Интервью
Я мысленно прокручивал в голове план интервью, когда навстречу мне вышел человек в белом халате, на фоне стоячего воротничка которого особенно заметна была болезненная желтизна сморщенного годами лица с мелкими чертами, высоким лбом и абсолютно безволосым черепом. Человек был высок и поджар. Тонкие губы изгибались в едва уловимой улыбке, предназначавшейся точно не мне - самому себе. Человек протянул мне сухую твердую руку, куда-то в пол пробурчал имя-отчество, которые я не расслышал, но уже знал и, ни о чем не спрашивая, развернулся и толкнул дверь отделения. Подразумевалось, что я знаю, что делать. Что ж, бывало и хуже.
Будь у меня возможность выбирать, встреча состоялась бы днем, а лучше вечером, но наждачный голос секретарши (или старшей сестры - кто там в больнице отвечает за расписание шефа?) бескомпромиссно выдал восемь-тридцать. Господи, в это время даже кофе толком не найдешь. Пришлось нацедить что-то приторное в автомате. Ну да, бывало и хуже. Это прямо-таки моя мантра. Помогает выжить в дикой природе стресса, выгорания и зарплаты, недостаточной для удовлетворения навязываемых вездесущей рекламой потребностей.
Сюжет на сегодня мне выпал по разнарядке от редакции: юбилей заведующего отделением местной психиатрической больницы. Тема дохлая, конечно, но я планировал к стандартному опроснику о биографии и достижениях досыпать чего-нибудь про тутошних психов. Наверняка, всплывет что-то поинтереснее списка публикаций и регалий. Время подготовиться было - тему выдали неделю назад - но я, как обычно, решил, что подготовка для слабаков, поэтому додумывал вопросы, глядя на мелькающие задники начищенных ботинок моего сегодняшнего визави. О завтраке до двенадцати я обычно и не думал, но от столь раннего старта у меня начало урчать в животе. Бывало и хуже…
За дверью скрывался стандартный для медицинских учреждений длинный желтый коридор с периодическим вкраплением белых пластиковых наглухо закрытых дверей по одной стороне и больших плохо вымытых окон, ведущих во внутренний двор с деревьями и лавочками, где никто не гулял и не сидел, по другой. Все было чистенько-аккуратненько-функциональненько. Ровно так, как требуется, без единой толики фантазии. Как пациента (не этого, к счастью учреждения) такой стерильно-медицинский дизайн меня даже восхищает: ни один налоговый рубль не потрачен зря, при этом все потребности постояльцев удовлетворены. Но любитель икеевских каталогов во мне хочет заставить весь мир сетчатыми тумбами, лаконичными креслами пастельных тонов, горшками с цветами и завесить дешевыми постерами в белых реечных рамках с широким паспарту.
Я, кстати, не плохой журналист, как можно было бы решить по столь банальной теме, выданной мне на сегодня. Иногда даже хороший. Самодисциплины недостает — это факт. Несданные вовремя масштабные разоблачения, философские очерки, слишком сложные для читателей пачки журналов моего работодателя и за полчаса написанные посредственные статьи по редакторским заданиям не украсили моего резюме. Да и образ жизни, конечно… Хотя, что образ жизни? Кому он, нахер, вперся? Главное - политику партии соблюсти и нужные жопы вылизать.
Так, какое у меня там стоп-слово? Работать, так кажется. Это я немного ударился в саморефлексию под мерный перестук каблуков заведующего. Туфли у него - супер.
Переключившись на тематику интервью и пытаясь вспомнить названия психических болезней, которые встречались мне по большей части в фильмах, я едва не влетел в стену, когда именинник резко повернул в левое ответвление коридора. Что-то то ли упало, то ли капнуло мне на левое плечо с потолка. Глаза мои большую часть дня проводят, уставившись в монитор, так что после того, как долго глядишь вдаль, фокусировка на чем-то близком занимает время. Как только мне это удалось, я увидел расплывающееся красное пятнышко. Автоматически, не останавливая шага, я задрал голову вверх в поисках источника столь необычного цвета капли. Боковое зрение уловило нечто странное как раз там, где я с трудом вписался в поворот. Чтобы не потерять равновесия снова, я посмотрел вперед - на спину заведующего, который шагал, кажется, все в том же темпе.
