2ч. Это не подростковое
Первая глава: https://teletype.in/@pravaya_nojka_stola/eto_ne_podrostkovoe_1
Серьёзный взгляд глаза в глаза, Чонин выдыхает рвано. Сердце опускается куда-то до уровня пяток, а ему самому хочется исчезнуть и никогда не существовать в этом мире. Это ужасно: ужасное чувство, ужасная привычка, ужасная ситуация и определённо ужасный предстоящий разговор. Он просто не хочет существовать прямо сейчас и видеть разочарование и грусть в чужих глазах. Он не справится.
— Можно я просто посмотрю? — чужой голос звучит тихо, только напуганно немного. Парень моргает часто-часто, заглядывая в глаза, и поджимает губы напряжённо.
А сердце колотится бешено. Слишком страшно и тревожно, Чонин готов умереть на месте от того, какая же это ужасная ситуация.
— Я… Я не думаю, что тебе стоит это видеть, — голос Яна дрожит, и он не может это контролировать.
— Минни… — кусает губы нервно.
Хочется плакать в самом деле. Хоть Чонин и понимал, что скрывать вечно у него не получится, всё же определённо не хотел, чтобы Сынмин узнавал об этом. А кто б на его месте хотел? Будь у него возможность вернуться в прошлое, он бы точно закрыл то чёртово приложение двадцать минут назад, которое на своей стартовой странице гласило чёткое: «Самоповреждение: свобода в течение 32 минут». Он даже не особо помнит, как и для чего его вообще скачал, наверное, просто решил попробовать. Думал, что помочь сможет. Только вот больно было заходить туда по несколько раз в день, чтобы сбросить чёртов счётчик. И ни капли оно не помогало никогда.
Сынмин просто обнимал его со спины, когда Ян включил телефон точно с той самой зловещей страницей. Чёрт бы его побрал забывать выходить из приложений, прежде чем выключать телефон.
Чонину было стыдно до невозможного. Перед глазами проносилась вся жизнь, потому что он просто не понимал, чего сейчас ожидать от Сынмина. Он определённо это увидел, просто не мог не заметить. А Чонин не хотел переживать всё это, абсолютно не хотел говорить про случившееся, но теперь деваться было уже некуда, к большому его сожалению.
И вот они сидят в комнате друг напротив друга, растерянно смотря в глаза. Чонин не находит ни одного слова для своего оправдания и потому просто глупо молчит. Он хочет убежать, хочет спрятаться, хочет никогда больше не появляться на чужих глазах, потому что слишком стыдно за себя и свои действия. Он хотел бы просто-напросто пропасть, честное слово.
— Зачем ты это делаешь? — наконец звучит первое из уст Сынмина.
Яну не по себе от звучащего тона, хотя и фраза кажется вполне безобидной. Ему слишком неловко говорить об этом, он не хочет обсуждать такое с Сынмином и просто не знает, куда себя деть прямо сейчас. Ему стыдно за свои действия — это правда. И он бы с большой радостью никогда к этой привычке никакого отношения не имел, если бы только мог, но уже ничего не сделать. Остаётся только смотреть в глаза всё так же растерянно и пытаться собрать себя в кучу.
— Тебе не понять… — дрожь в голосе так и не унимается.
Чонин судорожно сжимает руки, впиваясь ногтями в ладони, а через секунду ощущает ласковое прикосновение к коже. Сынмин берёт его руки в свои, нежно и чувственно, аккуратно поглаживая костяшки, — это перекрывает все прошлые плохие мысли по поводу его интонации. Правда, Сынмин же хочет лучшего, ему просто сложно осознавать такое, его не в чем винить.
— Всё нормально, я хочу понять тебя, Нинни, просто почему? — голос звучит тоже мягко на этот раз — от Сынмина веет сплошной любовью и переживанием.
— Мне так легче, — и он не может выдавить из себя что-то большее, потому что страх всё ещё окутывает тело.
— Ты же знаешь, что я переживаю за тебя, да? Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя плохо. Говори со мной, пожалуйста, я ведь рядом.
Слышится разочарованный выдох, а прикосновения в миг становятся по-страшному холодными.
— Да боже, это так сложно? — Ким смотрит серьёзно, а его голос звучит металлически твёрдо, пугая. Чонин сразу же зажимается, всеми силами пытаясь уменьшиться в размерах, потому что это правда страшно. Он совсем не хочет разочаровывать своего парня. Не хочет слышать что-то такое. Ему банально страшно. — Прости… — закрывает глаза, опуская голову. — Я не хочу тебя пугать, просто меня пугаешь ты, Нинни. Это ведь ненормально… Ну, таким заниматься.
Эти слова бьют по самому сердцу. Не такое он хотел услышать, конечно, но прекрасно всё понимает.
И он дурак, что в это дело вообще полез, — он не должен с собой такое делать.
Чонину слишком страшно. Он боится произнести хоть слово, боится осуждения, — вполне заслуженного, по его мнению, осуждения. Ян кусает губы. Страх окутывает тело слишком сильно. Он не хочет быть сейчас здесь и разговаривать о своём селфхарме. Не хочет видеть вот такие глаза Сынмина; не хочет, чтобы он переживал.
— Прости, прости… — извиняется тогда Чонин, не выдерживая.
— Обещай, что не будешь так делать. Прошу.
Внутри всё сжимается. Как он может обещать? Как? Он слишком слабый для того, чтобы «так не делать». Но он не может сказать ничего другого, слишком страшно разочаровать Сынмина.
— Хорошо… Минни, прости меня, — голос содрогается сильнее, чем раньше, и Чонин готов уже плакать из-за того, что сейчас делает. Он не должен обещать, не может. Он себя знает, он знает, что не продержится и недели, но слишком любит Сынмина, чтобы ему отказывать.
Чонин не должен заставлять его волноваться.
Только мягкий поцелуй на губах и ничего больше. Чонин знает, что плохой идеей было соглашаться держаться ради парня, но уже ничего поделать не может. Он определённо возненавидит себя, когда уже следующим днём опять будет сидеть, запершись в ванной, и кусать губы сильно, смотря на лезвие в руках.
Это всё — замкнутый круг. Срывы, ругательства, просьбы перестать, согласие и очередные срывы — это не остановить.
Чонину страшно: страшно жить и разочаровывать Сынмина; страшно оголять перед ним плечи, ожидая, пока он осмотрит их на наличие новых порезов, и просто существовать дальше вот так. Он — обуза. Он не должен нагружать Кима. Но продолжает заставлять его переживать из-за очередных глупых царапин.
Всё самое страшное началось именно тогда. Сынмин ругался каждый раз, когда эта тема мельком всплывала в их разговоре, не позволял долго сидеть в ванной, просил открыть дверь всякий раз, когда ему вздумывалось, — это определённо слишком сильно давило на психику. Чонин не контролировал себя и свои мысли, не мог совладать с желанием и продолжал плакать, пока резался из-за Сынмина. Ему было неприятно выслушивать это всё, а потом он успокаивался, когда Ким с нежностью целовал его руки и обрабатывал порезы. Эмоциональные качели — определённо не то, что Чонину тогда было нужно. Но он просто смирялся со всем этим, позволяя целовать мягко и успокаивающе, а потом снова смотреть неодобрительно, находя очередной ряд красных полос на теле.
Чонин боялся себя и уже тогда был уверен, что никому и ни за что не расскажет о своей зависимости, какие бы обстоятельства не сложились. Ведь это отвратительно, никто не станет его терпеть, он уже убедился на своём опыте.
Дверь ванной быстро захлопывается. Руки дрожат, а ноги подкашиваются. Этого не может быть, нет. Почему он так глупо выдал самого себя? Хёнджин не должен был знать, нет-нет-нет-нет, боже. Сердце колотится как никогда быстро, Яну кажется, что оно скоро из груди выпрыгнет, потому что это просто не может быть правдой.
Хёнджин не должен был этого видеть.
— Йенни, пожалуйста, поговори со мной. Я знаю, что тебе страшно, — голос из-за двери звучит приглушённо. — Я рядом, всё хорошо.
Яну хочется кричать что есть мочи в ответ, что нихера здесь не хорошо. Потому что это так. Это же просто вселенская катастрофа. Хуже и представить нельзя. Хёнджин, твою мать, увидел эту херню, творящуюся с ним, и почему он до сих пор разговаривает так спокойно, даже без доли отвращения?
— Йенни, прошу, скажи хоть что-нибудь, я беспокоюсь за тебя.
Чонин едва может выдохнуть, его голос вот-вот дрогнет, он не хочет, чтобы Хван это слышал. Он дышит глубоко, пытаясь успокоиться, но всё тщетно. Это и не было удивительно.
— Я не думаю, что тебе стоит со мной разговаривать, — что-то тут же встаёт посреди горла, сердце неприятно соскакивает с ритма, и Яну хочется выть во всю глотку.
Чонин смотрит на себя в зеркало, на свою руку, на толстовку, отброшенную уже на стиральную машинку, и думает, что всё это не должно было становиться реальностью. Это могло видеться ему только в страшных тревожных снах, но никак не в жизни. Хёнджин… Боже. Он просто должен уйти. Он не должен говорить об этом. Не должен ничего спрашивать, беспокоиться и пытаться помочь — это всё бессмысленно. Всё должно было и дальше идти так же спокойно.
Хёнджин не должен был ничего узнавать.
— Успокойся, всё нормально, Йенни, дыши спокойно. Я не собираюсь ругаться, можно я просто помогу тебе? — голос Хвана звучит и правда до невозможного спокойным. И это раздражает особенно сильно. Чонин просто не может успокоиться, он не может позволить всему этому происходить, не может больше позволить себе существовать вот так. Он хотел бы умереть. Или хотя бы просто исчезнуть сейчас, потому что говорить с Хёнджином о произошедшем совсем не хочется. Это же настоящий конец света! Такого просто не должно было произойти, нет.
— Нет, нет, пожалуйста, — звучит почти как скулёж, Чонину хочется плакать.
— Йенни, спокойно, просто дыши. Я же не ругаюсь на тебя, всё хорошо.
