Бланкизм и тенденции возврата к домарксистским концепциям в левом движении в России
К сожалению, в коммунистической среде ввиду слабости прессы и идеологической работы дискуссии по вопросам теории протекают в основном не в прессе, а в личных и интернет-дискуссиях. Читатель из коммунистических изданий получает крайне мало информации о протекающих в среде коммунистов дискуссиях и имеющихся разногласиях на счет разных актуальных вопросов. Однако объективная ситуация в России, подталкивающая критически относящихся к происходящему людей к социалистическим и коммунистическим идеям (в основном вне зависимости от деятельности коммунистов), точно так же подталкивает этих людей общаться с единомышленниками на волнующие идеологические вопросы. Таким образом, из-за невнимания к идеологическим вопросам и нерегулярности выхода коммунистической прессы мониторинг идеологического состояния левого движения гораздо правильнее делать по содержанию Интернет-общения сетевых активистов, нежели по публикуемым в малотиражной прессе материалам (хотя и она отражает состояние умов, так как пишется все теми же активистами) - оно, как правило, и откровеннее, и охватывает более широкий спектр проблем. Настоящая заметка родилась по впечатлениям от некоторой тенденции, ярко проявившейся в российской блогосфере среди местных «левых» - тенденции к домарксистским концепциям.
Время от времени, общаясь в Живом журнале, приходится встречать людей, восторгающихся то Огюстом Бланки и его русским последователем Ткачевым, то эсерами, то деятелями Великой Французской революции и эсерами одновременно.
Этого, наверное, следовало ожидать и ранее, ибо обстоятельства идейного формирования левого движения (под левыми я понимаю людей, которые теми или иными путями пришли к отрицанию капиталистического общества) сильно способствуют тому, что наряду с классическими немарксистскими «левыми» течениями (анархизм, реформизм) появляются неклассические, но до некоторых пор эта тенденция склонялась к после-марксистским теориям (а-ля Р.Дебре, Г.Маркузе, Ги Дебор, Эбби Хофман, Руди Дучке, франкфуртская школа и т.д.). А вот уклон в ДО-марксистские теории - нечто необычное, удивительное (если учитывать тот хвост научной критики, коим они подверглись со стороны хотя бы тех же марксистов) хотя весьма закономерное.
Откуда это появляется? Вроде бы, всем ясно, что практика Ленина куда победоноснее, чем Бланки или Ткачева, что практика эсеровщины разоблачила себя полностью и безоговорочно в Гражданскую, а еще Маркс подробно и популярно объяснил, что либертарные и эгалитарные лозунги Великой Французской революции были ни чем иным, как романтизированием буржуазных интересов, но вся эта катавасия продолжается и далее и даже, на мой взгляд, имеет тенденцию к росту. Причину этого таковы:
- во-первых, с падением СССР упал и авторитет марксизма, под которым зачастую понимали ту яковлевско-сусловскую карикатуру, которую КПСС выдавала за научную идеологию;
- во-вторых, современные коммунистические организации очень мало, можно даже сказать, что совершенно не уделяют никакого внимания марксистской теории, развитию теоретической прессы, подготовке научных кадров из своих рядов, а потому в подавляющем большинстве попытки «левых» поднять знамя того или иного немарксистского идеолога квалифицированного отпора не встречают.
- в-третьих, сам массовый теоретический уровень левых активистов таков, что большинство из них легко ведется на любую идеологическую удочку, колоссальная путаница у них в голове от отсутствия систематической теоретической подготовки кидает их в погоне за «истинно-революционной теории» то в одну, то в другую стороны, причем большинство при этих метаниях даже забывают поинтересоваться, имеется ли в наличии критика этих идей, не то чтобы самостоятельно правильно оценить их научную ценность.
