрерывную цепь секторов. Сделав это, мы увидим, что значительная и увеличивающаяся часть экономик благосостояния ориентирована на репродуктивный труд и сконцентрирована вокруг него. Возьмем, к примеру, здравоохранение; это большой и растущий сектор на рынке оплачиваемого труда.

В США доля расходов на здравоохранение составляет колоссальные 17,8% ВВП, в то время как в Западной Европе это в среднем всё еще поразительные 10,4%. Также рост расходов на здравоохранение опередил инфляцию в высокодоходных экономиках, из–за чего всё больше и больше личных средств тратится на эти услуги. Интересно, что это характерно и для развивающихся экономик: между 1980 и 2005 годами расходы на здравоохранение в Китае увеличились в 50 раз и, согласно прогнозам, должны увеличиться еще в 20 раз к 2050 году. Стоит отметить, что здравоохранение является также значительным источником рабочих мест, как в государственном, так и в частном секторе. Так, Национальная служба здравоохранения Великобритании — один из крупнейших работодателей в мире; по состоянию на 2017 год там работали (прямо и косвенно) около 1,9 миллиона человек. Важно отметить, что эти цифры будут только расти. Обозревая прогнозы правительства США на увеличение рабочих мест к 2024 году, один журналист недавно отметил, что «9 из 12 наиболее быстро растущих граф — это разные названия профессии “медсестра”». Таким образом, сектор здравоохранения огромен как с точки зрения занятости, так и с точки зрения его доли в ВВП.

Забота о детях — также значительная и продолжающая расти доля в частном секторе экономики, частично из–за кризиса социального воспроизводства, описанного в предыдущей главе. Хотя забота о детях часто осуществляется в личной сфере, неофициально и неоплачиваемо (как правило, родителями или членами расширенной семьи), увеличивается доля официального (дневной уход, дошкольные учреждения) и неофициального (няни) оплачиваемого труда. Аналогичная тенденция наблюдается в сфере образования и социальной помощи (здесь под ней подразумевается паллиативная помощь, помощь по дому, сопровождаемое проживание престарелых и обеспечение персонального ухода).

Если подсчитать расходы на каждую из этих сфер — исключая некоторые аспекты, такие как прачечные, уборка, секс-работа и домашний ремонт, по которым мало или вовсе нет данных, — мы увидим, что социальное воспроизводство занимает значительную часть развитых капиталистических экономик. Как показано на рисунке 1, расходы состоятельных стран “Большой семерки” варьируются от 15% ВВП Италии до почти 25% ВВП Америки. Проще говоря, социальное воспроизводство — это большой и заметно растущий сектор рынка.

Пожалуй, наиболее четкое осознание того, что забота всё больше доминирует в нашей экономике, приходит, когда мы рассматриваем работы по социальному воспроизводству в сферах здравоохранения, образования, пищевой промышленности, проживания и социальной работы в контексте того, какой процент они составляют от общего числа оплачиваемого труда. За последние 50 лет их роль резко возросла. Растущий процент населения зарабатывает на жизнь осуществлением социального воспроизводства — как демонстрирует рисунок 2, в настоящий момент это от 23% до 28% рабочей силы. Напротив, в 1960-м в Америке в сфере производства было занято 30% рабочей силы.

Если когда-то мы говорили о крупных производствах, сегодня мы должны говорить в терминах экономик, централизованных вокруг воспроизводства их работников. Кроме того, как свидетельствуют данные об увеличивающихся секторах рынка труда в Америке в период 2014–2024 годов, эти тенденции будут продолжаться. Анализ данных показывает, что подавляющее большинство этих растущих секторов (включая верхнюю четверку) — работы, связанные с оплачиваемым социальным воспроизводством. Можно найти похожие данные по Великобритании, где, согласно нашим расчётам, 47% общего роста рабочих мест будет происходить в секторах социального воспроизводства. Эти данные позволяют предположить, что мы наблюдаем подъем экономики заботы.

Разрешая кризис

Что же в таком случае делать? Если социальное воспроизводство всё чаще оказывается в кризисе — спрос на услуги растет одновременно с тем, как неоплачиваемые работники выходят на рынок труда, оплачиваемые работники сталкиваются с предельно низкой заработной платой и ужасными условиями труда, а правительства сокращают государственное обеспечение, — то каким образом без усугубления существующих иерархий класса, расы и гендера данное воспроизводство может быть поддержано? Одной из теоретикесс, уделивших много внимания этому вопросу, является Нэнси Фрейзер, которая предлагает три модели идеального типа для решения этих проблем. В каждой из моделей забота организована по-разному и оказывает различное воздействие на идеи гендерной справедливости и равенства.