— Пожалуйста, просто забудь о том, что ты видел. Прошу, — слёзы-таки текут по лицу, Ян хочет исчезнуть. Он хочет разбить прямо сейчас зеркало перед собой, потому что невозможно видеть этот ужас. Останавливает только то, что не он его покупал, и вообще, Ян сейчас под угрозой выселения прямиком на улицу. А самое ужасное в этой ситуации — он уверен, что заслужил это. На месте Хёнджина так поступить было бы правильно.
— Посмотри на себя, пожалуйста, и дыши. Всё нормально. Мы просто поговорим, только успокойся…
Чонин смотрит в зеркало снова, а глаза наполняются слезами сильнее. Нет-нет-нет, он не может говорить о таком. Хёнджину надо забыть, притвориться, что ничего не было. Чонин готов даже съехать сам в ту же минуту, лишь бы ничего этого не происходило.
Ян возвращается мыслями к Сынмину, вспоминает их первый подобный разговор. Он всё ещё хочет умереть от неловкости и стыда. Он всё ещё не хочет об этом думать. Чонин точно знает, как это отвратительно на себе переживать, и просто не может позволить этой теме снова возникать в разговоре — это убийственно. Он точно помнит, как его голова кипела от различных мыслей, как он не понимал, что ему дальше делать. Чонин не хочет говорить об этом больше. Эта его привычка — серьёзная тайна. Никто не должен быть в курсе.
Хёнджин хороший, да, этого не отнять. Чонин мог бы поговорить с ним по душам, мог бы открыться, но ни за что бы не стал рассказывать о том, что с собой делает, в здравом уме. Ему эта информация ни к чему. Он и так всего себя отдаёт, пытаясь поднять Чонину настроение, и уж точно не должен переживать за него сильнее, чем сейчас.
Хёнджин молчит всё оставшееся время. Ян едва заставляет себя обработать свои раны ещё раз, перематывая их новым слоем бинтов, и пытается собраться с мыслями. Ему всё равно некуда деваться. И он не может сидеть в этой ванной вечно, ему рано или поздно придётся выйти и увидеть Хёнджина, правда? Так что лучше разобраться с этим как можно быстрее. Только бы ещё найти силы открыть дверь…
— Йенни, всё хорошо? — внезапно раздаётся голос Хвана из-за двери, чуть напряжённый и испуганный.
Чонину в миг больше не хочется выходить — он не хочет видеть полные страха глаза, не хочет слышать утешения. Он отвечает только слабое: «Да», — теряясь и абсолютно не понимая, как ему теперь поступать.
— Как ты? Не хочешь выйти? Я просто переживаю за тебя, знаешь же.
Чонин себя ненавидит. Хочет снова с собой что-нибудь сделать, чтобы из этой ванной выходить не приходилось. Ему слишком страшно, но он размеренно дышит сейчас только ради Хёнджина, глаза закрывает, думая о лучшем, ногтями в ладони впивается.
Щеколда поворачивается слишком уверенно, а ещё слишком громко, чтобы это можно было не заметить. Чонину ужасно страшно. Он не может себя пересилить и совсем не понимает, зачем решается открыть дверь, зажмуривает глаза, боясь, что прямо сейчас точно конец света наступит. Он просто повернул эту чёртову щеколду, но не может заставить себя взяться за ручку.
Дверь неожиданно приоткрывается.
Сердце определённо останавливается.
— Я… Я соберу вещи. Прости. Я не буду тебя напрягать, — только и тараторит он, переживая панику, которая его тело захватывает с ног до самой головы. Он не может нормально дышать. И он точно не хочет смотреть на Хёнджина прямо сейчас.
— Пошли покушаем, ты ничего не ел с нашего вчерашнего обеда, — Хёнджин встречает его со слабой улыбкой на лице. И именно эти слова заставляют Чонина замереть. В его голове полный хаос, абсолютный разрыв шаблона. Ожидания совершенно не совпали с реальностью, и это, чёрт возьми, пугает. — Всё хорошо, не переживай. Ты должен покушать, Йенни.
Хёнджин как будто бы знает, что так лучше. Что так правильно. Он находит самые подходящие слова, которые выбивают все отвратительные мысли из головы Яна и заставляют его успокоиться, сосредоточившись лишь на недоумении.
— Ты меня даже не выгонишь? — тянет он всё ещё слишком напуганно. Руки дрожат, и Чонин прячет их за спиной.
— Нет, конечно, ты чего? Йенни, правда, всё нормально, — только уголки его губ приподнимаются осторожно. — На кухне еда уже наверняка остыла, давай вместе спокойно покушаем.
Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт. Ему так ужасно страшно. Чонин не хочет всё это чувствовать. Его слишком пугает это спокойствие в чужой интонации. Это нереально, нет, почему Хёнджин вообще ничего не возражает по поводу увиденного?
— Я… только переоденусь, ладно?.. — он весь окутан сплошным ледяным страхом, и Хёнджин лишь одаривает его улыбкой теплее, давая понять, что всё в порядке.
Чонин хочет срочным образом умереть. Его настораживает этот спокойный тон куда больше, чем если бы то были крики. Он совершенно не понимает реакцию Хёнджина и не уверен, что хочет понимать, но на верную смерть всё же идёт, теперь в другой толстовке — чёрной, прежде простояв пару минут в комнате наедине с самим собой в полном ужасе, не понимая, что происходит. Ян не знает, что ему ожидать, но максимально старается не поддаваться панике. Ноги подкашиваются, но он всё же доходит до кухни, чувствуя, как все внутренности содрогаются от нервов.
Они сидят в тишине, Чонин только и слышит бешеное биение своего сердца и думает о том, что определённо скоро умрёт. Слишком это всё нервно.
— И чего ты на меня так смотришь? — улыбчиво спрашивает Хёнджин. Взгляд Чонина пустой и растерянный, отражающий всё его непонимание, досаду и страх. — Кушай лучше, ты давно не ел, тебе нужны силы, Йенни.
— Ты даже ничего не скажешь? — на свой страх и риск начинает Чонин, беря-таки в руку палочки, но на самом деле лишь для вида.
Хёнджин замирает на секунду, переводя взволнованный взгляд на Яна. Он одаривает его мягкой улыбкой, потому что не хочет, чтобы Ян боялся. И выжидает пару секунд, прежде чем произносит осторожное:
— Я просто боюсь быть резким и напугать тебя. И не хочу на тебя давить. Если ты не желаешь об этом говорить сейчас, я подожду. Но ты понимаешь ведь, что это всё равно надо обсудить, да? Просто не хочу, чтобы ты нервничал так сейчас, Йенни. Тебе, возможно, нужно собраться с мыслями, я понимаю, какой стресс ты переживаешь.
Чонин проглатывает ком в горле, опуская взгляд в полную тарелку рамёна, помешивая его палочками. Он и вправду хочет исчезнуть. Эти разговоры ни к чему не приведут, он только разочарует Хёнджина, не больше. Чонин не хочет, чтобы Хван переживал за него и тратил свои силы на помощь. Он и так многое сделал, но Чонину это не помогает. К чему же тогда тратить силы и время?
— Мне страшно, — всё, что выдавливает из себя, наконец, Чонин.
— Я знаю, Йенни. И я хочу знать, что я могу сделать, чтобы ты чувствовал себя хорошо, — Хёнджин вздыхает коротко, кусая губу, а спустя ещё несколько секунд продолжает искренне: — Ты хочешь, чтобы я делал вид, что ничего не произошло?
Чонин не может этого сказать, потому что это неправильно — Хёнджин не такой, он не оставит это без внимания, слишком беспокоится. И Чонин знает, что если они не поговорят сейчас, дальше будет хуже. Он не хочет, чтобы за всеми его действиями следили, не хочет скрываться ещё основательнее, чем сейчас, не хочет прятаться от своего хёна — а он точно будет его избегать, если они не поговорят. Хёнджин — единственная его отрада в жизни, он не может от него отказаться, хотя и пожелал бы ему никогда не связываться с такими, как он.
— Не хочу, — решается, сжимая свободной рукой ткань штанов, параллельно с тем борясь с желанием надавить на недавний ряд порезов. — Просто не могу говорить об этом. Ты сам всё увидел, что ещё надо? — сердце содрогается от своего же холодного тона. Чонин не хочет делать Хёнджину больно, хочет быть с ним мягче, но эмоции берут верх. Именно поэтому он всё же давит на бедро, содрогаясь слишком заметно, пока Хёнджин продолжает пристально смотреть, не сводя глаз.
— Чонин, — звучит слишком пугающе. Ян хочет умереть. Просто наконец-то умереть. Он не выдержит этот разговор. И этот взгляд. Боже. Хёнджин же всё понял? Понял, что он снова причиняет себе боль, да? Даже сейчас. Чёрт. Какой же Ян отвратительный. И почему только Хёнджин так о нём беспокоится? Не стоит он такого внимания. — Я за тебя волнуюсь, понимаешь? Не знаю, что тебя сподвигло на такие действия, но тебе нужна помощь, Йенни. Ты разве так не думаешь?
Чонин хочет рыдать из-за того, что это всё — грёбаная правда, которую он признавать не имеет желания. Это больно. Он просто не хочет нагружать такого хорошего парня, как Хёнджин. У него своя жизнь, свои проблемы, и на его плечи не должна сваливаться такая ноша.
— Просто возраст такой, понимаешь… Ничего серьёзного, — отмахивается Ян, надеясь, что это его спасёт, хотя, зная Хёнджина, уже догадывается, что это не поможет вообще ничем.
Ян наконец-то поднимает взгляд и уставляется на чужое лицо. Ему страшно: страшно признаваться, говорить обо всём этом. Разве могут быть его проблемы такими серьёзными? Вряд ли.
— Я просто не хотел, чтобы ты об этом знал. Не хочу тебя нагружать лишним, я и так проблемный, ты не заслуживаешь этого.
— А твоё тело разве заслуживает такое? — звучит обеспокоенно, и Чонин снова хочет плакать. — Я понимаю, что тебе нелегко, Йенни, но я ведь всегда рядом, я готов выслушать всё что угодно, я искренне хочу, чтобы ты был счастлив. Я ведь об этом говорил уже. Йенни.
Он больше не может смотреть в глаза Хвана — это больно, слишком, словно в его сердце бросают множество острых осколков, которые беспощадно разрывают всё внутри.