Нужно было остановиться, повернуть голову и убедиться, что тот образ, который отпечатался за долю секунды в моем мозгу и медленно осознавался - просто обман зрения. Тени, краска, прибитый сверху монтажный шкаф - все, что угодно, но точно не то, что мне показалось. Еще несколько шагов я решался, потом остановился и медленно повернулся всем телом.
В начале коридора, уже на некотором расстоянии от меня, но все еще достаточно близко, чтобы рассмотреть, на потолке в позе лотоса сидел человек. Он был гол, за исключением намотанных на бедра в виде подгузника сероватых тряпок, его длинные волнистые волосы свисали вниз. Было видно, как слегка обвисает вниз и кожа его чересчур худого тела. В общем, сидел он по всем законам гравитации, исключая сам факт того, что сидел он на потолке. Ладони он держал не на коленях, видимо, потому что иначе они, согласуясь с волосами, повисли бы вниз, а заложил под колени, так что согнутые ноги держали их надежно. От ладоней по предплечьям у человека текли тонкие струйки крови, собираясь на локтях в редкие тяжелые капли. На полу уже образовались две небольшие блестящие лужицы.
Автоматика мозга, не справившись с увиденным, развернула мое тело и глаза назад в успевший отдалиться белый халат, а ноги слегка переходя на бег взялись вернуть прежнюю дистанцию до объекта моего сегодняшнего рабочего задания. В голове вдруг стало абсолютно пусто.
Пришел в себя я уже в кабинете, когда понял, что задаю вопросы из наскоро составленного плана интервью на автомате, не записывая и не запоминая ответов. Придется выкручиваться и повторять вопросы в других формулировках. Сейчас разговор как-то без моего ведома зашел о научной работе заведующего. Тот, явно не осознавая моего невежества в предмете, вещал мне что-то про влияние немедикаментозного лечения на аффективные расстройства в постабстинентном периоде у больных алкоголизмом — это я уже записал.
— Простите за странный вопрос, — сжав вспотевшие ладони решился я, — а что за человек был в коридоре? С длинными волосами. У меня, понимаете, зрение не очень, а очки все не подберу..., может я ошибся, конечно..., но мне показалось, что он почти раздет.
Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди. После вчерашней вечеринки по поводу того, что кто-то принес две бутылки вискаря в офис, и вот этих вот моих блеющих заявлений у меня самого могли, прямо не выходя из этого кабинета обнаружить аффективные расстройства, ну или какие-нибудь еще - в значении термина я не был уверен.
— То ли Иисус, то ли Будда, — несколько огорченно выдохнул заведующий, — всех не упомнишь.
— В каком смысле? — я одновременно был рад, что мне не привиделось, по крайней мере не полностью, и чувствовал себя падающим в кроличью нору какого-то еще совсем непонятного мне бреда.
— В этом самом, — доктор неожиданно легкомысленно помахал раскрытой ладонью у виска, — наш пациент из тихих, поэтому и гуляет.
Я скосился на левое плечо, убедился, что красное пятнышко все еще на месте, послюнявил большой палец правой и для уверенности потер его. Пятнышко расплылось еще немного. С продолжением расспросов на эту тему я решил притормозить, и зашел кружным путем.
— Нашей аудитории были бы интересны необычные случаи из вашей текущей практики.
— Что ж, если хотите…, — с каким-то деланным сомнением в голосе, но блеском в глазах потянул врач, — я могу устроить вам экскурсию по отделению.
— Да, конечно, — выпалил я, пожалуй, слишком поспешно - включился инстинкт журналиста, подсказывающий, что можно наткнуться на что-то интересное. Да и сам заведующий, кажется, не так прост. Мне не приходилось еще брать подобных интервью, но что-то подсказывало, что демонстрацию пациентов Гиппократ бы не одобрил. История с человеком на потолке уже казалась мне нереалистичной. Может вчерашний вискарь был паленый?
Заведующий поднялся, скользнул по мне прищуренным взглядом и своей в себе улыбкой и вышел в коридор. Видимо, снова подразумевалось, что я знаю, что делать. Такая манера поведения уже начинала меня раздражать. На секунду мелькнувший в голове образ на потолке совсем побледнел на фоне личности моего собеседника.