Что самое прискорбное, так это то, что переход от увлечения «новыми» теориями к увлечениям «старыми» теориями есть свидетельство продолжающейся интеллектуальной деградации левого движения в целом - если «новые» теории еще как-то поднимают вопрос о применимости теории к современным условиям, то «старые» применительно к современности примитивно абсолютизируют те или иные стороны революционной тактики (заговор, индивидуальный террор, немедленное восстание), что есть с точки зрения обществоведения куда более серьезный шаг назад, чем гипертрофирование некоторых тенденций 60-70 гг. 20 века у франкфуртской школы. Если «новые» теории пытаются ответить на новые вопросы, которые ставит развитие общества, то «старые» и не пытаются это сделать, если «новые» используют пробелы в критике, вызванные отсутствием времени или сил, то поклонники «старых» просто невежественно игнорируют всю предыдущую критику. Разумеется, при развитии марксистской сознательности актива и симпатизирующих движению эта тенденция будет обречена на жалкое убогое существование на задворках, но, к сожалению, существования не прекратит и будет при каждом ослаблении борьбы с ним, в полном соответствии с тезисом Сталина, что самый опасный уклон - это тот, с которым прекратили бороться, стремиться расширить свое влияние, так как за ним стоят вполне объективные социально-экономические предпосылки.
Имеет ли отношение Ткачев к марксизму
Характерной особенностью современных российских домарксистских течений являются постоянные попытки их последователей заручиться хвалебными отзывами со стороны марксистов (и особенно классиков марксизма). Этот энтузиазм по выискиванию в сочинениях классиков марксизма благоприятных для своих кумиров цитат связан в первую очередь с сохраняющимся огромным авторитетом марксизма среди коммунистов в условиях падения авторитета марксизма в массах. Честно говоря, был сильно удивлен, столкнувшись с живым (!) бланкистом, но еще больше был удивлен, услышав от него повторение старого меньшевистского, избитого современными буржуазными учеными проститутками тезиса о том, что русский большевизм ведет свое начало от бланкизма. Но если меньшевики это произносили, обвиняя большевиков в грехах мелкобуржуазных радикалов, то современные бланкисты с радостью это воспроизводят, пытаясь представить Ленина верным ткачевцем. Так, например, из Ткачева делают сначала первого русского марксиста: «Ткачёв впервые прочитывает марксизм в русском ключе…», а потом начинают собирать хвалебные отзывы :
«Ленин о Ткачеве отзывался весьма одобрительно. В своей брошюре "Что делать?" Ленин писал: "Подготовленная проповедью Ткачева и осуществленная посредством "устрашающего" и действительно "устрашавшего" террора попытка захватить власть - была величественна".
Большевистский историк профессор Михаил Покровский в статье "Корни большевизма в русской истории" в 1923 г. писал: "В пророческом предвидении Ткачева на нас глядит большевизм... То, что предвидели авторы "Молодой России", каракозовцы и Ткачев, через 60 лет стало обычным жизненным явлением".
Наконец, об отношении Ленина к Ткачеву у нас есть свидетельство Владимира Бонч-Бруевича, долголетнего друга и соратника Ленина, бывшего управляющего делами первого Совнаркома. В статье "Ленин о художественной литературе", напечатанной в московском журнале "Тридцать дней" за 1934 г., Бонч-Бруевич писал: "Чернышевский - особенно был близок Владимиру Ильичу... Вслед за Чернышевским Владимир Ильич придавал очень большое значение Ткачеву, которого он предлагал всем и каждому читать, изучать".
Бердяев (хотя и та фигура, что тру-марксисты сразу взвоют!): "Наибольший идеологический интерес, как теоретик революции, представлял Ткачев, которого нужно признать предшественником Ленина... Он государственник, сторонник диктатуры власти, враг демократии и анархизма. Революция для него есть насилие меньшинства над большинством... Нельзя допустить превращения государства в конституционное и буржуазное... Ткачев, подобно большевикам, проповедует захват власти революционным меньшинством и использование государственного аппарата для своих целей. Он сторонник сильной организации.
Ткачев один из первых говорил в России о Марксе. Он пишет в 1875 г. письмо к Энгельсу, в котором говорит, что пути русской революции особые, и что к России неприменимы принципы марксизма... Ткачев более предшественник большевизма, чем Маркс и Энгельс.
Он интересен, как теоретик русской революции и предшественник большевизма. Мысли его острые".»
