Егора, нашего однокурсника (НЕориджинал)

Егора, нашего однокурсника, всегда окутывала вуаль таинственности — он не имел страниц в социальных сетях, был крайне немногословным, никогда не вступал в разговор первым, его внешний вид был исключительно строгим и минималистичным, он избегал брендовой и статусной одежды, причём настолько радикально, что своими руками избавлял её от логотипов фирм-производителей. Поначалу мы все думали, что это какой-то типичный омежка, настолько затравленный в школе, что теперь и в стенах ВУЗ'а он хранит молчание, не желая привлекать внимания потенциальных агрессоров.

Но как оказалось, яйца Егора были отлиты из стали, и поняли мы это после того случая, когда он единолично уложил лицом в пол трёх быдловатых старшекурсников, когда те в агрессивной форме отказали ему в просьбе не курить в уборной. Причём сделал он это, со слов оказавшегося в центре событий одногруппника, без единого удара, двигаясь с грацией мастера кунг-фу, искусно обращавшего удары своих противников против них же. И исполнено всё это было настолько изящно, что ректор нашего учебного заведения просто развёл руками, когда эта троица обратилась к нему с жалобой, ведь следы побоев не смог бы обнаружить даже самый дотошный судмедэксперт. С того момента мы и поняли, что с Егором всё не так просто.

Как оказалось, его яйца отблёскивали сталью не только в ситуациях с применением физического насилия — будучи привыкшими к его молчаливой отрешённости, периодически он удивлял всех окружающих, а в особенности преподавателей, с которыми он вступал в дебаты, уровнем и качеством своей риторики — готов поспорить, что на его фоне Демосфен был подобен косноязычному ребёнку-дауну с дислексией, ведь он не просто говорил, он творил произведения искусства, мазками безупречно подобранных слов рисуя на холсте заворожённого всеобщего слушания свои шедевры. В общем, связываться с ним никто не хотел — быдло-альфачи не хотели быть опущенными низкоранговым самцом, преподаватели боялись ударить в грязь лицом, а всем остальным, в общем-то, было до пизды. И мне тоже было, до определённого момента.

«Всё, что говорят обо мне — правда, если ты тоже хочешь выйти за границы возможностей своего тела и разума, то приходи сегодня в 19:00 по этому адресу» — сказал Егор шёпотом мне на ухо, перегнувшись через заднюю парту, после чего сунул сложенную записку в карман моей толстовки. Сказать, что я охуел — ничего не сказать, ведь мы с ним даже не общались-то толком. «Я знаю, что у тебя много вопросов, но не сейчас, тут слишком людно» — сказал он, после чего вернулся к чтению лежавшей на коленях книги. Опешив, я медленно достал записку из кармана — Шитановский переулок 28/2, 4-й подъезд, 8-й этаж, квартира 424, — это было как раз недалеко от моей съёмной.

Несколько раз нажав на дверной звонок и поняв, что он не работает, я занёс было руку, чтобы постучать, но внезапно задумался — а как мне стоит стучать, тихо или громко? Ведь если я постучу тихо, он подумает, что я слабохарактерный, а если громко, то он может посчитать, что я воинственно и агрессивно настроен, а если... Махнув на эти размышления рукой, я просто оттарабанил стандартный «тук тук-тук-тук-тук тук-тук». Ключ в замочной скважине провернулся практически сразу же, словно Егор уже стоял за дверью, ожидая меня. Он молниеносно схватил меня за руку и, не дав мне разуться, быстро дотащил до кухни и усадил на стул.

В его взгляде было что-то дикое — зрачки метались из стороны в сторону, рот был приоткрыт, а на меня он практически не смотрел.