Эти слова так похожи на слова Сынмина в первый их разговор о селфхарме… Чонин не хочет думать об этом. Он боится быть обманутым. Боится доверять. Он не хочет открываться, делать больно сначала Хёнджину своим отношением к самому себе, а потом уже и себе непосредственно, когда тот поступит ровно как Сынмин в прошлом и просто оставит его, не в силах терпеть.
— Не переживай, прошу, это пройдёт, просто такой возраст сейчас, всё нормально, — ломит свою дальше. И не важно, что их с Хваном разделяет всего пара лет. Как и не важно, что Чонин давно уже не подросток с бушующими гормонами и совершенно другим восприятием мира, хотя именно так он себя и ощущает.
Хёнджин выдыхает слишком громко. Сердце содрогается. В этом выдохе отчётливо звучит отчаяние, и Чонину хочется разрыдаться на месте, а ещё снова умереть. Хёнджин не заслужил этого, определённо не заслужил. Взгляд только и цепляется за то, как Хван медленно приподнимается на месте и стягивает с себя… штаны? Твою мать? Ян уже сошёл с ума или что сейчас вообще происходит? Чонин поднимает на него взгляд, полный непонимания, и обращает всё своё внимание лишь на открывающуюся кожу бёдер. Он замечает белый толстый шрам у кромки трусов и скользит глазами ниже, когда штанина опускается до колена, на бедро, покрытое сплошными, перекрывающими друг друга шрамами. Ян переводит полный страха взгляд в чужие глаза, а затем снова на бёдра.
Шрамы — толстые и тонкие, длинные и совсем короткие, всего в пару сантиметров длиной, некоторые из них всё ещё тёмные; все они наслаиваются друг на друга страшной картиной. Чонин не может поверить своим глазам. Это ненормально. Невозможно. Разве Хёнджин?..
Сердце готово остановиться в это же мгновение. Это просто невозможно, нет… Хёнджин слишком хороший, он такой правильный, такой отзывчивый и жизнерадостный. Этого не могло быть с ним. Нет. Нет, твою мать. Какого чёрта?.. Хёнджин…
— Это не подростковое, Чонин, это всё серьёзно, — стеклянный взгляд не дёргается ни разу, когда Ян наконец-то смотрит в чужие глаза снова.
Немой шок — ничего больше. Это всё кажется слишком нереальным. Хёнджин… Почему… Почему он такое с собой делал? Он ведь не мог, нет. У Чонина в голове не укладывается, честно. Хван слишком хороший для этого мира, почему он занимался этим? Разве он мог бы?..
— Если ты не против, я окажу тебе помощь, которую смогу. Я не хочу, чтобы ты страдал подобным, я знаю, как это разрушает, — его голос звучит ровно. Чонин хочет его обнять, потому что всё это — незаслуженно. Хёнджин не должен был заниматься таким. — Я всегда рядом, просто знай.
Всё это слишком пугает, потому что в груди появляется ужасно сильная надежда на то, что Хёнджин — его спасение, что именно он станет решением его проблемы, но это не должно работать вот так. Хёнджин не вещь, чтобы им пользоваться, — он в первую очередь человек и личность, которая совершенно точно не должна тратить свои силы на спасение кого-то и которая, естественно, имеет свои чувства и желания. Так что точно не Яну тут решать, каким спасением для него мог бы стать Хван.
Хёнджин точно не должен тратить свои нервы на помощь с такой проблемой, даже если он сам её переживал в прошлом.
— Почему… — вместе с первыми слезами вырывается из Яна, пока Хван натягивает штаны обратно. — Ты… Хён… боже, — он опускает свой взгляд, позволяя слезам покатиться по щекам. А потом поднимается, чтобы подойти и обвить руками тело, которое в миг стало слишком хрупким сейчас. — Мне так жаль… — он и сам дрожит, плача рядом с чужим ухом. На самом деле у него даже не находится слов, потому что ну а что в такой ситуации вообще нужно говорить? Чонину просто хочется быть искренним, ведь ему действительно ужасно жаль, что такое задело и Хёнджина. Это ведь так отвратительно.
Не должна была судьба так распоряжаться.
— Это в прошлом, ничего. И спасибо, Йенни, я знаю, что ты сейчас чувствуешь, — Хёнджин нежно его прижимает к себе, чувствуя, как быстро бьётся чужое сердце. — Всё нормально, ты не должен волноваться.
Чонин мягко поглаживает его спину, пытаясь забрать всю ту боль, что заставила Хёнджина делать вот такое со своим телом, и осторожно жмётся ближе. Он хочет утонуть в этих объятиях, но ещё больше хочет подарить облегчение Хёнджину. Ему искренне жаль, что когда-то Хвану пришлось испытывать что-то похожее на его чувства сейчас, — это не должно происходить с такими светлыми людьми.
Наверное, он никогда не испытывал такого сопереживания к кому-либо. Ему так сильно жаль… Он правда хочет разрыдаться, всё тело сводит от осознания, что Хёнджин страдал подобным. Сука. Какая же жизнь сука. Хёнджин никоим образом такого не заслужил. И Чонин просто откровенно плачет, не понимая, как всё сложилось вот так. Он хочет подарить этому человеку любовь всего мира, лишь бы он никогда больше не чувствовал подобной боли. Хёнджин слишком хороший.
Ян едва заставляет себя отлипнуть от чужого тела, а после смотрит в чужие глаза, совсем не скрывая бесконечной боли, опускается на стул рядом. И… Боже… Как же отвратительно. Хёнджину пришлось увидеть такое, когда он сам… Нет, твою мать. Как же сильно Чонин не хочет заставлять его волноваться из-за этого — это ведь так разрушает.
— Прости… Прости, я не хочу, чтобы ты переживал из-за меня, оно ведь… Оно раньше, правда, не было так глубоко… Извини, ты не должен был этого видеть, — в его глазах всё ещё блестят слёзы, и Чонин теряется в своих чувствах. Этого всего слишком много для него одного. Он даже не знает, почему всё это говорит. Разве нужны сейчас вот такие слова? Это глупо. Чонин абсолютно не знает, что ему нужно делать или говорить и стоит ли вообще.
— Ты не должен извиняться передо мной за это, Йенни, — в очередной раз мягко отвечает Хёнджин и наклоняется ближе к Яну, аккуратно тормоша коленку. — Эй, слышишь, всё нормально, — и снова его растапливающий тёплый голос, дарящий спокойствие. Чонин не может сдержать слёзы, потому что просто не верится во всё это. — Ты можешь плакать сколько угодно, тебе это нужно, Йенни, просто позволь эмоциям выйти.
— Мне очень жаль, хён… — его голос звучит надрывисто, дорожки слёз бегут по щекам, заставляя Чонина дрожать от всех переполняющих чувств сейчас.
— Тихо-тихо, давай я тебя обниму, — Хёнджин улыбается совсем-совсем мягко и нежно и встаёт со стула, впуская парня в свои объятия. Он пропускает свои руки под руками Яна, чтобы не задевать лишний раз истерзанные плечи, и гладит спину с прежней мягкостью.
Чонин думает о том, что эта реакция сильно отличается от того разговора с Сынмином. Сейчас он получает гораздо больше понимания и сопереживания. Сейчас он получает больше поддержки.
Вот что отличает эту ситуацию от прошлого. Тогда в нём был сплошной страх и боязнь разочаровать Кима, а сейчас — спокойствие и умиротворение. Чонину не хватало таких объятий, не хватало этой нежности и понимания. Он думает о том, что был бы рад получить вот такую реакцию от Сынмина тогда. И впервые думает, что с Хёнджином было бы невообразимо хорошо встречаться. Однако эти мысли тут же отбрасывает.
Он не позволит себе заставлять того страдать вот так. Он ведь только и будет тянуть их обоих ко дну, а Хёнджин уже выбрался из этого ужаса, ему нельзя опускаться в него вновь, он не заслужил такого несчастья.
— Пожалуйста, теперь давай просто покушаем, наконец. Я не могу смотреть на то, как ты голодаешь.
Чонин улыбается. Искренне улыбается ему, смотря в глаза с теплом. Он не помнит, когда такое происходило в последний раз, но он так чертовски счастлив быть здесь.
— Какие люди, — звонкий голос догоняет его со спины. — Чонин-и! Я удивляюсь тому, как часто мы встречаемся. Не думаешь, что это судьба? — улыбчивый Джисон теперь идёт с ним рядышком, подстраиваясь под его темп.
— Думаю, кто-то просто за мной слишком упрямо следит, — без негатива парирует он, давя улыбку.
— Как быстро ты меня раскрыл, — смеётся в ответ Джисон, чуть ускоряя шаг, чтобы развернуться к Яну вполоборота. — Ты на каком курсе?
— Я на четвёртом, — Джисон улыбается по-прежнему ярко и недолго думает, прежде чем продолжить: — Может быть, обменяемся какао-толком? Если ты не против.
На самом деле сердце Чонина на считанные мгновения замирает. Он не знает, чего он боится, но соглашаться и правда как-то… тревожно? Вероятно, это просто слишком непривычно. Ян редко заводил какие-либо знакомства, он совсем отвык от того, что люди, в общем-то, как-то общаются и дружить начинают примерно вот так.
Джисон кажется интересным. По крайней мере, он производит впечатление забавного и дружелюбного человека. Чонин был бы не против с ним пообщаться, но страх этому всему слишком сильно мешает. Он боится доверять людям, боится открываться им.
— Прости, по-моему, я снова тебя напугал, — неловко заминается Джисон, поджимая губы. Чёрт, какой он на самом деле милый, когда так беспокоится за чувства Яна.
— Не-ет, всё нормально. Я просто… Ну, не общаюсь ни с кем особо… Со мной обычно никто не знакомится, и друзей-то у меня нет.
— О, если ты против, ничего страшного, я просто предложил, — улыбается Джисон, чуть не спотыкаясь о собственную ногу, и Чонин едва сдерживает смех. И вот что за человек такой…
— Я совсем не против. Не уверен только, что ты сам потом не сбежишь от меня.
— Брось, я буду только рад быть твоим другом. Ну так что?
Ян не думает о том, к чему это приведёт. По правде говоря, он вообще ни о чём старается не думать. Он не знает, почему Джисон в нём так заинтересован, но если уж судьба даёт такой шанс — почему бы не воспользоваться? Даже если это и закончится плохо. Поубивается немного, и всё будет как прежде. Что такого?