Я уже сказал, что это был худой поджарый человек, совершенно лысый естественным, кажется, возрастным образом, с тонкими чертами лица и желтоватой кожей. Еще я подозревал в нем уверенное спокойствие, сформированное годами тяжелых решений и некоторое тщеславие такого рода, когда человеку не нужно признание толпы, но важны лишь избранные, имеющие вес в его глазах. Кабинет его на поверхности выдавал презрение к вещам. Обычный больничный номенклатурный кабинет: дешевый стол, стеллажи, шевелящиеся от сквозняка вертикальные жалюзи, компьютер, принтер, цветы в горшках, какие обычно выращивают бабушки на подоконниках - в икеевских каталогах таких не публикуют. Но за стеклом дешевого шкафа из ЛДСП стояли несколько экземпляров библии, виденные мной в статьях на библиофильских форумах. Если я правильно прочел, то доктор наш должен был полжизни пахать на эти экземпляры. А за стеклом книги в обложках с обветшалыми корешками были поставлены плотными рядами на все полки. Отметив эти факты в голове, как потенциальный набор занимательных деталек для будущей статьи, я снова двинулся вслед за ботинками заведующего.
Очередная кишка больничного коридора и очередные запертые белые пластиковые двери поумерили мою надежду на небанальные истории про торжество хаоса над человеческим разумом. Скука. Не знаю, чего я там себе надумал. Так нередко бывает. Набираю работы, поездок, своих идей сверху в надежде найти какой-то тайный смысл, раскрывая который смогу выразить свое неповторимое блядское я. А в итоге напиваюсь в дешевых отелях, просираю все сроки сдачи и командировочные, складываю незаконченные статьи в папочку на гугл диске, а в редакцию сдаю клишированные уебища. Гореть мне за это в аду постоянной угнетающей саморефлексии. Доктор, какой у нас тут диагноз?
Притормозив со своими демонами, я заметил, что зав остановился у очередной двери (не первой) и выжидающе держался за ручку. Будто сюрприз мне готовился показать. Что ж, я более чем готов был стать благодарным зрителем.
Палата оказалась просторной. Я насчитал шесть коек - по три у каждой стены. Напротив двери большое окно выходило на больничный двор. Внимание мое первым делом зацепилось за странный букет, стоявший в белой пластиковой вазе на столике у окна. Букет был составлен из больших, размером с предплечье взрослого человека, пестрых, коричневых с белым, перьев.
Мысли мои несколько застопорились от вида этого необычного букета, и какое-то время я просто, не размышляя, смотрел на него - перья слегка колебались на сквозняке и, пронизываемые утренним светом, делались как бы полупрозрачными. Затем я ощутил необычную тишину, не свойственную больничной палате (мой экскурсовод тоже молчал, видимо ожидая вопросов от меня), с усилием переключился от созерцания к анализу и осмотрелся.
На средней кровати справа сидел, согнув колени и прислонившись спиной к стене, мужчина лет пятидесяти. Голова его была откинута к стене, глаза закрыты, седые по плечи волосы явно давно не мылись. Одет (или раздет) пациент был не по-больничному. Нижнюю часть тела прикрывало что-то вроде юбки в крупных бело-желтых полосах и с какими-то узорами на поясе. В текущем положении юбка закрывала ноги почти до щиколоток, но если бы человек встал, то, видимо, доходила бы ему до колен. Торс пациента был перемотан широкими бинтами. Человек сидел ко мне боком и на его спине под бинтами мне видны были какие-то утолщения - может физические аномалии, может специальные повязки после какой-то операции. Из-за этих утолщений он не мог ровно прислониться к стене, и голова его была запрокинута так сильно, что лицо оказалось практически параллельно потолку. Я невольно проследил за этим, обращенным вверх, взглядом закрытых глаз и увидел на потолке прямо над головой пациента рисунок глаза - не детальный, а простенький такой, одними контурами.
На полу у кровати или у ног пациента, смотря как интерпретировать увиденное, сидело четверо молодых людей в похожих юбках. Отличались юбки только цветами: зеленая, белая, желтая и коричневая. Цвета были чистые, приятные глазу, но абсолютно не вязались с обстановкой больницы. Молодые люди сидели, склонив головы на край кровати, и также с закрытым глазами.
