Среди людей
Ты когда-нибудь гулял по городу под утро? Тишина. Никого. Город спит. Странно. Его сон в 4 утра похож на летаргический.
За годы я изучила все его тайные тропы. Поднимаюсь на незапертую крышу типовой среднестатистической высотки постройки начала девяностых в замшелом спальном районе. Краска давно выцвела. Балконы обшарпаны. Серые занавески на окнах маленьких кухонь едва прикрывают неубранную с вечера посуду. На торцевой стене следы мазута. В окне третьего этажа только что потушили свет. Но мне этого не видно. Я стою на краю крыши. Носки моих ног в потертых белых кроссовках Найк выровнены по кромке.
Нет, я не собираюсь прыгать. Наедине с собой дешевые трюки ни к чему. Я стою здесь и разговариваю с городом. Да, я знаю... знаю, что разговаривать с городом — то же самое, что разговаривать с богом, но ведь люди разговаривают с богом. Конечно, я не слышу его. Зато он слышит меня. Между людьми так тоже бывает нередко, я замечала. И мне просто нужно высказаться.
Никто не умеет слушать так, как город. Я чувствую, как он дышит. Глубоко, размеренно и спокойно. Он вдыхает дым моих сигарет. Я протягиваю к нему ладони и чувствую, как бьется его сердце. Я говорю... говорю долго и бессвязно. Мне больше не с кем говорить.
А еще я смотрю на окна соседних домов, отражающие первые рассветные лучи. Есть ли грань, разделяющая тех, кто живет в одном ритме с городом, и тех, кто идет мимо и думает о том, что не вымыта посуда, не накормлены дети, машина требует ремонта, любовница грозится позвонить жене?
Я дарю городу недокуренную сигарету — он любит бессмысленные сувениры — и спускаюсь вниз на просыпающиеся улицы. Вставляю в уши наушники, включаю плейлист, который назвала “следы никого в пыли” и иду пешком от окраины к центру в сторону Невского — треков как раз должно хватить. Поток людей постепенно нарастает, бурля и пенясь утренним раздражением и остывающим кофе. Я иду сквозь этот поток, шагая широко, но неспешно, будто перехожу вброд реку. Люди, не понимая причины, обходят меня стороной.
Мне нравится жизнь. Не “моя жизнь” в смысле “посмотрите, как круто я живу”, а просто жизнь в ее повседневных мелочах. Еда в коробочках, коричневые бумажные пакеты, нравится выбрасывать упаковку, зажигать свечи, ходить босиком по чистому полу моей квартиры, смотреть и пересматривать хорошие фильмы (думаю, смогу вспомнить сотню за пятнадцать минут), книги (как читать, так и сами по себе как вещи), музыка в наушниках, нравится гулять пешком по городу и смотреть на людей (их я особенно люблю). Очень люблю момент ощущения усталости перед сном, но не люблю просыпаться. Есть вещи, которые мне не нравятся: верхний свет, уменьшительно-ласкательные формы большинства слов, наклейки, которые оставляют клей, будильники и вообще любые громкие звуки по утрам. В общем, есть то, что я люблю, есть то, что я не люблю, но здесь знак эмоции не важен. Это все части моего ощущения жизни. Знаешь, как трогать поверхности разной фактуры. Моя реальность прекрасна, но ограничена — в прямом смысле. А еще она умирает. Поэтому, в надежде выжить, я пишу Тебе письмо.
Так случилось, что я живу среди людей. Не с ними, а именно среди них. Как бы это получше объяснить? Представь, что кто-то поместил меня в воздушный шарик, прозрачный только с одной стороны: я могу видеть всех (правда через пленку картинка немного теряет краски), а меня не видит никто. Я называю это просто: моей и вашей реальностью. В моей кроме меня никто не живет, поэтому нет смысла изобретать изящную терминологию. Бонусом шарик создает небольшую прослойку пространства между мной и остальными. Бывает, если сильно надавить на пленку моего шарика, то прикоснуться к чему-то за его границами я могу. Я даже умею доставать предметы, без этого было бы не выжить. Из людей на моей памяти ко мне еще не прикасался никто, сама я и не пыталась.
А сейчас давай я расскажу Тебе про мой город. Я ведь вижу его из своей реальности, поэтому, возможно, не так, как Ты. Мой город — огромный спящий дракон, лежащий на драгоценных камнях островов. Его чешуя покрыта мрачными, но прекрасными зданиями, теснящимися боками вплотную друг к другу, образующими бесконечные прямые улицы и крошечные дворы-колодцы, в которые едва проглядывает серое небо. Здания эти украшены каждое на свой манер колоннами, статуями, балконами и другими многочисленными элементами, названий которых я не знаю. Город мрачен и всегда немного в депрессии, но меня он завораживает.