Джисон пишет ему на следующей же паре, жалуясь на то, какой скучный у них преподаватель, и кидает стикеры с рисованными котиками, что кажется Яну милым и забавным. Они так же списываются уже вечером: Джисон расспрашивает, как Ян добрался до дома и как себя чувствует, продолжая незамысловатый диалог.
«Знаешь, вообще так рад за тебя. Хёнджин и правда офигенный друг и парень, не встречал людей заботливее его, рад, что тебе повезло с ним подружиться»
«О да, согласен… Мне даже не до конца верится, что такие люди реально существуют. Если бы не он, мне даже жить было бы негде»
Чонин давно ни с кем не переписывался так. Ему всё ещё тревожно, что Джисону он быстро наскучит и никакой дружбы, на которую тот успел дать надежду, не сложится. Именно потому он прикладывает все свои усилия, чтобы их переписка продолжалась как можно дольше, выдумывая новые темы для обсуждения и слишком тщательно продумывая каждое своё сообщение. Да, Ян определённо слишком давно не знакомился ни с кем.
Они переписываются ещё какое-то время, пока Джисон, в конечном счёте, не предлагает прогуляться вместе после пар на следующий день. Чонин жалеть о своих действиях всё ещё не имеет желания и соглашается, стараясь не думать много об этом. Джисон хороший, и всё будет хорошо. Ничего страшного не произойдёт же, правда?
А потом Джисон уходит спать. И Ян остаётся один на один со своими мыслями. Он, если честно, понятия не имеет, к чему всё это приведёт, но хоть какое-то время пообщаться с кем-то помимо Хёнджина было бы очень даже неплохо, именно потому он старается не накручивать себя лишний раз и просто плыть по течению. Ян откидывается на подушку и вспоминает про лезвия, лежащие под ней. Достаёт коробочку, крутя её в руках, и думает — вау! — не о том, как было бы классно сорваться, а о том, куда её лучше спрятать, пока ещё есть момент для этого. Хёнджин ведь теперь знает больше, чем надо было. Скрываться, соответственно, надо лучше.
Взгляд падает на подоконник, и Ян мигом к нему подбегает, проверяя заглушку. Она отходит практически без усилий, и Чонину открывается идеально подходящее пустое пространство внутри, куда он тут же пихает коробочку, радуясь своей находке. Он прятал уже как-то лезвия в подоконнике, когда с родителями жил и в школе учился, и никогда до этого его не палили, так что всё должно быть хорошо. С другой стороны, это ведь Хёнджин, — Хёнджин, который страдал подобным. Не может ли он знать больше среднестатистического психически здорового человека?
Хёнджин стучит в дверь неожиданно и совсем негромко. Видимо, разбудить боится. Ян быстро возвращает заглушку на место и подходит к двери, дёргая ручку, старается отбросить все лишние мысли из головы. Хван стоит перед ним уже в пижаме и с чуть влажными волосами. На его лице, как всегда, расслабленная улыбка, излучающая свет, и Чонин даже выдыхает так же расслабленно.
— Хотел спокойной ночи пожелать. Ты как тут? Ещё не собираешься ложиться?
Хван улыбается ему мягко, а от его движений так и исходит сплошное тепло и комфорт.
— Хотел вот сказать… Йенни… Спасибо тебе. Я рад, что мы с тобой поговорили. Знай, что ты можешь рассказывать мне о чём угодно. Я прекрасно понимаю, как тебе нелегко, и правда хочу сделать всё возможное, чтобы облегчить твоё состояние. Но без разговоров сделать это слишком сложно, я ведь не могу залезть в твою голову. Просто беспокоюсь за тебя.
Губы поджимаются непроизвольно. Боже, и вот опять Хёнджин заставляет его сердце кровью обливаться. Слишком трепетно, слишком заботливо он относится к Яну, а тот даже и не знает, чем отплатить.
— Тебе спасибо, хён… Ты замечательный, спасибо, что делаешь всё это для меня, — выходит на удивление спокойно и без лишних нервов. Всё это воздействие такого расслабленного образа Хёнджина, готовящегося ко сну, никак иначе.
— Могу обнять тебя? — и нежная улыбка с его лица по-прежнему не сходит.
Чонин сам его обвивает руками, улыбаясь слишком счастливо. Он действительно не заслужил всего этого, но слишком неправильно было бы отказывать сейчас своему хёну, который так старается ради него. Чонин не может по-другому.
Да и кому тут врать: ему самому эти объятия ужасно нравятся.
Объятия Хёнджина всё ещё согревающие, успокаивающие так, что Ян перестаёт заботиться о чём-либо. Он просто рад наслаждаться этим моментом и не думать ни о каких лишних проблемах.
Всё заканчивается быстро. Ян снова остаётся один на один с этими глупыми мыслями. Он боится. Боится того, кем он стал и что может сделать. Он ужасно сильно боится разбить Хёнджина. Тот и так пережил слишком многое, он точно не заслуживает страдать подобным образом.
Хёнджин чрезмерно уж замечательный. Слишком заботливый и добрый, и слова плохого не скажет никогда, от него так и веет сплошной заботой и счастьем. Чонин испытывает к нему лишь тёплые чувства, которые в груди заставляют что-то трепыхать. Ещё не всё потеряно.Он может из этого выбраться. Пожалуй, да, так и есть. Пока такой невообразимый Хёнджин с ним рядом — ещё как сможет.
Чонин прокручивает весь сегодняшний день в голове и даже не знает, какие эмоции испытывает. Перед глазами стоит этот полный чувств взгляд его хёна, его бёдра, поджатые губы, спокойный голос. Яну ужасно больно думать о том, что заставило Хёнджина заниматься такими же вещами в прошлом. Кажется, такого просто не могло случиться, потому что невозможно, чтобы такие светлые люди и правда держали в своей голове настолько тёмные мысли и давали им реализовываться. Нет, слишком уж неправильно. Хёнджин замечательный, правда. Он так много делает для Яна, но почему же тогда страдал таким? Неужели когда-то он тоже думал, что заслуживает всю эту боль? Неужели что-то могло довести его до такого состояния? Как-то слишком сюрреалистично.
Чонин не хочет, чтобы Хван снова так страдал из-за него. И потому планирует даже и намёка не подавать на свои срывы. Он не хочет, чтобы Хёнджин это видел, не хочет, чтобы прокручивал в голове всё это, прошлое своё вспоминал, не хочет, чтобы беспокоился и волновался.
Не хочет ничего, кроме счастья для Хёнджина.
Он так настрадался. И ведёт себя всё равно так, словно в его жизни есть только радость и счастье, которыми он всеми силами старается людей вокруг зарядить. Хёнджин больше не должен касаться этой тёмной стороны. С него достаточно.
Только вот почему-то на утро, когда Хёнджин кормит его отменным завтраком, который готовит сам, Ян слишком отчётливо чувствует эту смесь самых разных эмоций в чужом взгляде, что до той боли, сидящей в Яне, пытается докопаться слишком усердно. Хёнджин губы поджимает нервно, видимо, теряя все свои слова, он не может сказать ничего толкового.
— Как ты себя чувствуешь? — его мягкий голос звучит где-то на середине порции.
— Неплохо, — коротко делится Ян, перехватывая палочки удобнее. Он нервничает.
— Честно? — смотрит с интересом, пытаясь уловить реакцию и малейшие изменения в поведении.
Чонин нервно улыбается, пытаясь то ли самого себя в чём-то убедить, то ли Хёнджина скорее.
— Что за допросы с самого утра? Всё нормально, хён, не волнуйся. И не смотри на меня так, мне всё ещё неловко за вчерашнее, хочу целый день провести укутанным в одеяло, но меня за пропуски скоро отчислят такими темпами.
— Милый, — комментирует внезапно с обворожительной своей улыбкой, а Ян чуть едой не давится. Это какого чёрта сейчас происходит?
— Ты чего, — усмешка получается сама собой. — Совсем уже с ума сошёл, — и улыбки сдержать не может почему-то.
— Улыбайся чаще, Йенни, тебе идёт, — его веки складываются милой дугой, и Ян смущается. — Если не хочешь говорить о вчерашнем, ничего, я понимаю. Просто волнуюсь. Не могу не интересоваться, как ты. Всё точно нормально?
— Да-а, всё хорошо. Кстати, сегодня с Джисоном встречусь после пар, так что приду попозже. Наверное, стоит ведь тебя предупреждать?
— Ого, как быстро вы сдружились, — усмехается явно счастливо. — Мог бы и не предупреждать, я же тебе не мама, чтобы контролировать, где и с кем ты гуляешь.
Чонину и правда нравятся такие их разговоры: совсем беззаботные и так и кишащие комфортом. Он чувствует себя с Хёнджином слишком хорошо. И он действительно до безумия рад, что вчерашняя ситуация не испортила их отношения. Хотя это до сих пор кажется чем-то на уровне «невозможно».
Джисон смотрит на него улыбчиво, когда Чонин из кабинета выходит, и приветствует радостно. Они вместе отправляются в ближайшее кафе, по пути к которому приходится встретить ещё нескольких знакомых Джисона, с которыми слишком уж неловко здороваться приходится и Яну. Джисон извиняется перед ним за это, стараясь разбавить диалог чем-нибудь забавным и более приятным, а после в один миг останавливается на месте, резко опуская голову. Они только дошли до этого злополучного кафе, а до его двери осталось с десяток жалких метров. И как это понимать?
— Боже, я совсем забыл, — проговаривает он, поджимая губы. — Давай сходим в другое место, пожалуйста? — Джисон замолкает, словно и не собираясь объяснять такую свою резкость, но полный непонимания взгляд Яна всё же заставляет его спохватиться: — Здесь сегодня свидание у моего знакомого, я не хочу смотреть на его довольную флиртующую рожу.
Чонин усмехается, находя это забавным, а потом переводит взгляд на окно этого самого кафе, в миг обнаруживая внутри до боли знакомое лицо. В груди переворачивается всё вверх дном, а он и не знает, куда себя теперь деть. От усмешки не осталось и следа, и теперь он смотрит лишь растерянно, пытаясь собраться с мыслями, и совсем не понимает, как ему реагировать. Он только и смотрит на эти знакомые черты, на улыбку, посвящённую кому-то другому, на грёбаное нежное касание плеча. Парень, рядом с которым стоит Сынмин, внезапно улыбается как-то слишком весело, а взгляд его направляется будто бы точно в глаза Яну.