Во-первых, попытки представить Ткачева и ткачевцев как первых, кто обратил внимание на марксизм в России, выдают в качестве источника современного бланкизма банальное невежество. Начнем с того, что Маркс, как и Энгельс ни Ткачева, ни его последователей и единомышленников на дух не выносили. Факт неслучайной связи Нечаева (сильно насолившим марксистам в I Интернационале) с Ткачевым говорит сам за себя, а потому даже не сильно разборчивый в связях, но по-своему принципиальный Герцен Ткачева не очень вежливо отшил, не то чтобы гораздо более принципиальный Маркс, видавший и не таких «революционных» проходимцев. Единственный установленный контакт Ткачева с Марксом и Энгельсом - это известное письмо Ткачева к Энгельсу от 1875 года, причем Ткачев, в отличие от того, что нам пытаются преподнести фанаты этого деятеля, отнюдь не пытался «осмыслить» марксизм, а разражался кучей самых различных обвинений против Маркса и всячески отмежевывался от марксизма, прокладывая дорогу скорее эсеровской концепции, нежели марксистской. Энгельс в работе «Эмигрантская литература» 1875 года едко высмеивал потуги Ткачева на теоретизирование, и посмеивался над ним и его другом Нечаевым за те печатные образчики казарменщины и авантюризма, которые исходили от них.
«Осмысление марксизма» Ткачевым и вообще вопрос об отношении Ткачева к марксизму подробно разобран в критике работ академика Покровского (на которого также ссылаются в подтверждение этого абсурдного утверждения). Покровский еще годах этак в 20-х утверждал, что Ткачев был «первым марксистом». Так что велосипеда наши доморощенные бланкисты не изобрели и Америки не открыли, просто откопали довольно-таки старую и отвергнутую большинством ученых концепцию. Апелляция к некоторым элементам исторического материализма у Ткачева, который тот якобы «почерпнул» у Маркса не прошла уже в 20-е годы. Покровскому убедительно доказали, что идеи о примате материального, экономического над юридической и идеологической надстройкой в то время, буквально витали в воздухе, и в том или ином виде встречаются почти у всех революционных деятелей той эпохи (из русских - например, Герцен), находя свое научное, законченное выражение и философское обоснование в работах Маркса, и никакой собственно ткачевской заслуги в этом нет.
С другой стороны, ненавидимому бланкистами Лаврову (разумеется, верные ученики продолжают борьбу своего учителя) категорически отказывают в том, что является, в отличие от «первого марксиста Ткачева», его бесспорной заслугой. Именно Лавров был другом и многолетним корреспондентом К.Маркса и Ф.Энгельса, именно идеи Лаврова послужили, по выражению Плеханова, тем мостом, по которому многие народники перешли к марксизму. Впоследствии «мягкотелый Лавров» нашел в себе мужество порвать с правонародническим течением, осудив своих же сторонников, а к концу жизни до определенной степени признал и утопичность надежд на общину и «социалистические инстинкты» русского крестьянства, а также заявил о неизбежности развития капитализма в России. Чего так и не сделал «твердокаменный» Ткачев.
Вообще, вопрос о начальном развитии марксизма в России и контактах Маркса/Энгельса с русским движением для фанатов немарксистких учений очень смутен. Отрицая марксизм, они не озабочиваются его изучением. Они совершенно не в курсе, что среди русских, лидирующих в переписке с Марксом и Энгельсом, лидирует отнюдь не Лопатин, который начал переводить «Капитал» (а уж тем более не фигурирующий в ней Ткачев), а Даниэльсон, а вторым… нелюбимый им «мягкотелый» Лавров, затем идут Плеханов и Засулич. Совершенно очевидно, что и классики марксизма не считали, что Ткачев «осмысливает марксизм», и он сам не считал осмысление марксизма столь важным делом, чтобы вступать с Марксом в переписку.
Первым же марксистом в России был даже не Даниэльсон, который до конца жизни так и остался либералом, а Н.И.Зибер, который опубликовал в 1871 году в Киеве диссертацию под заглавием «Теория ценности и капитала Д.Рикардо в связи с позднейшими исследованиями и разъяснениями». Работа Зибера содержала не только единственный по глубине в тогдашней русской литературе анализ теории Риккардо, но и сочувственную реакцию на первый том «Капитала». Он первый выступил в русской печати с защитой учения Маркса от критики со стороны либералов. Но опять же, какая незадача для нашего ископаемого бланкиста, Зибер был близок… к Лаврову, а публиковался не в «Набате» у Ткачева, а в «Отечественных записках», которые издавали либерал Салтыков и социалист Михайловский.
