От практики к теории
Если со слов эпигонов марксизма, марксизм есть наука, то для них это такая наука, в которой и не планируется совершать научные открытия. Марксизм как наука для них подобен просвещению, парадоксом которого является мракобесие, отвергаемого эпистемологического разрыва и открытия символической структуры.
Наш колумнист Марк Сохамов, редактор телеграм-канала Antagonietzsch, считает, что принимая ортодоксальные порядки 1953 года, они все так же по французскому летосчислению, находятся не столько в 1843-44 гг., сколько едва ли даже не в 1789 г. и все так же, уж никак не в фокусе современности.
Ортодоксальные марксисты указывают, что марксизм упраздняет status quo философии, как науки наук, беря эти функции на себя, указывая, что марксизм — это онтология и гносеология (в целом) нового порядка, именно поэтому, марксизм — это наука, но другая наука; философия, но такая философия, которая истинная. Они до вульгарности правы, но из ревности ко всем остальным теоретическим практикам, хотят назвать практику марксизма единственной правильной теорией — теорией всех теорий и практик. Хотя именно это было заявлено тем, кто к подобному ортодоксальному марксисту не имел никакого отношения.
Именно это заявляется и сейчас теми, кто приходит к Марксу не гегельянскими, а спинозийскими тропинками. Нужна такая теория, которая, во-первых, дает знание о том, почему что-то конкретное не происходит, а во-вторых, почему что-то конкретное происходит в конкретный исторический момент.
На фоне этой теории, объяснительной может быть только практика, еще более объяснительной, чем ее теория; тогда как теория этой дихотомии — и есть изменение, но не то, приход которого следовало бы ожидать или приближать. Философия, в которой она есть в том числе и марксизм, должна быть онтологией, однако не бывает онтологии сущности, есть только онтология смысла. В том числе это значит, что философия не является антропологией. Однако ей под видом марксизма, противопоставляют именно онтологию сущности и антропологическую действительность.
Работая над переводом с французского на русский язык книги Луи Альтюссера «Введение в философию для не-философов», я вспомнил эфир передачи «Школа Злословия» с Татьяной Толстой и Авдотьей Смирновой, которые пригласили к себе в качестве гостя философа, представителя направления система-мыследеятельностной методологии Петра Георгиевича Щедровицкого.
Как один из тех людей, кто собирается популяризировать работы Альтюссера на территории русскоговорящего сообщества марксистов, я сразу озвучу основную идею, забегая наперед, хоть я и озвучивал ее неоднократно. Меня не интересуют противоречия между теорией и практикой, превалирование одного над другим, более того, я готов внести поправку в ранее сказаное мной утверждение (в заметке №54): если все, на что можно указать, как опосредованное от теории, в сущности своей является теорией в своих перспективных рассмотрениях; если все, что можно артикулировать — это теория, а все, что нельзя — это тоже артикуляция в виде того, что есть еще что-то такое, что артикуляции не подлежит, то где здесь практика? Указать на теорию — это большая задача для последователей марксизма, скажу я вам. Теория — не рефлексия, не набор инструментов, не последовательность, не категория принципов. Все вышеперечисленное уже является набором речевых практик, практик методологических. Почему речевых, почему методологически?
Для методологов, по крайне мере для Московской школы методологии, мир предметов, мышления и деятельности — это первичный мир, тогда как человеческий — вторичный, и существует в качестве реализации мира мышления и деятельности. Иными словами, человек умеет работать не только с собой, а еще и с внешним телом, создавая из искусственных инструментов контактную зону с окружающим миром, меняя которую он может, как вид приспосабливаться к любым климатическим зонам на планете. Понятие человека невозможно рассматривать не в движении и вне сопряжения социальных явлений. Мы знаем и не знаем о том, какими были «первые люди» лишь потому, что на любую непосредственную не вовлеченность в ситуацию, у нас есть язык трансляции из условного настоящего в прошлое, исследовательских объектов как объектов эпистемологических.
Щедровицкий настаивает, что именно философия произвела онтологию научной деятельности. С его слов, онтология отвечает на вопросы, как устроен мир и как он должен быть устроен, а также, какие способы действия в нем допустимы; как объективация соотносится с различными типами знания и как знание соотносится с уже априори-историческими онтологическими оперированиями объектами. Ведь вне онтологии объектов не существует. Нет никаких объектов, которые сперва лишь созерцались, после чего стали использоваться в научных исследованиях, но есть разные онтологические картины мира, одна из которых делает эмпирический научный подход к окружающей среде возможным, необходимым, неизбежным. Фигуры, стоящие за формированием данной онтологии и одновременно гносеологии многим известны: Декарт, Бэкон, Спиноза, Паскаль, Галилей и другие. Как отмечает в интервью Щедровицкий, философия (имея ввиду методологическую перспективу видения) — это рефлексия предельных вопросов и попытка вывести их в рациональную сферу, перевод опыта жизнедеятельности в понятия.
Вот на этом моменте мы подходим к тому, что нечто, называемое теорией, как таковой теорией не является. Напротив, вместо этого возникает некое тождество действия, которого можно назвать социальным и его методологией, а их функционирование — подчиненние производству структуры, не имеющей под собой какой-либо актуальности, ни временной, ни действительной, но различной и различимой. Маркс пишет, что иррелигиозной критикой являются представления, что человек создает религию, а она его нет, тогда как религия есть опиум народа. В мире, где все и так уже имеет место быть, акт творения невозможен. По Леви-Строссу он подобен идеальному каталогу. Свойством мыследеятельностного языка и осуществленного действия и будет теория, которая меня интересует больше, чем теоретическая практика, понимая при этом, что нельзя упразднить философию, не осуществив ее в действительности.