В городе часто не занавешивают окон в темное время, которого здесь больше, чем светлого, поэтому я, к своему огромному удовольствию, могу разглядывать обитателей и обстановку. Это одно из моих любимых развлечений.
Иногда я представляю себе, что иду по Твоим следам, точно наступаю в большие отпечатки ботинок, и что Ты слушаешь те же треки в наушниках. В такие моменты город кажется мне немного теплее и ярче.
А еще лето в этом году просто фантастическое: теплое, солнечное, не слишком жаркое. Для свежести иногда улицы иногда поливает дождик, но я в это время чаще оказываюсь дома, так что не сержусь на него.
На улицах я рассматриваю людей. Кажется, я уже говорила что это доставляет мне огромное удовольствие. Вчера утром я заняла пустой столик на веранде маленького кафе на Миллионной и достала книгу. Через дорогу от меня что-то обсуждала колоритная троица с велосипедами. Женщина была похожа на мужчину, переодетого в женщину, прямо как в фильме “В джазе только девушки”. Она в желтом костюме из прямой юбки по щиколотку и рубашки или летнего пиджака с короткими рукавами, еще у нее черная сумочка через плечо и широкополая соломенная шляпа, которая отбрасывала на лицо большую тень, и, возможно, именно из-за этой тени создавался такой странный, не похожий на женский, образ. Она села на велосипед с прямой посадкой и уехала в сопровождении двух не менее примечательных мужчин в расписных кожаных куртках на собственных велосипедах. Их я тоже запомнила в деталях, но, кажется, уже потратила на эту троицу слишком много Твоего внимания.
Пару раз в месяц я пробираюсь в театры. Билеты мне не нужны, даже рамки на входе на меня не реагируют. Минут пять после начала стою в проходе, потом занимаю свободное место поближе к сцене. Когда я смотрю спектакль, я представляю себе, что мир состоит из множества изолированных реальностей с односторонними границами, как моя, и мы — зрители — смотрим сейчас на одну из таких реальностей, о чем люди на сцене и понятия не имеют.
Так я встретила Тебя. Мы смотрели Чехова, Палату №6, помнишь? Справа от Тебя как раз оказалось свободное место. Для третьего ряда — необычно. Может кто-то не смог прийти с Тобой или с моим соседом справа. Я пробралась, стараясь не наступить никому на ноги, села и откинулась в кресле. Температура в зале показалась мне чуть выше обычной. Спектакль я смотрела, не отрываясь. Палату я перечитывала много раз, размышляя, мирок какого героя ближе моему положению — трезво мыслящего пациента, особенности психики которого общество стерпеть не способно, и потому изолировало его в гниющем сарае, или врача, мягкими условиями воспитания оторванного от жестокой реальности и полагающего, что в ней-то и есть смысл и счастье.
В антракте я, как всегда поспешила подняться и выйти, чтобы идущие сзади не почувствовали дискомфорта от столкновения и оболочкой моей реальности. Ты встал, повернулся ко мне и сверху вниз с высоты своего немалого роста посмотрел мне прямо в глаза. Думаю, это длилось пару секунд, но время замерло. Кроме шуток. Я часто дышала и часто моргала, пока мой мозг пытался понять, что происходит, но все вокруг просто не шевелились. Внезапно на уровне моих глаз появилась как-будто маленькая трещина. Сантиметров пять длиной она змеилась, не оставаясь точно на одном месте, но и не сдвигаясь слишком сильно, и отливала золотом. Как маленькая мерзкая жирная гусеница. И тут все прекратилось. Людской поток задвигался, подхватил Тебя и устремился в сторону буфета. Трещина исчезла.
Я тоже протиснулась в буфет, налила бокал просекко из бутылки под баром и забралась с ногами на свободный подоконник в зале с выставкой фотографий актеров. Какого черта произошло? Надо было подумать, но мое сердце колотилось, а все мысли концентрировались вокруг дешевого узкого бокала толстого стекла.
В зал я решила больше не возвращаться и, захватив бутылку просекко, устроилась у выхода. План был простой — проследить за Тобой до дома, узнать, где Ты живешь. Зачем? Я и сама не знала. Что ж, через два часа с четвертью у меня были Твой адрес, Твои планы на следующий выходной (слышала разговор по телефону) и начинающееся похмелье. Пора домой.