Тщетность потуг доказать, что русский большевизм есть продолжение ткачевщины, служит тот замечательный и общеизвестный факт, что из среды русских бланкистов НИ ОДНОГО большевика так и не вышло, в то время как группы, ориентировавшиеся на теорию Лаврова со временем перешли в значительной своей части к марксизму («Черный передел»).
Цитата из Ленина, которую приводят в доказательство влияния Ткачева на Ленина, является ярким примером передергивания путем обрезания цитаты - в оригинале в работе «Что делать» она звучит так:
«Говорят, что история не повторяется. Но Надеждин изо всех сил старается повторить ее и усердно копирует Ткачева, разнося "революционное культурничество", крича о "набате вечевого колокола", об особой "точке зрения кануна революции" и т. п. Он забывает, по-видимому, известное изречение, что если оригинал исторического события представляет из себя трагедию, то копия с него является лишь фарсом. Подготовленная проповедью Ткачева и осуществленная посредством "устрашающего" и действительно устрашавшего террора попытка захватить власть - была величественна, а "эксцитативный" террор маленького Ткачева просто смешон и особенно смешон, когда дополняется идеей организации середняков.»
Ленинская мысль тут ясна - что в ТЕХ условиях, в условиях послереформенного царизма попытки Ткачева были величественны, но в любых других условиях копирование того же смешно и нелепо. Причем, с уважениям высказываясь о самом Ткачеве как героической личности (не более, ибо его практику он оценивал не как победоносную и правильную, а как трагичную, хотя и величественную), Ленин в контексте напрочь отметает саму ткачевщину, которой болеют его оппоненты - «экономисты». Приведенная же выше цитата из комментария одного убежденного ткачевца взята вообще не из работы Ленина, а из статьи некоего Д.Шуба . Этот Шуб, в симпатиях к революции не замеченный, вполне в духе проституированной «истории», обрезая одну цитату, далее дает гораздо более развернутую цитату из антикоммуниста Бердяева, в целях подтверждения, что большевизм = бланкизм, совершая, таким образом, против марксизма вполне осознанную идеологическую диверсию. А безграмотные «революционные митрофанушки» рады стараться - найдя на буржуазной помойке дохлую кошку, принесли ее в дом и делают вид, что не замечают ни запаха, ни подгнившего внешнего вида. Ради того, чтобы оправдать теорию «революционного меньшинства», которому необходима только активность отдельных членов для победы они готовы не только терпеть трупный запах антикоммунистической пропаганды, но и сожрать эту буржуазную идейку целиком.
Источник бланкизма и теории «революционного меньшинства»
Вообще, собственно теория «революционного заговора» в 19 веке была многократно проверена на практике. Сам человек, который сформулировал эту теорию, и с именем которого она была связана - Огюст Бланки на собственном опыте неоднократно мог убедиться в ее ущербности. Однако ни тюрьмы, в которые его после каждой неудачной попытки заключали, ни личное участие в заговорах, не могли пошатнуть в нем уверенности, что его теория верна, а дело неудачно вовсе не потому, что «плохо организовано» или «не так сидим». С упорством маньяка он действовал, как в известном анекдоте - «А что тут думать, прыгать надо!» и использовал тюремное заключение, надо думать, не для умственных упражнений, а для подготовки к следующим прыжкам.
Но предметом нашего разбора будет не столько критика этих попыток (которая уже и без меня насчитывает тома), сколько выяснение - какие же такие социальные источники имеются для столь маниакальной уверенности в возможности заговора «революционного меньшинства», охватившей не только одного Бланки (что было бы не столь опасно), но и тысячи его сторонников в 19 веке и нашедшей себе сторонников даже в 21 веке.