— Вот, засыпь это в рот, а потом запей водой, на вкус как чипсы, не бойся, — сказал он, протянув мне стакан, наполовину заполненный какой-то толчённой коричневатой крошкой. — А... а что это? — немного опешив, спросил я. — Это сушёный толчённый красный мухомор, он необходим для проведения процедуры твоего посвящения. — Посвящения? Посвящения во что? Или куда? — Скоро ты всё узнаешь, — заговорщически улыбнувшись, сказал Егор, — пей. — А ты? Или только я должен его съесть? — Я съел за пять минут до твоего прихода, поэтому тебе тоже нужно съесть его как можно скорее, чтобы мы оба пришли в нужное состояние в одно время, поэтому не мешкай.

Поднеся стакан к носу, я и правда почувствовал выраженный грибной запах. Хоть происходящее и казалось мне странным, я даже представить не мог, во что это выльется в итоге, поэтому без особых размышлений засыпал в рот эту мухоморную крошку. Как оказалось, проглотить её без воды невозможно — крошка прилипает к слизистой, обволакивая щёки, язык и дёсны мухоморной плёнкой, поэтому пришлось поспешно запить всё это дело водой, чтобы не сблевать. «Теперь остаётся только ждать, — сказал Егор, — через час-полтора приступим, а пока можно немного расслабиться, пошли поиграем во что-нибудь». Мы прошли в комнату, плюхнулись на диван и устроили реконструкцию боя Хабиба с Макгрегором в UFC на плойке.

Прошло чуть больше часа. Я стал чувствовать, что пребываю в нескольких измерениях одновременно. Стал чувствовать собственное внимание, которое словно снова и снова носилось по кругу, от одной мысли к другой. Поняв, что всё началось, я закрыл глаза и откинулся на спинку, чтобы попытаться разобраться в собственных ощущения, но услышал голос Егора, который, как мне казалось, исходит не конкретно из какого-то места, а отовсюду сразу:

— Ты на пороге великой мистерии. Ты начинаешь чувствовать дуновение силы, управляющей этим миром, и единственный вопрос, который сейчас стоит перед тобой — как стать единым с этой силой, как стать её проводником, как стать избранным, способным взаимодействовать с реальностью немыслимым для обычного человека образом. Твоё тело — сосуд, и все сосуды одинаковы по своей природе, но наполнение этого сосуда — вот, что по-настоящему важно. — И чем же я должен себя наполнить? — спросил я, не открывая глаз. — Ты подумаешь, что я шучу, но я сейчас предельно серьёзен — дерьмом, ты должен наполнить себя дерьмом, — произнёс он тоном, не терпящим возражений. — Дерь... — начал было я, но был прерван. — Тихо, да, я понимаю твоё недоразумение. А теперь позволь кое-что тебе объяснить, — он глубоко вдохнул, словно собираясь с мыслями, — всё, что ты знаешь об этом мире — это ложь, твои мозги промыты, и виной всему — отлучение человека от потенциального источника его силы, от его собственного кала. Как думаешь, почему тема говна настолько табуирована в приличном обществе? Потому что говно — источник жизни, счастья и целостности каждого отдельного человеческого существа, но нас всех приучили избавляться от собственного дерьма, нам запретили говорить о нём, нам искусственно вшили программу отвращения к говну, потому что они, — устремил он указательный палец в небо, — они всё знают, они селят нас в бесконечные многоэтажки, собирают наше дерьмо, используют его безграничный потенциал в своих алчных, корыстных целях, живут вечно и правят этим миром. Мы все для них — просто скот, безоговорочно отдающий им самое дорогое, что у нас есть. А всё потому...

Внезапно я ощутил себя в теле другого человека, чем-то отдалённо на меня похожего, но не являющегося мной. И я подслушивал мысли в его голове, казавшиеся моими собственными, но неподвластными мне. Я ощущал, что качаюсь на волнах его мыслительного процесса, словно лёжа на надувном матрасе под жаром мозга-солнца. Хлёсткая пощёчина выбила меня из этого состояния.