Сегодня я видела Тебя во второй раз — на выставке фотографий. Как раз тот самый план из телефона. Я даже себе не признавалась, но боялась, что ты придешь с девушкой. Ты пришел с другом. Прокручивала в голове дальнейшие схемы слежения. Пока все еще не совсем понимая, зачем, но варианта подойти и сказать: “Привет, ты мне нравишься”, у меня, очевидно, не было. А Ты мне, кажется, нравишься.
Выставка была в духе города. Кадры выхватывали настроение и ритмичность повседневности. Там было еще что-то про технику съемки, но я не читала - скука. Что ж, у Тебя хороший вкус, если это Ты выбирал. Домой пришла, как будто после свидания, — прекрасное чувство, никогда ничего подобного не испытывала, но думаю, что именно так должны чувствовать себя люди после свидания. Бабочки в животе и все такое, читала в книжках.
Решила поддержать настроение приготовлением ужина. Всегда любила процесс больше, чем результат. Набрала целый пакет продуктов. Первым делом включила музыку погромче — сегодня Аффинаж, альбом “Общество с ограниченной ответственностью” — и налила бокал Urban Riesling. Винтовая пробка открутилась с приятным хрустом, остальную бутылку поставила в морозильник. На улице вечером было прохладно, вино не слишком теплое. Восторг в крови не давал мне ждать нужной температуры. Готовила семгу. Разрезала пополам и вдоль костей толстый кусок, получая четыре порции филе — отличный ужин на двоих вышел бы. Разогрела тяжелую сковородку на газовой плите, тонкой струйкой налила масло, которое на раскаленной поверхности тут же начало шипеть и огрызаться. Успокоила его холодными кусками рыбы. Несколько минут — и переворачивать. Еще немного на другой стороне — и в тарелку. Дальше — еще немного масла, давленый чеснок, крепкие маленькие помидоры черри, разрезанные пополам, листья шпината, розмарин, залить все это сливками и засыпать тертым твердым сыром. Соль, перец, и через три минуты вернула в сковороду семгу. Пара минут — и можно выключать газ. Покатать лимон на деревянной доске, чтобы дал больше сока, разрезать пополам остро отточенным ножом, и выдавить половинку в сковороду. Сделала глоток вина и долила из морозилки. Результат был неплох, но процесс лучше.
А еще именно сегодня я начала писать тебе письмо. Успела записать что-то сумбурное до второй нашей встречи, пока меня не начало клонить в сон. Теперь я знаю, что буду писать его понемногу, не за раз, иногда сразу записывая то, что происходит, иногда спустя время, и много раз переписывая, и не удовлетворюсь результатом. Но в итоге у меня просто не останется выбора.
Утром, открыв глаза, первым делом увидела змеящуюся золотую трещину на потолке как раз напротив моего лица. “Я знал, как не надо, но сделал себе назло” — так, кажется, было в одной из вчерашних песен. Что ж, решила пока ее игнорировать, умылась, оделась, привычно налила кофе в термос и пошла гулять. Выходя из парадной встретила соседей у двери — муж и жена. Пару минут слушала разговор из праздного любопытства. Я не читаю мыслей, но всегда заранее знаю, о чем они будут говорить. Она по списку проверяет не забыл ли он ключи от машины, завтрак, документы, параллельно поправляя ему воротничок рубашки, куртки или шарф в зависимости от сезона, он повторяет только “не забыл”, быстро целует ее в щеку и смотрит, как побитый пес на строгом ошейнике, пока она признает его внешний вид удовлетворительным. У нее любовник на работе и полный контроль дома, а он вместе с шарфом или галстуком каждое утро наматывает на шею страх и чувство долга. Так и живут. Наблюдать за людьми — еще одно мое любимое занятие (кажется, я уже говорила).
Да, нужно рассказать про то, как я живу среди вас. У меня есть квартира. Каким-то образом вся она — часть моей реальности. Разницу между своей и вашей я понимаю по насыщенности цветов — в моей она выше. Вашу я вижу сероватой, хотя подозреваю, что это эффект оболочки. Просто так переносить предметы из вашей реальности в свою я не могу. Мне нужно их как бы нагреть. Я долго держу руки на вещи, пока она не приобретет яркость моей реальности, вот тогда она моя. Маленькие предметы даются мне легче, большие тяжелее. Поэтому в моей квартире нет шкафов, обеденного стола и даже кровати. Но разные маленькие столики, тумбочки, сундуки, а также кучу подушек, пледов и одеял я протащила. Интерьерчик получился странный, но миленький, похожий на логово одичавшей принцессы с легкой формой силлогомании.