Для того, чтобы посмотреть на социальные условия, в которых возник бланкизм, надо обратиться сначала к его источнику. А непосредственным источником «теории революционного заговора» был т.н. «Заговор равных» - попытка группы под руководством Г.Бабёфа и Ф.Буонаротти путем заговора небольшой группы сторонников осуществить во Франции государственный переворот, установить революционную диктатуру по образцу якобинской и осуществить преобразования в социально-утопическом духе. Именно под влиянием Ф.Буонаротти (опубликовавшего в 1828 году книгу «Заговор во имя равенства, именуемый заговором Бабёфа»), Бланки организовал во времена Реставрации «Общество друзей народа» и сформулировал основные положения своей теории революционного меньшинства. И это был самый что ни на есть естественный для того времени шаг. Дело в том, что до широкого развития буржуазных отношений вообще не было понятия широких массовых организаций. Основными организациями буржуазии против феодализма были тайные общества - строго законспирированные, с узким количеством членов, с широко развитой символикой и даже ритуалами (характерный пример - масонские ложи). В свою очередь, и самые широкие организации пролетариата и полупролетариата (ремесленников) вплоть до середины 19 века представляли собой феодальные корпорации, разделенные по цеховому, профессиональному признаку, имевшие строгие нормы регламентации членства, имевшей свою символику, ритуалы и постоянно, кстати, враждовавших между собой. В силу крайне слабого развития крупного промышленного производства эти остатки феодализма продолжали существовать и в связи с развившимся в 20-30 годы 19 века движением луддизма во Франции получили даже новую силу. Французский историк Ж.Брюа пишет о них:
«В процессе борьбы создаются новые организации: братства и союзы подмастерьев, так называемые «компаньонажи». Правда, они существовали и до XVI века. Начало их возникновения, относящееся к очень далеким временам, известно плохо. Братства носили религиозный характер и объединяли своих членов не по профессиональному признаку. Но даже и профессиональные братства имели своего святого, и в день этого святого устраивались религиозные или светские церемонии в виде процессий или банкетов. Первоначально в братства входили как мастера, так и подмастерья. Однако очень скоро, в результате изменений, произошедших в цеховых объединениях, мастера и подмастерья стали создавать отдельные братства. Братства организовывали систему взаимной поддержки и под видом обществ взаимопомощи они иногда являлись инициаторами забастовок… Накануне революции, в XVIII веке они уже утратили свое значение и их деятельность прекратилась.
Союзы же подмастерьев (компаньонажи), напротив, стали еще более активны» (Ж.Брюа. «История рабочего движения во Франции», М.ИЛ, Т1, стр.75 )
«Как бы там ни было, но союзы подмастерьев оказали серьезное влияние на французское рабочее движение в период его возникновения. Такие союзы подмастерьев появились во многих странах, но во Франции они получили наиболее широкий размах» (Там же, стр.77)
«Но, в соответствии с историческими условиями, в которых они были созданы, союзы подмастерьев имели и реакционные черты… Эта конкуренция между рабочими препятствовала формированию классового сознания и созданию организаций, охватывавших более широкие слои рабочих. Оно находит свое выражение в характере союзов подмастерьев, существовавших в XVII и XVIII веках. Объединения подмастерьев имели различные ритуалы и враждовали между собой…
Мистические ссылки на происхождение от легендарных предков, распри между союзами, соблюдавшими различные ритуалы - все это свидетельствует о том, что рабочие еще не представляли собой однородного класса. Ведя борьбу против хозяев, они в то же время считали, что должны бороться друг против друга, чтобы обеспечить каждому из объединений право на жизнь. Не подлежит сомнению, что борьба между этими объединениями принимала очень острый характер.
Так, например, в 1730 году в долине Гро между Арлем и Саломом произошло настоящее побоище между «Детьми Соломона», с одной стороны, и «Детьми мастера Субиза» и «Детьми мастера Жака», с другой. После этой битвы имелись убитые и раненые. Чувство солидарности, находившее столь трогательное выражение внутри союзов подмастерьев, не могло преодолеть разобщенность, существовавшую между представителями различных ремесел» (Там же, стр.78-79)
Эта ситуация сохранилась в целом и в начале первой половины 19 века - как и прежде, возникали кровавые стычки между различными братствами подмастерьев, отличающимися друг от друга только ритуалом; такие стычки происходили, например: в Люнеле - в 1816 году, в Лионе -в 1819 году, в Нанте и Бордо - в 1825 году, в Блуа - в 1827 году.