— Твою мать, — ругается Джисон сбоку, а в голове Чонина складывается слишком многое. Он на самом деле даже не хочет думать обо всём этом.
— Стой, эта гора мышц — твой знакомый?
— Ага, и он меня только что увидел, — теперь всё складывается окончательно.
Парень рядом с Сынмином. Парень, который пришёл сюда на свидание. Парень, которому так счастливо улыбается Ким. Твою же мать. Какого чёрта вообще творится? Почему в жизни Яна должны происходить такие дурацкие совпадения, а перед лицом снова мелькать Сынмин, которого он видеть не может больше?
— И что они… Давно уже вместе?
Джисон всем своим видом успевает опешить, прежде чем пытаться что-то сообразить. Он сводит брови, вновь опуская голову, чтобы своего знакомого не видеть, а затем прокручивает в голове цепочку мыслей.
— Где-то около месяца, может, чуть больше. С чего так интересуешься?
— Это мой бывший, — легко выдаёт Чонин с нервной усмешкой, стараясь не думать слишком много ни о чём. Не хочет даже тревожиться по тому, как к этому Джисон отнесётся. Как-то всё равно, тем более это его знакомый сейчас с Сынмином встречается тоже, так что ничего такого, за что Джисон стал бы Яна осуждать, в этом нет. Не о чем волноваться. В голове остаётся один лишь только Сынмин, который так легко нашёл Яну замену. Ну твою же мать. — Мы пару недель назад расстались.
Джисон матерится рядом с ним, слишком уж эмоционально делясь тем, как Сынмин этого самого его знакомого уверял, что давно уже свободен, и с большим удовольствием отвечал на все его подкаты, предлагая поскорее встретиться и побыть наедине. Чонин хочет исчезнуть, — хочет как никогда сильно. Ему даже не особо верится, что Сынмин мог с ним так поступить, — это кажется слишком нереальным. Сынмин ведь его любил — это видно было. Разве он мог так обманывать Чонина и приходить каждый вечер домой, целуя его по-прежнему нежно? Бред.
— Да, давай уйдём отсюда, — наконец проговаривает Чонин, а голос его окончательно слабеет.
— Всё хорошо? — голос Джисона же дрожит внезапно. — Боже, какой ужас. Чанбин правда был уверен, что Сынмин свободен. Как отвратительно, — его пальцы сжимаются на переносице, а Чонин не может проронить ни слова больше. — Тебе нужно развеяться, не думать об этом, — заключает Хан, хватая парня под руку.
Ян не сопротивляется совсем и не особо улавливает, как оказывается в квартире Джисона со свежей пиццей перед лицом и рядом фильмов на выбор. В голове всё это время сплошной белый шум и сцены тех вечеров, когда Сынмин, пусть и выглядел уставшим — что в этом странного? — но всё же целовал Чонина так, словно действительно его ещё любит. Словно не встречается с кем-то на стороне. Словно Чонин для него единственный и такой же незаменимый, каким был всегда. Ян не хочет верить в происходящее, просто не хочет.
Глупо спрашивать об этом; глупо ожидать, что Чонин и правда скажет: «Хорошо»; глупо пытаться отвлечь, ещё совсем не зная его и не зная, какая помощь ему подходит. Джисон пусть и старается сделать как лучше, но он ведь правда не так близок с Чонином, чтобы знать, как правильнее будет помочь ему справиться с этой болью. Хотя, если уж говорить честно, Ян и сам не знает.
— Всё нормально. Мы всё равно расстались.
Джисон снова матерится, выдыхая так напряжённо, что это напряжение в итоге повисает в воздухе.
— Так не делается. Он такой мудак, боже, мне правда тебя жаль, это ужасно.
Джисон смотрит взглядом, а-ля: «Ты дурак, просто дай мне тебе посочувствовать». А Чонин просто-напросто не привык к такому.
— Всё правда нормально, мы же не вместе уже.
— И что он тебе сказал, когда вы расставались?
Вот теперь Чонину кажется, что Джисон лезет совсем не в своё дело, но и сам не знает, почему скрывать от него особо ничего и не хочется. Вернее, как… он впервые думает, что ничего страшного не будет, если он расскажет о себе, своём прошлом и своих чувствах чуточку больше, чем привык.
— Дай угадаю, он говорил, что дело в твоём поведении и он от тебя устал?
— Он мудак. Не стоит он тебя. Это из-за него ты таким неуверенным в себе выглядишь?
Взгляд становится удивлённым, потому что… неуверенный в себе? Из-за Сынмина? Джисон правда видит его таким сейчас?
А во-вторых… Это всё дико непривычно, неестественно для Яна. Будто он не заслуживает понимания и поддержки со стороны кого-то. Он просто к такому не привык. И он даже не знает, как себя сейчас лучше вести, чтобы не испортить отношения с Джисоном. Чонин в такой ситуации ещё не оказывался.
— Посмотрим что-нибудь? Или, если хочешь, можем поиграть во что-то, у меня приставка есть. Ну и настолки тоже. Тебе нужно отвлечься, только скажи, что бы ты предпочёл.
Яну искренность Джисона нравится, пусть он и теряется слегка, не зная, что для него сейчас будет лучше. А потом, беря в руки кусок пиццы, просто начинает незамысловатый разговор, решая, что узнать Хана поближе будет решением получше, чем тратить время на неловкий просмотр фильма или же свою энергию на какие-то игры. Чонин сейчас ничего такого не хочет. Ему хочется только спокойствия и хороших друзей.
— Как давно ты дружишь с Хёнджином? — сразу же вбрасывает главную сближающую их тему, следя за эмоциями на лице Хана.
Пустой желудок с болью принимает этот кусок пиццы, который на самом деле у Чонина нет особого желания есть. Он смотрит только на Джисона, пытаясь свою искреннюю заинтересованность показать, а о чём говорить — и не знает. Их, по сути, только Хёнджин и объединяет. А, нет, теперь ещё и Чанбин с Сынмином, точно, как он мог забыть.
— Ой, ну, я был на первом курсе, когда мы впервые встретились. Наверное, уже полгода прошло с начала учёбы, когда мы общаться начали. Хотя я вечно на него внимание обращал, просто стремался познакомиться ближе.
Чонин усмехается, надеясь, что его смех не звучит слишком неловко. И на Джисона старается не смотреть.
— Не, ну он правда весь из себя такой идеальный: и красивый, и добрый, и помочь никогда не откажется. Как с такими знакомиться вообще? — Джисон тоже усмехается, наконец-то притрагиваясь к пицце.
Они находят общий язык как-то легко. Начиная разговор о Хёнджине, они без труда переходят и на тему учёбы, и своих прошлых школ и одноклассников, и ближайшее будущее обсудить успевают, а в конце концов вновь каким-то чудом возвращаются к теме отношений, от которой так старались уйти изначально.
— Кстати, хотел всё узнать, не говорил ли тебе Хёнджин об отношениях? — Джисон губы кусает, слегка растерянно бегая глазами, пытаясь с мыслями собраться. — Мы с ним обычно о таком не особо разговариваем, мне просто интересно.
— Надеешься, что у него, наконец, кто-то появится? — Чонин думает совсем немного, прежде чем добавить: — Или переживаешь? — игриво тянет он, пытаясь свести всё в шутку, но Джисон отчего-то выглядит серьёзным и малость напряжённым — это и его самого напрячься заставляет. Хан молчит, ожидая ответа, а Чонин пытается вспомнить хоть один их такой разговор. В голове только сверчки. — Не припомню. Мы с ним тоже об этом не то чтобы часто разговариваем, да и его чувства в этом плане не обсуждали. Ну, в смысле, я даже не уверен, что ему нужны отношения, он про это ничего не говорил.
— О, мне казалось, вы с ним близки. Ну, ближе, чем я с ним, по крайней мере.
— Он совсем ни с кем не встречался во время учёбы в универе?
— Как минимум, это то, что он позволял видеть остальным. Но мне тоже ни про кого не рассказывал, хотя мы всегда хорошо общались, — поджимает губы Джисон, моргая часто. — А вы и живёте ведь вместе, думал, точно знать должен. Ну, вы же всё время рядом и всё такое…
Чонин улыбается ему как-то рефлекторно, просто слов не находя. Он даже и не знает, как ему следует реагировать, потому что не говорили они с Хёнджином о таком, что тут ещё сказать? А этот бескрайний интерес Джисона только пугает.
— Почему тебя это так волнует? — наконец не выдерживает Чонин, пытаясь в своей голове расставить все точки над «i» и не изводить себя догадками в который раз.
Джисон же молчит слишком подозрительно. Только и подпитывает странные мысли в голове Чонина. Губы поджимаются, а взгляд, обычно искренне и заинтересованно направленный в чужие глаза, теперь в пол уставлен, избегая какого-либо контакта.
— Ты хочешь узнать, не встречаюсь ли я с ним? — снова слишком резко, Ян даже не особо понимает, как у него это выходит. Рискованно. И страшно — Чонин тоже губы кусает легко. А Джисон неловко молчать продолжает, пытаясь свои эмоции куда-то в дальний угол запрятать. Чонин сам не знает, почему улыбается вот так глупо. — Не встречаемся. Да и не думаю, что он может быть заинтересован в таком человеке, как я.
— Ты сейчас серьёзно? Он буквально позволил тебе жить в своей квартире и заботится о тебе, как о себе, блин, никогда не заботился. Видно же всё. Он ни к кому так не относится, как к тебе. Я тебе в этом завидую, знаешь.
Это… вау? Джисон всегда слишком искренний, чтобы врать о таком. Чонину хочется взять ближайшую подушку и хорошенько в неё прокричаться, но он держит себя в руках. С трудом. С большим трудом.
— И к тебе он хорошо относится.
— Не так по-особенному, как к тебе.
Его губы снова поджаты, а Чонин только сейчас понимает причину этой зависти. Он следит за Джисоном внимательно, стараясь понять, точно ли его догадки верны, а потом лишь замечает, как глаза брюнета блестят, пока он в своих мыслях утопает. Чонин улыбается грустно. Не хочется обо всём этом думать.