Фрейзер называет первую модель «моделью универсального кормильца», и, возможно, наиболее близко к реализации данной модели подошли в европейских странах с высоким уровнем женского участия на рынке труда (хотя в идеологическом плане ближе всего — в США). При таком подходе совокупная семейная заработная плата послевоенной эпохи заменяется тем, что кажд_ая индивидуально поддерживает себя с помощью наемного труда. Однако такой подход требует надлежащей государственной поддержки, поскольку семьям необходимы соответствующие социальные условия, позволяющие им выходить на рынок труда без ущерба для детей и других иждивенцев. Такие условия могут включать, например, полноценный отпуск по уходу за ребенком, субсидируемый государством уход за детьми и/или налоговые льготы, позволяющие семьям компенсировать дорогой частный уход за детьми. Отсутствие таких условий ставит жесткие ограничения на равное занятие оплачиваемым трудом (как, например, в США с 2000 года), а отсутствие оплачиваемого отпуска по уходу за ребенком ведет к стагнации участия женщин в рабочей силе.

Эта модель также требует, чтобы работникам заботы оплачивали труд таким образом, чтобы гарантировать достойный уровень жизни. Как это обычно бывает, слишком часто работники заботы остаются в нищете и сталкиваются с продолжительным рабочим днем из–за отчаянных усилий свести концы с концами. В целом «модель универсального кормильца» может уменьшить бедность, но лишь заставляя всех работать дольше и идеализируя «мужской» мир наемного труда как единственный достойный уважения вариант.

Второй подход — «модель равной заботы», в которой текущая неоплачиваемая неформальная работа, выполняемая в основном женщинами, наоборот, высоко ценится и должным образом поддерживается. Данная модель предполагает не направление этих работников на формальный рынок наемного труда, но признание ценности обоих видов деятельности и облегчение любых переходов между приватизированной и личной сферами.Для того чтобы это стало возможным, необходимо обеспечить государственную поддержку индивидуальной работы по социальному воспроизводству. В нее могут входить, например, пособия для работников заботы, которые не только будут легитимировать данный вид деятельности, но и помогать оплачивать уход за детьми и больными. В поддержку также могут войти появление как рабочих мест, обеспечивающих частичную занятость и гибкий график работы для лиц, осуществляющих заботу, так и правовых норм, направленных против дискриминации из–за возможности забеременеть.

Как отмечает Фрейзер, в то время как первая модель направлена ​​на то, чтобы полностью перенести социальное воспроизводство в сферу, опосредованную рынком, эта модель пытается вытолкнуть ее в поддерживаемую государством личную сферу. Однако, опять же, эта модель рискует ограничить женщин домом и не подразумевает мер для уменьшения выполняемого ими объема работы.

Последний подход, который обсуждает Фрейзер, — «модель универсального опекуна». Вместо того чтобы делать женщин более похожими на мужчин (привлекая их на рынок труда) или оставлять женщин и мужчин в сегрегированных сферах (поддерживая только в домашнем труде), этот подход предлагает мужчинам брать на себя больше работы в традиционной женской сфере. Поскольку мужчины берут на себя часть работы по социальному воспроизводству, выполняемой дома, бремя труда будет распределяться более равномерно, а гендерные иерархии в экономике будут ослаблены.

В таком мире то, что считается характерным ритмом жизни женщин, — переход между оплачиваемой и неоплачиваемой работой — станет нормой, определяющей социальную политику. Государства будут стремиться к внедрению таких мер, которые позволили бы легко перемещаться между двумя вышеобозначенными состояниями, — например, устранение штрафов на рабочем месте за подработки и гибкий график, внедрение государственных или общественных систем ухода за детьми, в которых каждый член сообщества мог бы принять участие.

Преимущество этой модели — значительное уменьшение гендерного характера текущего разделения труда и параллельное уменьшение части общей рабочей нагрузки. Но достаточно ли этого?

Мы считаем, что более уместным подходом, который соответствует растущим изменениям в автоматизации и растущему спросу на труд заботы, будет то, что мы называем посттрудовой моделью. Этот подход эксплицитно нацелен на сокращение работы и нашей зависимости от наемного труда (стоит напомнить, что в стародавнее время работа, какой мы ее знаем сегодня, рассматривалась как «наемное рабство» — из–за ее способности сделать человека зависимым от работодателя ради собственного выживания).Большинство посттрудовых моделей будущего представляются нам как мир, в котором роботы захватывают фабрики, а иногда даже офисы. Но мир труда заботы, как ни странно, выпадает из этих воображаемых утопий. Однако посттрудовой ответ на кризис заботы утверждает, что посттрудовые принципы могут быть применимы как к наемной, так и к неоплачиваемой работе. Такой подход предполагает как минимум три ключевые цели.