— А всё потому, я говорю, что нас просто так приучили, так повелось испокон веков, что кучка копроэксплуататоров раньше других смогла понять ценность кала. Довольно слов, ты должен сам это всё увидеть, — сказал Егор, поднимая меня с дивана, — снимай штаны и садись в центр комнаты. — Это ещё зачем? — отчаянно цеплялся я за остатки здравомыслия. — Необходимо провести обряд дефекации и начертить в центре комнаты символ. — Дефекации? Посрать, что ли? — Именно. — Ты хочешь, чтобы я насрал в центре твоей комнаты? — Это необходимо, вскоре ты и сам всё поймёшь.

Не силах поверить в реальность происходящего, я растерянно уставился ему в глаза — он же смотрел на меня по-отечески, в его взгляде чувствовалась успокоительная уверенность и решимость, которая начала передаваться и мне. То ли концентрация мухоморов в моей голове достигла критической отметки, то ли я и правда уверовал в эту копротеорию, но я встал в центре комнаты, снял с себя джинсы, стянул трусы и сел на корточки. Сидеть было трудно, тело меня практически не слушалось, и единственное, чего я боялся в данный момент — что упаду копчиком в собственную кучу дерьма. Прошло несколько минут, комната наполнилась зловонным смрадом, я поднял глаза вверх и встретился взглядом с Егором. «Хорошую кучу ты навалил, вставай, пока достаточно» — сказал он и подал руку.

Встав на колени перед моей кучей говна, он сложил руки лодочкой, закрыл глаза и тихо произнёс что-то на языке, отдалённо напоминающим латынь. Затем он сложил вместе указательный и средний пальцы на правой руке, после чего церемониально и медленно ввёл их в ещё тёплую кучу моего дерьма. Снова сказав что-то на латыни, он поднялся с колен, обратился ко мне и дотронулся измазанными дерьмом пальцами моего лба. В тот же миг я ощутил неведомую мне прежде степень спокойствия — все тревоги, волнения и страхи отступили, оставив после себя лишь благодать, блаженство и умиротворение. Его пальцы продолжали скользить по моему лицу, вырисовывая причудливый узор. Я почувствовал, что никогда прежде не чувствовал себя настолько живым и настоящим.

Закончив с моим лицом, он усадил меня на пол, разделся и сел в центре комнаты. «Теперь моя очередь» — коротко сказал он. Его дерьмо было на порядок чище моего, в нём не было крупных кусков пищи, да и консистенция у него была куда более твёрдой, плотной, но не сухой. Закончив, он встал и сказал: «сделай то же, что и я с тобой». Подойдя к его кучке, я встал около неё на колени, повторил позу с ладонями лодочкой и ощутил, что сквозь меня говорит некая незнакомая мне сущность: «Copro Del'a Fellini mor Paron». Моё тело знает, что делать, больше мне не нужно задавать вопросы. Я ввёл пальцы в его дерьмо — оно было приятно тёплым и мягким, и я, стремясь зафиксировать этот момент в памяти, немного поигрался с ним пальцами. Встав с колен, я принялся разрисовывать лицо Егора по той же причудливой технологии, что и он моё. Наши лица были украшены дерьмом друг друга. Словно прочитав мои мысли, он сказал: «На свете нет ничего, что сближало бы двух людей сильнее».

Я знал, что последует дальше — символ, нам необходимо было начертить его на ламинате. Словно ведомые единым коллективным разумом, мы принялись размазывать дерьмо друг друга по полу настолько синхронно и быстро, что управились буквально за считанные минуты, после чего, стоя в центре импровизированной дерьмо-пентаграммы, соприкоснулись липкими ладонями друг с другом и произнесли нараспев: «Copro Del'a Fellini mor Paron!». Мы уже не могли говорить, мы уже не могли здраво воспринимать окружающую нас действительность, нами двигало нечто первобытное — мы неистово измазывали друг друга дерьмом, а после жадно слизывали его с тел друг друга — в этом не было гомосексуального подтекста, ведь нас влекла не жажда тел друг друга, а жажда чего-то более изощрённого — жажда истинного дерьма, настоящего дерьмища, говна всех говен, и словно угадывая моё желание, Егор потянулся к пульту, и на экране висящей на стене плазмы возникла надпись: «Лига Справедливости Зака Снайдера».