Лезвие скользит по коже не так уверенно, как раньше, а в голове целый рой мыслей. Чонину на самом деле страшно, что про этот срыв узнает Хёнджин, потому что он даже реакцию его представить не может. Будет ли он разочарован? Или просто промолчит? Это ведь тоже заставит в груди что-то с болью разорваться.
Чонин как будто боится теперь трогать свои плечи после того, что пришлось увидеть Хёнджину, так что страдают на этот раз одни лишь бёдра. Эта боль облегчение только на пару мгновений приносит, а затем его сносит лавиной разбивающих мыслей. Ему страшно. Страшно, как будет реагировать хён, если узнает. Чонину чертовски страшно, но он ничего поделать не может. Чувств слишком много. Страхов тоже. Он не справляется с этим никак, ему необходима эта боль. Ему нужно видеть кровь, стекающую на пол, нужно чувствовать этот холод и слабость. Возможно, не нужно только давить так сильно, потому что плохо это кончится, но сейчас, как обычно, плевать.
Он только обматывает весь ужас бинтами, смоченными в хлоргексидине, и, плотно сжимая челюсти, выходит из ванной, быстро скрываясь в комнате и пряча весь набор начинающего суицидника.
— Как себя чувствуешь? — лёгкая тёплая улыбка не покидает лицо Хёнджина. Он ставит чашку с чаем перед парнем, садясь рядом. — Только честно.
— Неплохо, правда. Мне всё ещё неловко перед тобой, конечно, но всё, правда, не так плохо.
— Я ведь тебя понимаю, знаешь же, да? Всё понимаю, — останавливается он, пытаясь эмоции в глазах чужих счесть. — Мы всегда можем поговорить, если тебе это нужно. Я не хочу, чтобы ты закрывался в себе, потому что я прекрасно понимаю тебя и твою проблему.
— Это и напрягает… — робко произносит Чонин, чашку в руки наконец беря.
— У меня в голове не укладывается, как такое могло происходить и с тобой… — кусает щёки изнутри, потому что слова эти звучат слишком неловко. Он даже не уверен, что им стоит так откровенно обо всём этом говорить, это же… ну… странно? Непривычно точно.
— Ну, конечно, тебе тяжело осознать это, я понимаю. Но я просто надеюсь, что мой пример сможет дать тебе надежду на лучшее, — улыбается по-прежнему мягко и тепло. — Йенни… Ты обязательно со всем справишься, даже если сейчас тяжело. Мне тоже было тяжело, но из этого можно выбраться.
Чонин голову совсем опускает, потому что ему попросту страшно. Страшно, что всё на самом деле будет совсем не так. Это очень напрягает. Он не такой сильный, как Хёнджин. Ян даже и не представляет, как должен справиться с этим всем, — это кажется слишком невозможным. Слишком. Хотя и отрицать то, что такой образ Хёнджина одушевляет и даёт надежду, не получится. Просто Чонину надо сильно постараться, единственное: где сил столько взять — совсем не ясно.
— Не нагружай себя мыслями. Конечно, ты справишься. Я вижу, сколько жизни в твоих глазах, тебе есть ради чего стараться. Всё будет хорошо, ты ещё выберешься из этого, Йенни, обещаю.
На душе кошки скребут. Эта вера Хёнджина кажется такой неоправданной, что Чонину хочется снова с собой что-нибудь сделать: слишком много плохого в его голове, как же он выберется?
— Не думай так много, ну, — легонько касается коленки. Внутри всё сжимается. — Всё в порядке. Тебе кажется это тяжёлым, но я буду рядом, пока тебе это нужно.
Чонин улыбается грустно. Наверное, никто не смог бы его так понять, как Хёнджин. Ему даже говорить ничего не надо — Хван уже озвучивает всё, что так необходимо было услышать, понимая абсолютно все загоны в его голове.
— Спасибо… — совсем сопливо произносит Чонин, стараясь эмоциям волю сильную не давать. — Мне правда очень приятно, сколько ты для меня делаешь. Прости, если заставляю тебя напрягаться и… ну, эту тему затрагиваю. Наверное, это не очень легко?..
— Нет, ничего такого, я счастлив, если могу тебе чем-то помочь. Это уже в прошлом, для меня нет ничего сложного в том, чтобы поговорить с тобой об этом.
— Я чувствую себя счастливым рядом с тобой, — по-прежнему грустно и смущённо делится Ян, глаза щуря от неловкости собственных слов. — Спасибо, правда.
Полночи Чонин ещё размышляет об этом. Слишком чётко представляет в голове образ Хёнджина, его слова раз за разом воспроизводит и думает, что всё наконец-то может наладиться. Он справится. Он справится, пока Хёнджин будет продолжать его поддерживать. Он справится, пока хоть кто-то в него так сильно верит, как он сам в себя верить мечтает. Чонину легче. Значительно.
На самом деле, даже неловкость понемногу спадает, и на следующий день, когда Хёнджин снова спрашивает его об этом, Чонин чувствует себя лучше и при ответе не мнётся долго.
Его наконец-то вот так понимают и поддержать могут по-настоящему.
Университет же перестаёт быть таким страшным местом, когда на каждой перемене Чонин видит такого яркого и жизнерадостного Джисона. И всё понемногу налаживается — думается ему. Всё и правда не так плохо, как было раньше.
А вспомнить только, как сильно он боялся, что всё станет хуже некуда, когда из ванной в квартире Хёнджина придётся выйти… Контраст невероятный, конечно.
«Хочешь прикол?» — получает сообщение, сидя уже на последней паре. И не успевает даже сообразить ничего, как следующее же сообщение мигом поступает: «Чанбин Сынмина бросил, прикинь».
Джисон ему что-то рассказал? Ну да, наверное, так было бы правильно поступить хорошему другу… Однако это всё кажется таким жутким, как будто сейчас вся ответственность свалится на плечи бедного Чонина, который, просто не совладав с эмоциями, сам расспросил об их отношениях и об измене этой незаметно для себя же Джисона оповестил.
И пальцы дрожат сами собой. Голос преподавателя становится совсем тихим на фоне собственных мыслей.
«Злиться будешь, если я скажу, что рассказал Чанбину о ваших отношениях?(»
«Понял. Надеюсь, всё это обойдёт меня стороной…»
А страх совсем не уходит и всю дорогу до дома преследует Чонина. В его голове только мысли-мысли-мысли — нескончаемые — бурным потопом весь позитив из головы уносят. Спокойнее становится, только когда он порог квартиры перешагивает и дверь за собой закрывает. Там уже Хёнджин его с привычной улыбкой встречает и выслушивает внимательно, чаем с ромашкой поя. И искренность с заинтересованностью в его глазах видна такая, какую Чонин и представить ни от кого до этого не мог.
— Же-е-есть, не жизнь, а сериал какой-то, везёт тебе, конечно, на всякое, Йенни.
— Да ужас же, у меня скоро нервные клетки закончатся, честно.
— Не жалеет тебя жизнь, — губы поджимает. — Так приятно видеть, что ещё на ногах стоишь и живым таким можешь быть.
— Просто ты был совсем никаким после расставания, такая пустота чувствовалась… Я рад видеть тебя таким оживлённым. Тебя это всё не так сильно тревожит, как раньше, прям горжусь тобой, — улыбка — самая искренняя и воодушевляющая. Кажется, никто так Яна понять не сможет никогда, как Хёнджин. Его слова всегда оказываются такими подходящими и нужными, словно прописаны где-то по сюжету для идеального персонажа, который лучшую поддержку всегда оказывает. Хёнджин выглядит ведь именно так.
Хёнджин, на самом деле, — олицетворение комфорта и спокойствия для Чонина. Один лишь взгляд на его улыбку заставляет нечто тёплое расплыться в груди, а светящиеся глаза разжигают внутри настоящий огонь. Ян впервые за долгое время чувствует себя настолько наполненным светлыми эмоциями.
— Мне так помогают разговоры с тобой… — а у самого грудная клетка на части разрывается от переизбытка чувств. Он хочет жить, он хочет меняться, хочет стать лучше. Его мотивацией стал Хёнджин.
Хёнджин, дарящий ему надежду, верящий в него, как никто другой.
Хёнджин, который успокоить может без особых проблем и настроение поднять. Понимает Яна лучше всех.
Хёнджин, из-за которого у Яна такие бабочки в животе и желание жить нескончаемое.
— Я очень счастлив, что могу тебе помочь, Йенни, — и улыбается теплее обычного, хотя и кажется, что больше уже некуда. — Отдыхать пойдёшь? Насыщенный денёк, конечно, тебе не помешает расслабиться.
Комната встречает его чувством одиночества и лёгкой тревоги на контрасте. Чонин как будто свою опору потерял, когда из поля его зрения Хёнджин исчез. В голове теперь только кровь-кровь-кровь. Жутко. Ему страшно оставаться со своими мыслями наедине. Ему страшно находиться тут, страшно разочаровывать Хёнджина.
Он даже пачку лезвий из подоконника достаёт, прокручивая её в руках. Долго с мыслями собирается, пытаясь понять, так ли нужно ему это на самом деле. Наверняка есть другой выход этим эмоциям, только Чонин не справляется, ему вот так легче, — вот так привычнее.
За спиной пиликает телефон, вырывая из размышлений. Чонин жмурится, лезвия на подоконник кидает и в телефон, как в своё спасение, вцепляется.
«Как ты? Нормально дошёл, без проблем?» — Хан.
Пальцы дрожат жутко, но ответить надо.
«Да, всё хорошо, спасибо, что поинтересовался».
«Переживаешь из-за Сынмина, да?..»
В горле встаёт ком. Ну какого вот хрена разговор сводится на Сынмине снова? Ему так не хочется о нём говорить. Хочется лишь, чтобы Сынмин, наконец, полностью из его жизни исчез. Хочется спокойствия без лишних нервотрёпок. А тут очередное напоминание о тех тревогах, что приходилось переживать.
«Всё нормально, не волнуйся. Ты правильно сделал, что рассказал. Никто не заслужил такого отношения»
А затем молчание, сводящее с ума. В его голове слишком много всего. Слишком.
Кажется, только рядом с Хёнджином он чувствует себя так одушевлённо, и это не то чтобы очень классно — зависеть от кого-то по-прежнему нифига не круто, особенно если этот кто-то — Хёнджин, сделавший для Яна так много.