Таким образом, Огюст Бланки, начинавший свою деятельность в «Обществе друзей народа» и в ходе революции 1830 года перешедший от революционно-демократических позиций, к пролетарской позиции, сочувствуя пролетариату и видя в нем крупную общественную силу, в ходе своей практики непосредственно столкнулся с системой компаньенажей и пошел в хвосте у стихийного пролетарского движения, опубликовав в 1830 году брошюру в защиту луддизма. Неудивительно, что и форму организации революции, и движущие силы ее он скопировал с узкоцеховой системы союзов ремесленников. Он просто не знал и не предвидел возможности широкой массовой партии рабочих. Его «Общество времен года» практически буквально повторяла структуру средневековых цеховых союзов подмастерьев. Но то, что годилось для организации разрушения пары-тройки машин, совершенно не годилось для взятия власти, но та легкость в условиях быстрого разложения ремесленничества и переход его в ряды пролетариата, порождала и легкость создания подобных тайных обществ - ремесленники с цеховой психологией были вполне готовы к участию в них. Обстановка же постоянной на протяжении всего 19 века острой политической борьбы в обществе порождала иллюзии, что взятие власти есть дело пары часов после сигнала группой решительных и организованных людей. Таким образом, экономической базой теории «революционного меньшинства» стала НЕДОРАЗВИТОСТЬ промышленности, и соответственно, объективная СЛАБОСТЬ массовой базы революции. Возведя недостатки системы компаньенажей (замкнутость, ограниченность, малочисленность) в достоинство, соединив цеховые остатки с революционно-демократической кружковщиной и кустарщиной - отзвуками Великой Французской революции, Бланки приобрел определенную массовую базу, а, приобретя массовую базу, он не нашел в себе интеллектуальных сил и элементарного мужества критически осмыслить свои заблуждения. И чем более развитие промышленности уничтожало социальную базу теории заговора, тем больше бланкизм вырождался в классический революционный авантюризм.
Примечательно, что после смерти Бланки бланкисты не смогли не только составить самостоятельного течения во французском социализме, но значительная часть их потащилась в хвосте у буржуазии, поддержав путчистские амбиции известного популиста генерала Буланже. Оставшаяся часть полностью растворилась во французской социалистической партии, после объединения в Объединенную соцпартию практически поголовно перейдя на правый фланг.
Политическая слабость как источник идеологических откатов
Таким образом, теория Бланки лишилась каких-либо материальных оснований уже в 19 веке, тем не менее, идея осталась жить среди революционной интеллигенции, оторванной от широких масс, замкнутой в своем кружке единомышленников точно так же, как были замкнуты и оторваны друг от друга ремесленные цеха. Не только раздробленность и ремесленная полуфеодальная отсталость рабочего класса порождала «теорию заговора». Она нашла питательную почву в среде революционно настроенной интеллигенции, и если мы говорим о современной тенденции к домарксистским революционным теориям, то она зачастую есть лишь форма, в которой выражается выросшая на вполне современной почве идеология части левонастроенной интеллигенции. Дело в том, что в каждом движении бывают приливы и отливы, и после каждого отлива движение, как правило, проходит все те же этапы становления и развития, что и до этого, несмотря на то, что до спада оно находилось на более высокой точке и имело более высокие формы организации. Коммунистическое движение от «Манифеста Коммунистической партии» до 19 съезда КПСС прошло долгий и мучительный путь - идеологический и практический. Но довольно-таки резкий откат, поражение в перестройку объективно отбросило его назад, к кружковщине и раздробленности. Сетования современных коммунистов на «раздробленность», которая есть следствие политики «вождей» в основном есть сетования на объективный процесс формирования единой коммунистической партии. Первый этап - это кружковая раздробленность, в ходе которой происходит оформление единой идеологии. Даже если движение по своим формам и может его преодолеть, то по содержанию (идеологии) все равно будет раздроблено, и на базе идеологии будут формироваться отдельные группы, что со стороны будет выглядеть как распад, в то время как реально будет происходить развитие, качественный рост движения. Именно эту ситуацию мы и имеем сейчас в РФ. А если есть кружковая раздробленность, если есть внутренняя замкнутость, то мы не должны удивляться тому, что теории «заговора», «революционного меньшинства» (и соответствующей ему «толпой», которую это меньшинство осчастливливает) растут как грибы под дождем. Например, эта теория стала господствующей в НБП (которая сама же и напоролась на эти грабли, не сумев зарегистрироваться), открыто заявившей о своей преемственности от партии эсеров (скорее, правда, из пустозвонства, сколько от знакомства с теоретическими работами Чернова, ибо они заявили о своей преемственности также от ВКП(б), НСДАП, «Красных бригад», чернорубашечников князя Боргезе и вообще всех организаций, о которых когда-либо слышали).