Картина все еще не поддавалась осмыслению, и я продолжил осматриваться с вновь усиливающимся ощущением непонимания происходящего. Слева на дальней от меня кровати у окна лежал еще один пациент в такой же, как у старшего справа, юбке. Лежал он в такой позе, в которой можно увидеть только покойников в гробу. Тело его размещалось ровно и центрально относительно всех сторон кровати, подушки не было, руки были сложены на груди и сжимали какой-то странный крест, который вместо верхней части имел кольцо. Я даже подумал, что пациент мертв, но уловил едва заметное движение груди при дыхании. На потолке над его кроватью тоже были рисунки, но разглядеть со своего места я их не смог.
Тишина в этой странной палате все еще ничем не нарушалась. Задавать вопросы в ней казалось неуместным. Я вышел за порог платы, и закрыл дверь. Мой провожатый ждал меня снаружи.
— Здесь у нас семейный случай. — Видя отсутствие мысли в моих глазах, начал объяснять доктор. — Отец, четыре сына, а также сводный брат главы семейства. Отец считает себя Гором - египетским божеством. Остальные - в соответствии с генеалогией. Имена позабыл, слишком вычурные на мой вкус.
— А кем они были до больницы? Чем занимались?
— Старший организовал религиозный культ в своем селе и пытался свергнуть районное правление, а младший в доле с сыновьями старшего владел похоронным агентством.
— Почему они так одеты? Разве это не потворствует их больной фантазии?
— Они неизлечимы. Мы в крыле для безнадежных пациентов. Только паллиативное лечение. Так что раз уж мы не можем их вылечить, мы, по крайней мере, можем дать им счастливо жить в их фантазиях. Одежда — это только часть их мира. Знали бы вы, сколько сложных ритуалов и условностей способен вообразить и претворить в жизнь больной мозг, только чтобы поддержать представление о себе. Возьмем, к примеру вас…
— Меня? Я, кажется, психически здоров, с утра точно был, — попытался пошутить я.
— Конечно, конечно, — доктор успокаивающе похлопал меня по плечу, от чего у меня по телу пошли мурашки. — Я мысленно перескочил немного дальше своих рассуждений вслух. Такое со мной бывает, простите, не имел в виду ничего такого. Но, во-первых, состояние психики — это шкала, на которой в разные моменты жизни человек находится в разных точках, но редко бывает в самых крайних, во-вторых, здоровый мозг, принципиально делает то же самое в плане подстройки реальности под свои представления о себе, просто в меньшей степени. Опять же, возьмем, к примеру, вас. Коротко стриженая нижняя часть головы, сверху волосы длинные, но не слишком, и собраны в аккуратный хвост, футболка с мультяшным дракончиком, клетчатая рубашка, дорогие джинсы с потертостями и узнаваемым лейблом на заднем кармане, дорогие кроссовки популярного у молодежи бренда, массивное широкое кольцо - кричаще мужское, но сумка ваша через плечо куплена в секонд хенде. Могу поспорить, вы много времени потратили, чтобы она была похожа на ту, что вы увидели у журналиста из какого-нибудь старого фильма. Ваша слегка развязная манера говорить и, не смущаясь, оглядываться; когда садитесь, вы выпрямляете спину и кладете руки одна на другую, а во время диалога иногда открываете правую ладонь к собеседнику. В кабинете записи вы вели в бумажный блокнот, а не на телефон или диктофон. Вы создаете образ современного, открытого, но уверенного в себе профессионального журналиста, чтущего традиции профессии. Вы даже согласились утром выпить плохой кофе из автомата, вместо привычного вам из кофейни, чтобы этим ритуалом поддержать свое представление о себе. Вы создали образ, подобрали атрибуты и ритуалы, чтобы реальность немного поддалась вам.
— Что ж, читать людей - ваша профессия. Я не удивлен. Но вернемся к настоящим пациентам.
На самом деле мне стало неприятно от того, что этот тип вот так легко может рассмотреть меня под микроскопом. К тому же я не считал свой внешний вид чем-то определяющим в жизни, а с его слов выходило, что это так. Поэтому я поспешил переключить тему.
— Вы сказали, что хотите дать им счастливо жить в их фантазиях. Не похоже, что они счастливы.
— Это действие препаратов. Иначе начнут разнимать соседей по палатам на составляющие. Вы знаете, что по представлениям древних египтян человек состоит из физического тела, духовного тела, сердца, двойника, души, нематериального эфирного духа, образа и имени? Вот на эти составляющие наша семейка и пытается разделить первых встречных, дай им такую возможность. Были случаи, знаете ли.