Во-первых, мы не должны отбрасывать потенциал автоматизации. Открытость для автоматизации некоторых видов репродуктивного труда является отказом натурализовать этот труд — иначе говоря, отмахиванием от него, будто это вообще не работа, а выражение (гендерной) самости или личное времяпрепровождение. И хотя роботизацию социального воспроизводства не следует бездумно хвалить, критическая технополитика дома и других пространств социального воспроизводства может обеспечить реальное улучшение качества такого труда.

Существуют ли задачи, которые можно было бы решить с помощью технологий без негативного воздействия на эти пространства? Бытовые технологии не имеют большого практического успеха; хотя немногие из нас согласились бы отказаться от своих стиральных машин, ясно, что большинство гаджетов, попадающих в наши дома, нам совершенно не нужны и являются побочным продуктом коммодификации нашего образа жизни — блестящие, но часто узкоспециализированные и не особенно облегчающие труд машины (спиральные терки, автоматы для замораживания напитков и т. д).

Концепция технологичного дома должна быть активно переосмыслена, а культура технологического дизайна — активно оспариваться

Тем не менее мы должны помнить, что нам еще только предстоит приобрести бытовой прибор, которого мы действительно заслуживаем. Как отмечает Джуди Вайцман, большая часть домашних гаджетов пришла к нам ретроспективно: изначально они были задуманы для военного или промышленного использования — например, микроволновая печь и стиральная машина, пылесос и холодильник. Эти технологии были перенесены в наши частные дома из публичной сферы. Она пишет: «Учитывая, что многие бытовые технологии происходят из самых разных сфер, а не изначально предназначены для экономии времени на домашнем хозяйстве, неудивительно, что их влияние на домашний труд было неоднозначным».

Итого, используя «домашнюю» метафору, мы не должны выплескивать воду вместе с ребенком: концепция технологичного дома должна быть активно переосмыслена, а культура технологического дизайна — активно оспариваться. Бытовая автоматизация может рассматриваться как союзник в поиске временно́й автономии — хотя это, очевидно, невозможно без гораздо более широкой программы прогрессивных политических изменений.Также нужно подумать о том, какие технологии мы хотим включить в зону бытовой автоматизации. Как насчет вспомогательных технологий? Будем ли мы думать иначе о роботах-попечителях, чем об устройствах для помощи в ходьбе и поднятии тяжестей? Откуда берутся эти разные виды чувств и какое количество из них может возникать из неосведомленности о моральной ценности труда заботы — моральной ценности, которая, кстати, с самого начала была связана с идеями о гендерной окрашенности/ангажированности частной сферы? Считаем ли мы бытовой техникой мобильный телефон, домашний компьютер, велосипед или противозачаточную таблетку?

Здесь мы пытаемся донести мысль, что вместо того, чтобы игнорировать автоматизацию бытовой сферы во всех ее формах, мы должны продвигать более четкие ее критерии — те, которые учитывают нюансы конкретных технологий, вопросы доступности, собственности и дизайна и то, как идеи гендера и работы внедряются в аффекты, которые мы связываем с технологиями.

Вторая цель состоит в том, что мы должны снизить бытовые стандарты. Некоторые идеи, связанные с посттрудовым обществом, предполагают, что репродуктивный труд является источником неиссякаемого личного удовлетворения, когда работники не заинтересованы в занижении собственных ожиданий. Действительно, интересно отметить, как часто высокие (то есть чрезвычайно трудоемкие) бытовые стандарты упоминаются в так называемых теориях постработы.

Немецкий коллектив Krisis Group говорит о том, что труд, подразумеваемый под «приготовлением вкусной еды», никогда не будет искоренен; левый антитрудовой теоретик Андре Горц говорит о «заботе за домом и его украшением, <…> приготовлении хорошей еды, развлечении гостей» и т. д. В то время как приготовление пищи, обеспечение гостеприимства и т. д. могут стать источником большого удовольствия для многих (если это происходит по собственной инициативе), размещение этих вещей в центре воображаемого будущего социального устройства позволяет понятию работы представать перед нами в доселе неизвестной форме.

Для тех из нас, кто хочет распоряжаться своим временем другими способами, нежели приготовление пищи, уборка и забота, будет целесообразнее спуститься с небес на землю и меньше думать о высотах бытового великолепия, к которым мы все стремимся, и больше о том, как изменить и сделать доступными стандарты социального благополучия, такие как чистота.

Работа феминисток, таких как Эллен Лаптон, Рут Шварц Коуэн и Джуди Вайцман, научила нас тому, что одна из причин, по которым время, потраченное на работу по дому, не сократилось после распространения бытовой техники в ХХ веке, заключалась в том, что, как только устройства для экономии труда стали более распространенными, нормативы труда подскочили вверх. Предполагалось, что уборка станет тщательнее и будет происходить чаще; что образовательная деятельность, которой необходимо было заниматься с детьми, будет более частой и сфокусированной на стремлении дать им конкурентные преимущества; приготовление пищи — более комплексным и трудоемким; газоны будут безупречными, без сорняков и с идеально ровными полосами.