Мне всегда хотелось узнать, в какой реальности находится моя квартира, когда я из нее ухожу, но способа проверить я не придумала. Хотя коммуналка мне не приходит.
Проходя мимо районной библиотеки захватила Солженицына “В круге первом”. Такое редко берут, вряд ли кто-то хватится. Дойдя до красивого парка с прудом в другом конце района, устроилась почитать. В этот раз книга давалась мне легче. В подростковом возрасте классика нанесла мне глубокую психологическую травму. Это я, конечно, немного с сарказмом говорю, но доля истины все же есть. Я читала все, что попадалось под руку как по программе, так и вне ее. Но поскольку понимать я ее не умела, из такого подбора книг вышло два следствия: первое — классика плюс изоляция привели меня к довольно депрессивному взгляду на мир, второе — в виде компенсации я переключилась на низкопробную фантастику и детективы. Но я немного увлеклась, мое прошлое сейчас большого значения не имеет.
Почитав и замерзнув на ветру позднего лета в достаточной мере я, под впечатлением от фотовыставки, решила пойти в музей фотографии, расположившийся как раз недалеко. И там я снова встретила Тебя. Это уже не было моим планом, поэтому испугалась я не на шутку. Когда я вошла в дверь музея и узнала тебя со спины, я просто прижалась к стене слева и не двигалась. Не знаю, почему я не ушла тут же, но с последствиями теперь и пытаюсь разобраться.
Ты как будто почувствовал, что я там - у тебя за спиной. Поворот головы, плеча и вот уже снова все замерло вокруг - ты снова смотришь мне в глаза, а я теперь не могу вздохнуть. Воздух тяжелый, ватный не проходит в легкие. Прошла бесконечность, пока мои собственные ребра выпустили меня из клетки и я с шумом втянула в себя воздух. С выдохом оболочка моей реальности вспыхнула еще десятком змеистых золотых трещин. Я развернулась, вылетела из музея и остановилась только у ворот.
В книгах часто пишут что такой-то герой не помнил, как добрался до такого-то места от страха. Я же от страха с трудом передвигала ноги. Все смотрела на эти трещины, боясь, что оболочка лопнет от любого шага, движения, вздоха. Дома трещины расползлись по окнам и стенам, зловеще переливаясь и извиваясь. Я уселась на пол посреди кухни, обняла колени и стала тупо смотреть на особенно длинную трещину на окне.
Не знаю, сколько я так просидела, но я впала в какой-то транс от ее постоянного перемещения. Трещина двигалась, отращивала одни усики и втягивала другие, вращалась, но оставалась примерно на одном месте. Загипнотизированная этими трансформациями, я не сразу заметила, как что-то изменилось. Трещина потемнела - стала уже не совсем золотой, а черно-золотой и расширилась. Как только форма стала напоминать глаз без зрачка, оттуда что-то вылетело на такой скорости, что мой взгляд распознал только цвет - самый черный из всех, что я видела.
Оно шмякнулось о противоположную стену и юркнуло под диван. Когда первый шок прошел, я как-то совсем успокоилась. Как-будто разом поняла и смирилась с тем, что моей реальности настает конец. С места я решила не двигаться. Что бы там ни было, рано или поздно оно вылезет само. Что ж, долго оно не продержалось, я даже не успела заскучать.
"Оно" имело пушистое тело упитанного кота, под которым мягко вышагивали, переставляя ладони, обезьяньи лапы. Голова тоже была обезьянья, со слегка испуганной любопытной мордочкой. Хвост мог быть чей угодно - в хвостах не разбираюсь. Шею пришельца украшало колье из серебряного бисера со вставками лунного камня.
Посидев почти не дыша еще какое-то время, я убедилась, что вреда причинять существо мне не намерено, хотя все равно было страшно. Мысленно я назвала его “Черный”. Даже не знаю, чего я боялась больше: Черного, этих трещин или неизвестности, непонимания того, к чему все это ведет. Что, если моя оболочка разрушится, и я умру? Или ее населят демоны внешней реальности? Или она разрушится, но я выживу, и мне придется как-то жить со всеми этими людьми? Последний вариант почему-то казался мне страшнее всего. Видимо потому, что в нем больше неизвестных. Если я правильно понимаю, как там у вас все устроено, люди обычно узнают друг друга постепенно. Со временем накапливают факты, реакции, чувства, вещи другого человека. Как-бы проникают друг в друга в разной степени. Мне представлялось, что с исчезновением оболочки, все это вопьется в меня, как миллионы маленьких копий. Вряд ли я выживу там. Мне стало до чертиков страшно.