Давая понять, что обсуждение этих пациентов больше интереса не представляет, заведующий двинулся дальше по коридору. Пройдя еще пару дверей, он распахнул третью по счету от палаты Гора.
Эта была на двоих. Игнорируя обстановку я сразу уставился на пациентов, точнее на того, кто сильнее привлек мое внимание - индус со спутанными седыми волосами в звериной шкуре, в позе лотоса сидящий на подоконнике с закрытыми глазами. Он широко улыбнулся нам, не открывая глаз, приложил кончики пальцев ко лбу, слегка наклонил голову в знак приветствия и вернулся в прежнюю позу. Своим вторжением мы, видимо, прервали диалог пациентов - я успел расслышать обрывок фразы индуса.
Хотя, похоже, нет, не прервали.
— Эти последние войны и эпидемии не удались тебе, брат.
— Слишком многое уже было разрушено.
— Нам нужно пространство для нового творения.
Не уверен, что расслышал все, но говорили три разных голоса, и все они явно исходили от индуса, но тот даже рта не открывал. Второй пациент был погружен в себя и в этом странном обсуждении не участвовал.
— У того на подоконнике диссоциативное расстройство идентичности - множественные личности. Помните, как в фильме Сплит? Считает себя Брахмой, Вишну и Шивой в одном лице. В агрессивной фазе назначает кого-то из санитаров своей аватарой и заставляет то спасать мир от потопа, то подчинять девов, то истреблять кшатриев.
— А этот справа? — я уже не успевал осмысливать информацию и принимал все как есть. А еще в этот раз не посчитал нужным стесняться пациентов и выходить из палаты. Наш диалог, очевидно, ни в коей мере не прерывал того, что происходило в их головах.
— Не могу не заметить весьма специфической подборки маний ваших пациентов, — осторожно начал я. — А где же Наполеоны, Пушкины и прочие персонажи?
— Не мой профиль, — отмахнулся доктор. — Не интересно.
В следующей палате, уже проникнувшись местной спецификой, я с порога оценил персонажей, костюмы и декорации: мощный дед с перевязанным правым глазом, с длинными седыми волосами и бородой и высокая полногрудая блондинка с толстыми косами были одеты в свободные белые одежды с широкими кожаными поясами и большим количеством металлических накладок. У окна вместо стола, как в других палатах, стояла подставка с длинными копьями. Женщина, опершись на подоконник, слушала звучные раскатистые стихи, которые читал ей со своей кровати старик. Скандинавов я узнал, даже был готов поспорить, что седобородый — это Один, а вот на счет женщины не был уверен. Так далеко мои познания не заходили.
— Это его жена? — спросил я у зава.
— Как ни странно, нет. Даже не кровная родственница. Помимо общего диагноза они сошлись на почве фантазий о загробной жизни, поэтому я решил поселить их в одной палате. Никаких посягательств на личные границы ни с той, ни с другой стороны не происходит. Все, что он делает, — это пишет и читает ей стихи. Пожалуй, самые мирные в этом крыле пациенты.
Закрыв и эту дверь, я понял, что день близится к концу. Свет за окнами стал серым, пошел небольшой дождик, а в коридоре зажгли лампы. Я невидящим взглядом смотрел в окно, скорее даже не в окно - на разводы, оставленные нерадивой уборщицей, и стекающие по стеклу капли. Заведующий не прерывал молчания, чувствуя, что увиденное требует осмысления, но тут в мутный поток моих мыслей ворвался резкий звук чего-то, что с усилием катили по неровной плитке. Мимо нас две медсестры провезли каталку, закрытую темным брезентом. Я с вопросительным взглядом повернулся к заведующему.
— Ваш пациент? Очень жаль. — пробормотал я растерянно.
— Нет, это соседнее отделение. Ницше. В последнее время часто бывал в этом крыле, навещал моих пациентов, неделю назад стал вести себя буйно, раздобыл где-то заточку, пытался воткнуть под ребра одному из больных. В итоге его изолировали и перевели на более сильные препараты, но побочных эффектов он пережить не смог.
— Грустно. — Ничего более содержательного не смог выдавить из себя я.