Чонин не хочет ему жизнь портить. Он для Хёнджина счастья только желает: заслужил, как никто другой.
Находиться один на один со своими мыслями слишком страшно. Ему хочется болью всё это заглушить. Хочется, чтобы перед глазами была только кровь, а в мыслях — пустота. Он устал. Он боится самого себя. Кажется, лучше всё-таки стать не может: пока Хвана нет рядом, все старания и вера в спасение ничего не значат.
Биение сердца отдаётся в кончики пальцев, а мысли разбегаются в разные стороны. Ян спрашивает только потому, что ему переключиться срочно надо на что-то. Он с ума иначе сойдёт определённо. В голове вновь лезвия, лежащие на подоконнике, а мысли ни на чём не сконцентрировать.
«Ты просто о Хёнджине столько спрашиваешь… Вы же дружите дольше, чем я с ним, разве вы не настолько близки?»
«Ну, не так, как я бы хотел, ахах. А что такое?»
Это плохо закончится, пока Чонин не в себе. Чёрт.
«Боже, я не то имею в виду. В плане, вы с ним кажетесь гораздо ближе»
Ян почти слышит эту неловкую усмешку в попытке разбавить обстановку.
Получается само собой. Он точно не даёт себе отчёта в происходящем.
«Что у тебя за допросы? Всё нормально?».
Какой же ужас. Чонин. Твою мать. Он ведь даже не понимает, что сейчас делает. Это кажется таким абсурдом, что по лбу себя ударить хочется со всей дури. Ян, правда, не знает, почему всё это вытворяет.
«Прости???» — не очень-то удивительно.
А Ян молчит, потому что сказать нечего. Как же всё это тупо. Остаётся надеяться только на то, что это просто глупым сном окажется или Джисон сделает вид, что ничего такого не видел в их переписке. Забавно, не правда ли? Как же Чонину стыдно перед Джисоном…
Он пропадает из сети буквально на пару мгновений, а затем возвращается, тут же начиная что-то печатать. Чонин чувствует это напряжение.
«Это так видно, что ли? О боже, спасите»
Какой же дебилизм. Что его извинения дадут? Уж тем более такие сухие и неискренние.
«Что происходит? У тебя всё хорошо? Ты меня напрягаешь, к чему это всё?»
Он себя по лбу теперь бьёт буквально, поскольку это уже ни в какие рамки не лезет. Чонин такой дурак. Было бы замечательно на самом деле проснуться и понять, что это всё было его дурацким сном. Только ничего, блин, не происходит. А Джисон по ту сторону экрана по-прежнему остаётся в непонимании. Как же всё это ужасно.
«Прости, пожалуйста… Я не хотел тебя напрягать. Просто эмоции»
Губы кусает с силой и по ноге себя бьёт резко. Боль, охватывающая тело, приятным покалыванием растекается внутри, а слёзы отчего-то подступают к глазам сами собой.
«Мне так жаль, прости, я не знаю, что происходит. Я правда не хотел»
«Нашёл из-за чего париться. Ничего же страшного, я просто не думал тебе так быстро раскрывать это».
Закапывает себя глубже, зная, что из эмоциональной ямы уже не выберется этим вечером. Ему словно действительно в кайф делать себе хуже, чтобы сидеть и убиваться потом, думая о том, какой он жалкий. Всегда так было. Только херово, когда из-за его действий должны окружающие страдать. Остальное значения особо не имеет.
«Нравится. Я поэтому через тебя хотел узнать что-нибудь, вы действительно кажетесь куда ближе, чем я с ним… Я прям реально завидую, мне всегда так хотелось быть кем-то более значимым для Хёнджина. А у тебя это так легко получилось»
Впервые Чонина охватывает… ревность? Незнакомое чувство, странное, разъедающее. Такое собственническое и яростное, что его это порядком пугает. Хёнджин просто заботится о нём, что между ними может быть? Почему это Ян должен его ревновать? Почему должен не хотеть делить с другими? Желать максимум внимания себе…
В том-то и дело, что не должен.
А отчего-то чувствует весь этот шквал эмоций на себе. Неправильных, съедающих мысли эмоций.
Неужели Хёнджин и самому Чонину нравится? В плане… конечно, Хёнджин о нём заботится, волнуется, поддержку свою оказывает, но должно ли это зарождать такие неправильные чувства внутри него? Он просто не хочет, чтобы это плохо закончилось. Хёнджину в прошлом и так нелегко пришлось, чтобы снова сталкиваться с проблемой в виде… селфхарма. Чонину стыдно. Стыдно, что именно им пришлось настолько сблизиться, что именно Хёнджину пришлось узнать об этом секрете, стыдно, что его хёну снова приходится думать о том, от чего только смог уйти.
Хёнджин просто этого не заслужил.
«Прости, всё хорошо? Наверное, я снова был резким и напугал тебя…» — нет-нет-нет, ну почему Джисон перед ним извиняется?..
Как же Яну совестно. Он и так затронул эту тему так внезапно и врасплох застал, а теперь ещё и Хан перед ним извиняется. Не так всё должно быть.
«Ты ведь тоже к нему что-то чувствуешь, правда? Я подумал, что тебя мои слова задели как-то».
Наверное, это всё ему просто кажется… или мерещится. Не может такого быть.
«Просто не бери в голову, ладно? Это пустяки, как будто никогда не влюблялся до этого».
И очередная волна охватывающего стыда. Это не Джисон должен здесь извиняться. Не Джисон должен всё вот это писать. Чонину слишком стыдно перед ним.
«Не извиняйся, пожалуйста. Ты не виноват. Я не знаю, почему вообще решил спросить, мне нужно было просто отвлечься на что-нибудь, прости…»
Чонин перечитывает сообщения Джисона и только сейчас вдумывается в это чёртово: «Ты ведь тоже к нему что-то чувствуешь, правда?». Сука. Вот с чего это Джисон такое говорит? Ян ведь, на самом деле, до этого не то чтобы думал о подобном — неправильно ведь это всё как-то — да и сейчас не сказал бы, что что-то необычное чувствует. У него к Хвану только светлые и искренние чувства, по-другому и быть не может. Это не такая влюблённость, которую Джисону переживать приходится. Они ведь просто близкие друзья, правда? Что Чонин ещё может чувствовать?
«С тобой всё в порядке?» — выглядит слишком пугающе.
«Хочешь, можем поговорить о чём-нибудь. Если тебе это нужно, могу попробовать помочь отвлечься»
Джисон и правда искренним очень кажется — это даже трогательно, что ему настолько не всё равно на чувства Яна и что он сам помощь свою предлагает.
Сердце Чонина мелкими стежками зашивают вот так, день за днём, пылинки сдувая. Такую поддержку сложно было представить на протяжении всей жизни, а теперь приходится лишь со слезящимися глазами наблюдать за тем, как бережно к его чувствам относятся. Кажется, впервые он строит такое комфортное окружение, которого всё это время ему так не хватало.
Чонин чувствует себя лучше — это правда.
— Ты так часто стал на улицу выходить, — замечает Хёнджин, облокотившись на дверной косяк с чашкой в руке. — В смысле, я рад видеть, что тебе легче в этом плане. Джисон хорошо на тебя влияет, — и улыбается, как всегда. — Просто хочу, чтобы ты знал, что я горжусь тобой, Йенни. Это всё не так легко, и я счастлив видеть, как ты справляешься.
— Только не надо меня до слёз доводить перед прогулкой! Не хочу лишних вопросов, — прячет свою улыбку, кроссовки обувая.
— Правду тебе говорю, ничего такого, — делает неспешный глоток горячей жидкости, не переставая наблюдать за Чонином. — Не против посмотреть вечером что-нибудь? Ну, если у тебя силы будут и желание, конечно.
В груди что-то расцветает. И как один лишь человек может быть таким милым, тактичным и заботливым? Хёнджин же само воплощение идеальности, как он вообще может существовать на этой планете? Чонин даже не сомневается в своём согласии ни на секунду, поэтому улыбается мягко и счастливо, обещая после прогулки составить Хёнджину компанию, а сам уходит, тоску в себе подавляя. Ему хочется провести время с Хёнджином, да. Возможно, куда сильнее, чем с Джисоном, однако он ведь не может всё вот так бросить — некрасиво это. Да и Хван никуда не денется — ещё успеют, обязательно.
— Я рад, что тебе стало легче, — его глаза горят так жизнерадостно, что Яну аж не по себе становится. Ну вот как кто-то может так радоваться из-за его состояния? — Не знаю, конечно, что у тебя там происходит, но можешь писать мне в любой момент, помогу, чем смогу, обещаю.
Это кажется трогательным слишком. Он в целом-то не особо привык к подобному отношению и с Хёнджином едва свыкнуться успел, а тут Джисон с не менее ярко выраженной заботой появляется. Как-то совсем нереально это. Не верится даже, что всё так хорошо быть может.
— Спасибо большое и прости, что так напрячься заставил, я не контролировал то, что делаю. Мне стыдно, что я поставил тебя в неудобное положение.
— Брось, мои чувства к Хёнджину не секрет, просто я не был уверен, как ты к этому отнесёшься, — продолжает улыбаться так, будто всё это реально никакого значения не имеет. Неужели он не злится и не обижается? Не чувствует себя неудобно?
— И всё же мне стоило подумать над тем, что я говорю.
— Чонин, ты слишком загоняешься, — выдыхает, руку на плечо чужое укладывая. Ян дёргается, тут же себя останавливая. Всё хорошо, ничего страшного, нельзя подавать вид, что что-то не так. — Ничего плохого ты не сделал. Ну честно. Не накручивай себя, всё в норме. Давай просто поболтаем.
Это всё невероятно приятно. Приятно, когда кто-то заботится о твоих чувствах, когда успокаивает и позволяет даже вот такие ошибки глупые совершать. Джисон действительно хороший друг, и Хёнджину бы с ним место было ещё как. Они друг другу подходят — даже очень. Только вот почему это такую тоску в груди вызывает — ещё не ясно. Чонин попросту не хочет допускать, что может что-то к Хёнджину чувствовать, — это странно и неправильно. Да и Хёнджина отношения не интересуют. Нет в этом никакого смысла. Ни в чём.
— Хёнджин вечно о тебе и говорит, знаешь, — хмыкает Хан, голову опуская совсем немного. А потом улыбается отчего-то широко. — Я думаю, ты правда ему нравишься.