В каждом случае апеллирование к «сверхвозможностям» меньшинства - кучки революционеров - или прелестям революционной демократии есть романтизирование своего незавидного положения, стремление представить свои неудачи в широкой массовой пропаганде как достижение, выставление героизмом своей куцей практики, а вызывание при этом призраков Ткачева, Бакунина, Бланки, Савинкова или даже Робеспьера есть прикрытие известными именами деятелей прошлого неприглядного факта собственной политической беспомощности.
При этом при всех тех нападках на марксизм, которые свойственны были этим революционерам, при той враждебности их идей марксистскому мировоззрению имеется стойкая тенденция прикрывать их авторитетом Маркса/Ленина. Например, пытаются выставить Ткачева и Нечаева в качестве предшественников Ленина, у коих тот якобы много что списал, всячески обходят вопрос о том, что большевики решительно осуждали как эсеровскую тактику, так и идеологию, стремясь, апеллируя к личному мужеству эсеров, преувеличить их роль в СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ революции, пытаются словесной эквилибристикой доказать, что лозунги Великой Французской революции вполне применимы и для революции социалистической, и вообще марксизм - логическое развитие этих лозунгов, свалив в одну кучу общедемократическую и социалистическую составляющую революционного движения (кстати, очень типично для реформизма).
Некоторые выводы
Самое в этом опасное на данном этапе - даже не то, смогут или нет эти теории распространиться сейчас. Важно то, что это явление есть существенное искажение ИСТОРИИ РЕВОЛЮЦИОННОГО ДВИЖЕНИЯ, которая состоит в куда большей степени из НЕУДАЧ И ОШИБОК, чем из побед. А потому стремление преуменьшить неудачи, возвеличить девиации от победоносного течения движения за коммунизм могут стоить очень дорого будущему поколению коммунистов, которые не воспитывалось в советское время, а потому не получившее систематических знаний по истории революционного движения.
Например, общение с зарубежными левыми все более приводит меня к мысли, что базой для многих девиаций от ортодоксального марксизма служит банальное историческое невежество. Западные троцкисты совершенно не в курсе значительного количества источников по истории СССР, а потому единственными словами, которые не являются с точки зрения исторической науки чушью и дичью, в их статьях, как правило, являются артикли и предлоги, зарубежные анархисты почему-то не имеют ни малейшего понятия о Гражданской войне в России, а потому все до одного уверены, что батька Махно все-таки успешно реализовал идеалы Кропоткина и построил в Гуляй-поле анархическую коммуну, Нечаева считают великим русским революционером и изучают его работы (которые Энгельс высмеивал как образец казарменщины и диктаторских замашек), хотя советскими учеными убедительно доказана его отрицательная роль в революционном движении, зарубежные сталинисты используют зачастую настолько не заслуживающие доверия источники наподобие желтой прессы, что запутываются и сами, и других путают. Это вполне закономерный итог хаоса в изучении истории революционного движения и непонимания взаимосвязи идеологии и практики. Ни науке, ни практике такое состояние умов ничего прибавить не может.
Уважаемые читатели! Заносите в закладки и изучайте наши издания:
I. Общественно-политический журнал «Прорыв»
Наши соцсети: Телеграмм, ОК, ВК, Дзен
Наш рутуб-канал "Научный централизм"