В конце коридора оставалась только одна дверь и она, в отличие от прочих была настежь распахнута. Я уже не чувствовал в себе сил видеть этих, вызывающих у меня самого бредовые мысли, людей, но открытая дверь будто бы сама потянула меня внутрь.
Палата оказалась пуста. Две заправленные койки справа и слева вдоль стен, столик с какой-то книгой перед окном и небольшой крест над кроватью слева. При ближайшем рассмотрении оказалось, что он аккуратно вырезан из пенопласта. Я устало опустился на кровать справа, посчитав ее незанятой из-за отсутствия каких-либо личных вещей, поставил локти на колени, подпер голову и уставился куда-то в пол, не обращая внимания на застывшего в дверях зава. Мысли крутились в моей голове, отказываясь формулироваться в какие-то понятные объяснения. В конечном итоге я скорее склонен был считать психом заведующего: собирать такую специфическую коллекцию маний, потворствовать их фантазиям - да он тут карманный кукольный театр устроил. Мне даже стало немного страшно. Может и тот человек на потолке был там каким-то специальным образом закреплен, чтобы поддержать этот общий мистический нарратив?
Не знаю, сколько времени я провел в таких размышлениях, но очнулся я, увидев перед опущенными к полу глазами блестящие носки лакированных туфель. Врач успел сменить халат на пиджак и предстал передо мной, сидящим согнувшись на койке, ставши даже будто-то бы выше ростом, в прекрасного качества черной тройке поверх черной же рубашки. Лицо его уже не казалось желтым, а, напротив, стало даже болезненно бледным.
— Простите за нескромный вопрос, я не уточнил в редакции, какой юбилей вы отмечаете? — Я вдруг понял, что точно не могу представить, сколько ему лет. Вполне могло быть любое юбилейное число в промежутке от пятидесяти до семидесяти.
— Кто считает? Я в том возрасте, когда прожитое кажется безмерным бездонным колодцем, но и будущее ещё имеет приятную перспективу, — тон заведующего стал масляно-самодовольным. Будто он на видном месте укрыл от меня какой-то забавный ему одному секрет.
В этот момент в палату вошел тот самый человек, которого я видел на входе сидящим на потолке. Ладони его уже были перебинтованы. Под бинтами с обеих сторон ладони видны были плотные марлевые квадратики, слегка пропитавшиеся кровью.
— Вы можете поговорить, мне нужно ненадолго отлучиться, — сказал заведующий и, не дожидаясь ответа, вышел из палаты.
У меня уже раскалывалась голова и не было сил на официальный тон интервью.
— Вы не возражаете? — спросил я, имея в виду предложение доктора.
— Нет, что вы. У меня редко бывают гости. Раньше на той кровати, на которой вы сидите, лежал мой отец, но он впал в кому, и его перевели в реанимационное отделение. Не думаю, что он вернется.
— У вас, кажется, болит голова? Здесь душно. Я открою окно и скоро она пройдет.
— Спасибо. Голова, действительно, болит. Я провел здесь весь день, не отдыхал и не ел даже. Не удивительно. Расскажите о себе? Кем вы были до больницы?
— Ничего особенного. Был человеком, рабом божьим, плотником, — человек вытащил откуда-то из тумбочки бутерброд с колбасой, завернутый в плотную коричневую бумагу, и бутылку воды и протянул мне. — Угощайтесь.
Я взял без вопросов, и даже не поблагодарив, развернул бутерброд и начал быстро жевать. Голод усилился прямо-таки в один момент.
— Семьей обзавестись не успел, — продолжил человек, — вел простую жизнь, не пил, имел свой дом, хозяйство, сад, но однажды прямо из сада санитары забрали меня сюда. Говорят, выдавал себя за Бога.
— Никогда. Читал библию людям в сельском клубе, готовил еду для бедняков. Однажды занесся, пожалуй. Высказался на счет торговли в сельском храме, которой больше стало, чем заботы о душе. Может за то и пострадал. Как ваша голова?
— Прошла совершенно. Видимо, свежий воздух помог. Спасибо. И за еду тоже. Что с вашими руками?
— Эти раны у меня, сколько я себя здесь помню. Прошлое из-за лекарств затуманивается.
— А вы помните, когда и где вы родились?