— Ты дурак или да? — усмехается.
А в груди что-то переворачивается. Слишком невозможно это всё, как же так? С чего бы это Хёнджину говорить о нём? Как-то слишком странно. Яну просто неловко. Он не хочет думать об отношениях с Хваном, потому что это слишком неправильно. И Хёнджин о таком думать не должен: плохой это вариант — вступать с Чонином в отношения.
— Нет, серьёзно, ты просто не слышал его разговоры о тебе. Это тупо моя мечта, знаешь. Чтобы обо мне вот так говорили.
Чонин жмурится, глотая сгусток неопознанных эмоций. Нельзя думать об отношениях с Хваном, нельзя.
— Я не могу-у-у, ты хочешь, чтобы мне стало стыдно за то, что Хёнджин ко мне относится не так, как к тебе?
Джисон удивлённые глаза на него направляет.
— Нет, что ты, — и затихает на мгновение. — Прости, я не фильтрую, что говорю. Просто первое, что в мыслях было, то и сказал.
Как тупо. Как же, сука, тупо. Опять Чонин о словах своих не думает и извиняться Хана в который раз заставляет, когда тот ничего и сделать не успел.
Неловкость между ними опять в воздухе повисает. Кажется, Джисон первый, с кем Яну удалось так быстро найти общий язык, только почему эти неудобные разговоры продолжают между ними происходить? Чонину вновь сквозь землю хочется провалиться. Это всё глупо, он просто не умеет дружить.
Успокаивает сейчас только мысль о Хёнджине, с которым они сегодня фильм какой-нибудь вместе посмотрят и поговорить смогут. Хёнджин — его зона комфорта, с ним он, кажется, может обсудить уже всё что угодно. После того, как Хван узнал такой зловещий секрет и не отвернулся от него, кажется, уже и правда ни о чём не страшно с ним говорить.
— Как ты думаешь, каково в отношениях с Джисоном? — и снова он ни о чём совершенно не думает, когда к Хёнджину обращается, стараясь выглядеть спокойным и расслабленным.
— Только не говори, что ты хочешь с ним встречаться, умоляю.
Боже, наверное, это именно так и звучало, однако Чонин не имел в виду ничего подобного! Какой ужас.
— Нет, конечно. Мне просто интересно… твоё мнение узнать, — какой же он всё ещё неловкий, ужас. И зачем он только это всё делает? Узнать, не против ли Хван с Джисоном встречаться? Как будто он ему прямо сказать сможет.
— Ну, не думаю, что сейчас это хорошая идея, потому что у него в жизни явно что-то происходит, чем он делиться не особо хочет. Джисон просто слишком быстро партнёров меняет.
— Ты не пытался узнать, почему?
— Пытался, конечно, только он на разговор не настроен. А что? Он тебе что-то рассказал об этом?
Ох, вот сейчас придётся врать, если Чонин всё испортить не хочет.
— Не то чтобы, просто мне его реакция тоже не особо была понятна, когда эта тема в разговоре зашла. Наверное, ты прав, он не готов пока о таком говорить.
Мягкая смиренная улыбка Хёнджина даёт, наконец, расслабиться, и Ян решает отпустить ситуацию. Не думать слишком много. Ни к чему ведь это, правда?
— Будем же смотреть что-нибудь? — меняет он тему, проходя, наконец, в глубь квартиры.
— Да, если у тебя силы есть, то конечно.
На самом деле, фильм оказывается даже не таким интересным, как размышления о том, что на самом деле Чонин к Хвану чувствует. Это ведь всё слишком странно, не правда ли? Если бы не Джисон, то Чонин наверняка бы даже не стал думать о подобном — Хёнджин действительно замечательный хён для него, но как он может быть кем-то больше? Хёнджина отношения не волнуют, с чего бы ему вдруг вступать в них, ещё и с Яном? Невозможно это как-то.
Но если так подумать, мог бы Ян взаправду строить здоровые отношения с Хёнджином? Мог бы сделать так, чтобы они ни Хвану, ни ему самому дискомфорта не приносили? Это ведь нелегко, учитывая, через что им двоим пришлось пройти в прошлом. И далеко не факт, что в таких отношениях им вдвоём будет так уж здорово.
А потом думает внезапно о том, что уже несколько дней с собой ничего не делал. Особенно, если не учитывать тот единственный срыв, его выдержка и правда впечатляет. Это кажется «вау» каким результатом, потому что такое представить он не мог уже слишком давно. Наверное, ему и правда становится легче. Будь Чонин в отношениях с Хёнджином, он наверняка бы смог продержаться и дольше — с его-то заботой и поддержкой. А ещё с новым статусом, который позволил бы старшему видеть гораздо больше и знать о срывах.
Наверное, Хёнджин как никто другой бы позаботился о его порезах. Как никто другой понял бы каждый его срыв. Как никто другой волновался бы искренне, с кристально чистым желанием помочь справиться с этой проблемой. Чонин ни с кем бы не смог так открыто говорить о своих чувствах и о своём селфхарме, как в отношениях с Хёнджином. С другой стороны, что им мешает оставаться друзьями при том же раскладе? Возможно, Яну просто неловко за то, что он такой, и делиться подобным с кем-то, с кем он не в отношениях, для него слишком неправильно и некрасиво. Ведь зачем Хёнджину всё это выслушивать?..
Твою мать. Нельзя было так в свои мысли уходить. Ему кажется это таким неуважительным по отношению к Хёнджину, что от самого себя тошно становится. Чонину слишком сильно хочется себе боль причинить. Он просто не заслужил проводить время с Хёнджином вот так, с таким-то характером. Не заслужил вообще быть настолько ему близок.
Угукает в ответ слабо, пытаясь вслушаться в речь актёров, однако фильм внезапно оказывается поставлен на паузу.
— Что случилось? — тёмные глаза направляются точно в глаза Чонина, не давая улизнуть. — Йенни, ты всегда можешь мне рассказать о чём угодно, знаешь же.
— Всё правда в порядке, — кусает щёки изнутри и под долгим пристальным взглядом сдаётся: — Ну, может, не прям всё, оно само в голову лезет. Я не специально. Но в целом всё хорошо, ничего такого, честно.
— Сорваться хочешь? — тише обычного произносит он, голову слегка наклоняя. Чонин глаза закрывает на мгновение и кивает слабо, боясь своих мыслей и реакции Хёнджина. Тёплая ладонь касается щеки. Внутри всё разрывает к чертям, и глаза открывать больше не хочется. — Йенни, всё нормально. Давай просто подумаем, так ли тебе это надо, м? Посмотри на меня, — глаза разлепляются с трудом. А пальцы быстро давят на ляжку, вызывая приятное ощущение боли. Какая же ошибка, чёрт. — Ну не стоит, тише, — поглаживает его щёку мягко. На душе скребут кошки. Боже, Хёнджин это увидел. И всё понял. Как отвратительно. Почему он должен это терпеть? — Йенни, я рядом. Можешь так же на мою руку надавить? — и подносит вторую свою руку ближе. Чонин думает недолго, прежде чем укладывает ладонь на чужое предплечье. И сжимает совсем слегка. Для вида скорее. — Я не стану тебя осуждать, Йенни, давай просто успокоимся, хорошо?
Воздуха в груди словно не хватает. Страх охватывает тело. Не хочется сейчас здесь находиться и испытывать всё это, и опять Хёнджина донимать ещё.
Дышать помогает только этот успокаивающий мягкий голос, это доверие, что так старательно было построено между ними двумя. Чонин теряется в своих мыслях, а из этой тёмной ямы со дна выводит светлый голос Хёнджина и его успокаивающие поглаживания щеки.
Да, Хёнджин определённо тот, кто как никто другой знает, как Яну помочь и не навредить.
— Прости, — скоротечно извиняется Чонин, наконец чувствуя, как состояние медленно стабилизируется.
— Тебе не надо так много думать. Я рядом и готов оказать тебе помощь, тебе совсем не за что извиняться, Йенни.
— Хён… — глаза блестят совсем слегка. — Спасибо, что ты делаешь это для меня. Это всё. Я тебе так благодарен…
— Ну всё, всё, спокойно, — тепло усмехается он, растрёпывая чужие волосы. Чонин и сам не знает, почему тихо так смеётся вместе с ним и почему на душе так легко становится вдруг. — Отложим просмотр фильма? Или он просто скучный?
— Ой, да брось, я тоже успел заскучать.
Хван ноутбук быстро откладывает и снова на бедную макушку Яна нападает, заставляя того смеяться непроизвольно и уклониться пытаться.
— Ну хва-а-атит, — хохотать не прекращает, руками отпираясь. — Волосы мне портишь!
Одному только Хёнджину видно, как лицо младшего краснеет. Он находит это чрезвычайно милым, наконец отстраняясь от бедных растрёпанных волос.
Тепло на душе растекается слишком приятно, Яну нравится этот контраст и ощущение лёгкости и свободы.
Смог перебороть плохие мысли благодаря Хёнджину рядом, который, кажется, абсолютно всегда знает, как будет лучше и правильнее. Который слова нужные находит и вовремя с серьёзности на такую игривость переключается, расслабляя совсем.
И что бы Чонин без Хёнджина делал?
— Ты слишком мило смущаешься, знал? — улыбается довольно.
— Хён, ты невыносим! — сам едва смеяться перестаёт, тщетно пытаясь исправить творение Хёнджина на своей голове.
— Милашка, — а глаза горят ярко-ярко.
Нет, боже, Хёнджин, не надо этого делать! Нельзя же быть таким очаровательным! Ну просто нельзя. Запрещено это. Чьё-то сердце ведь может однажды не выдержать, ну правда.
— Это напоминает мне, как мы с Мином дурачились иногда так же. Мне кажется, только благодаря тебе я не чувствую столько боли, вспоминая его.
— Могу считать это признанием в чувствах?
— Хё-ё-ён, ты с ума сошёл, не говори так!
А Хёнджин вновь на него опасно надвигается, руки вытягивая к волосам, с весёлой улыбкой на лице. Чонин думает, что он, наконец, невероятно счастлив, когда перед ним Хёнджин, вот такой довольный, и дурачится с ним, как ребёнок. Горящие глаза — всё, что хочет видеть Ян каждый день.