Опять же, хотя эта деятельность не должна быть исключена для тех, кто наслаждается ею, нельзя допускать, чтобы репрессивные социальные ожидания влияли на репродуктивный труд. Мы должны продолжать формировать активизм вокруг гендерной проблематики и работать в условиях временного суверенитета — способности распоряжаться своим временем по собственному желанию.

Наконец, мы должны переосмыслить условия жизни. Как по-другому структурировать «семейную жизнь»? Как это может повлиять на изменения в структуре наемной работы, а также способствовать распространению поcттрудовых идей на, казалось бы, неприкосновенное пространство дома?

Отказ от одного жилья на одну семью — возможно, для проживания групп по 10-12 человек вместо 1-4 — может означать более устойчивый и энергоэффективный образ жизни, а также сократить трудозатраты, необходимые для базового обслуживания. Общие кухни, прачечные и мастерские могут сократить количество труда. Тот факт, что ресурсы общего домохозяйства используются большим числом людей, чем в обычном доме, может означать возможности для более существенных инвестиций в инструменты и технологии, в том числе необходимые для поддержания чистоты.

Переосмысление жилищного пространства может выходить за рамки простого облегчения трудностей; это могут быть и положительные сдвиги, например высокотехнологичные общедоступные библиотеки, студии, медиапакеты, лаборатории, огороды и медицинские учреждения взаимопомощи. Каким был бы дом, организованный иначе?

Домохозяйство в его нынешнем виде (обычно в форме нуклеарной семьи — в популярной культуре, если не в реальности) возникло в основном благодаря изменениям в рабочих отношениях. Ожидания относительно того, что такое «семья», действительно играют решающую роль в определении таких факторов, как заработная плата, рабочее время и государственные услуги.Официальная черта бедности в США была установлена на основе того, что в каждом домохозяйстве должна быть домохозяйка, которая действует как умный домашний менеджер, совершает осторожные покупки, умело готовит и делает это дома. Реальность такова, что многие домохозяйства никогда не имели доступа к этому фантастическому ресурсу социального воспроизводства, экономисту, работающему полный день, так как стоимость жизни на самом деле намного выше.

Мы должны переосмыслить условия жизни. Как по-другому структурировать “семейную жизнь”?

Если абстрагироваться от эссенциалистских рассуждений о «частной сфере» и «семье», становится болезненно очевидным, насколько неудовлетворительным является дом в качестве места работы и сколько домашних работни_ц выиграют от сопротивления или агитации против этого типа работы. Рассмотрение дома под таким углом также побуждает нас признавать, где и как пространственные схемы и методы работы могут способствовать наглядности и оценке репродуктивного труда и как редко предпринимаются попытки решить проблему тяжелой домашней работы.Представление различных форм социальных отношений, основанных на бытовой сфере, также весьма радует тех из нас, кто, возможно, страдает от напряженных, несчастливых или даже абьюзивных отношений в своих кровных семьях. Эта проблема гораздо более характерна для квир-персон. Если мы представляем домохозяйства вне категории семьи, мы должны представить формирование самостоятельных групп, живущих вместе, — смесь родственников, друзей, товарищей, любовников. Эти новые виды семей могут основываться на близости, привязанности и общих взглядах на мир, а не на чем-то столь же непрочном, как простое генетическое совпадение.

И что же в итоге? Если мы понимаем, что что-то можно и нужно сделать, чтобы смягчить последствия нынешних структур угнетения, то имеет смысл связать нашу борьбу против гендерного угнетения (включая неравное распределение свободного времени и тяжелую домашнюю работу) с борьбой против работы?

Действительно, во многих аспектах требуется квир-борьба — борьба против мифа о эссенциальных «женских» или «мужских» чертах и ​​единой бинарной гендерной системе, которая формирует разделение труда; борьба, которая основана на понимании, что усилия по перераспределению работы — для создания более эгалитарного разделения обязанностей и возможностей — неизбежно будут ограничены, пока наши идеи о гендере не будут отброшены.

До тех пор, пока конвенциально гендерно-окрашенная, цис-гетеропатриархальная семья заполняет горизонты нашего культурного воображения, работа и временно́й суверенитет будут, на наш взгляд, по-прежнему распределяться несправедливо. Левые должны перестать выдвигать наши требования от лица «трудолюбивой семьи» — именно против этого мы должны бороться! — и вместо этого агитировать за постработу, постгендер, посткапитализм.

Перевод Анастасии Инопиной и Михаила Федорченко

Иллюстрации Николая Ноткина

Переводчи_цы отдельно благодарят Василину Орлову и Анастасию Кальк за тонкие критические замечания

Оригинал текста можно найти здесь

13 сентября 2020