— Нет, время здесь течет медленно и однообразно. Кажется, тысячи лет прошли. И времена были совсем другие. Каждый раз, например, не могу узнать одежды тех редких гостей, что меня навещают. Но это все, конечно, болезнь. Богом себя я может и не называл, но и здоров, кажется, не был. Кто в здравом уме будет надеяться наставить души человеческие на путь истинный, не в полной мере понимая даже, в чем этот путь для этих конкретных людей состоит?
— Врач назвал вас Иисусом. Вы им себя считаете?
— Это то имя, которое дали мне родители. Повторюсь, что не считаю себя Богом.
— У вас выходит очень складная история, — я чувствовал, что поддаюсь бреду сумасшедшего, но не могу его ни на чем подловить, и начинал злиться. — Но вы ведь рассказываете историю Иисуса Христа. И этот ваш вид, и раны на руках, и что-то такое вы сделали с моей головой, и я видел вас, сидящим на потолке! — последнего я совсем не собирался говорить, понимая, как оно звучит в стенах данного заведения.
— Разве такое было в Библии? — улыбнувшись, как будто подловил меня, спокойно сказал Иисус. — Успокойтесь и сядьте.
Оказалось, что я уже вскочил на ноги и меряю нервными шагами небольшую палату. За окном разразилась настоящая гроза и стало совсем темно. Сколько же времени я здесь? Мобильный вместе с остальными вещами я оставил в кабинете зава, а часов не носил.
— Вы зря сюда пришли и зря задаете вопросы. — внезапно переменившимся и сделавшимся жестким голосом сказал пациент. — Мы здесь проиграли давно, но у вас все еще есть шанс.
Тут в дверях появился доктор. Я не слышал шагов, и здорово испугался, учитывая, что все эти сумасшедшие и странные разговоры успели порядком накрутить мне нервы. Я вскочил, вылетел в коридор, развернулся и накинулся на выходящего из палаты заведующего:
— Простите, но это ведь необычный пациент. В том смысле, что он необычный человек.
— Они все здесь необычные. По их мнению.
— По-моему, они переоценили свои возможности, из-за чего и попали сюда.
— В том же самом, — вообразили себя властителями душ.
У меня от усталости и перенапряжения кружилась голова и путались мысли. Я явно нес какую-то чушь и не в состоянии был сформулировать правильный вопрос, чтобы вывести этого шутника на чистую воду.
— Уж не уверовали ли вы в Бога? - прищурив глаза, будто рассматривая меня под увеличительным стеклом, спросил врач.
— В Бога? Нет. Наверное, я просто увидел человека, мало похожего на сумасшедшего. Не более, чем прочие, разгуливающие за пределами этого здания. Остальное мне, пожалуй, просто привиделось. А на счет властителей душ - все они ведь просто застряли в своих фантазиях, которым вы потворствуете. Никто здесь ничем не владеет.
— Считаете, что и вашей душой никто не владеет?
— Я понимаю душу, как абстракцию для моих собственных, не навязанных мне религией, моральных принципов.
— То есть ваша душа принадлежит вам безраздельно?
— Если вам хочется в таких терминах изъясняться, то да, определенно.
Тут только за спиной заведующего я разглядел санитара. Когда он пришел, я совершенно не заметил. Как-будто он просто материализовался на моей последней фразе. Глядя прямо в глаза этому здоровому с квадратной челюстью брюнету, я прямо в голове услышал голос пациента, с которым разговаривал несколько минут назад. Он говорил мне: “Беги”. И я, не раздумывая, побежал в противоположную от санитара и врача сторону. Но стоило мне сделать пару судорожных шагов, как я оказался на полу, больно ударившись головой о покрытый линолеумом пол. Надо мной нависал второй санитар - очень похожий на первого, а может мне так показалось, потому что через секунду шприц вошел в мое предплечье и в глазах начало двоиться.
— Форменный алкогольный делирий, — голос заведующего прозвучал как будто очень далеко от меня.
Я был еще в сознании, когда два здоровяка-санитара вволокли меня в палату Иисуса и уложили на свободную кровать. Кажется, руки и ноги мне пристегнули мягкими петлями, хотя тело свое я уже плохо чувствовал и не был ни в чем уверен.
Заведующий наклонился ко мне, обдавая запахом какого-то пряного парфюма, и шепотом, чтобы услышал только я, сказал:
— Знаете, среди тех, кто считает, что владеет чужими душами, пожалуй, найдется место тому, кто считает, что владеет своей.