Утром проснулась с температурой тридцать восемь и семь. Умный организм понимает, когда сделать передышку. Трещины были на месте, Черного не видно, но сил искать или даже думать про него не было. Взяла почитать Эрика Берна про людей и игры: “Развлечения и игры являются подменой реальной жизни и реальной близости”. Старый пердун. Реальная жизнь - дерьмо в любой из реальностей, когда у тебя температура. А вот развлечения и игры рулят. Бросила книжку куда-то за пределы кучи моих одеял и включила Готику на телеке. Вставать сегодня не планировала.
Вообще игры в том смысле, о котором пишет автор, должны быть не так уж плохи, если игра идет осознанно, по взаимному согласию, с пониманием правил и стратегией win-win. Разве это не веселее, чем общение сухими фактами? Хотя что я в этом понимаю? Это воспаленный мозг не дает мне спокойно смотреть на Холли Бэрри, которая не верит в дьявола.
Проснулась уже на следующее утро. Сердце колотилось, вся в поту, ком в горле, дрожали руки, моя оболочка будто уже раскалывалась вдоль трещин. Я до боли вжала ногти в ладони и закричала. С моей груди, испугавшись, в угол комнаты метнулся Черный. Понемногу дыхание стало ровнее, в голове прояснилось. Мне просто приснился кошмар. Никогда еще ничего подобного не видела во сне.
Меня как будто-то бы на экскурсию какой-то мужчина привел в жилой комплекс — что-то вроде дома из маленьких квартир для бывших заключенных, наркоманов и прочих отбросов общества. Мужчину я не знаю, но понимаю, что он мой экскурсовод здесь. Мы заходим в маленькую-маленькую квартирку с большими окнами, через которые я вижу широкий замкнутый двор-колодец, вокруг которого стены и окна других таких же крошечных квартир. Помещение, в котором мы находимся, отделано синей больничной плиткой и не имеет почти никакой обстановки, нет ни туалета, ни ванной. В квартире две комнатки без дверей. В одной без кровати просто на полу валяется грузный мужчина в трениках и грязной до неузнаваемости цвета майке-алкоголичке. Он лежит лицом к стене, к нам спиной чуть в пол-оборота. Он спит. В другой комнате крошечный кухонный гарнитур с немытой посудой. Больше нет абсолютно ничего. Мусора тоже нет, но везде какая-то липкая въевшаяся мерзкая грязь. У мужчины толстая шея, и на шее огромная дыра. Такое чувство, что она проходит до позвоночника в глубину через многие сантиметры жира. Мой экскурсовод говорит, что это первый в мире насильник самого себя. Как-то легко этот провожатый поднимает спящего человека за одно плечо, демонстрируя мне дыру в деталях. При этом я понимаю, что человек этот не просто спит. Время вокруг нас остановилось. Люди во дворе тоже не двигаются. У меня проскочила мысль о том, что будет, если этот человек проснется. На этом проснулась я сама.
Температуры больше не было, но от жуткого сна тряслись руки, когда я наливала себе кофе в термос. Надо было пойти прогуляться.
Город всегда успокаивает. Особенно под музыку. Сегодня мне нужно было что-нибудь медитативное, поэтому включила Бьорк. “If you ever get close to a human and human behavior…”. Пошла в кофейню на площади за какой-нибудь вкусной булкой к кофе. Обычно это поднимает мне настроение.
Дверь кафе резко распахнулась, стоило мне подняться на первую ступеньку, и девица в несуразном малиновом платье впечатала в меня красный картонный стаканчик с кофе, при этом озадаченно пробормотав “извините”, глядя куда-то мне за плечо, и убежала в сторону метро. Меня будто током прошибло.
Черт! Черт! Черт! Да какого гребаного хера вообще происходит?
Планы взять булку пришлось отложить в пользу смены одежды. Душ бы еще, но возвращаться домой было лень Зато на той же площади был большой магазин одежды, в нем наверняка найдется и туалет. Кое как приведя себя в порядок, сменив залитые кофе белые джинсы и черную футболку на черную фатиновую юбку и белую футболку с надписью “Кофе и свежевыжатый трэш”, я все же взяла и булку в кафе и присела там же на площади на полукруглой скамеечке под маленьким декоративным деревцем. Закурила сигарету. Любая цыганка нагадала бы мне сейчас кромешный непроглядный пиздец в недалеком будущем.
Не то, чтобы у меня был конкретный маршрут, но, видимо, под настроение, ноги привели меня на Смоленское кладбище. Выглядело оно через мою оболочку с переливающимися трещинами довольно сюрреалистично, но красиво. Люблю это место за тишину, немноголюдность, если считать живых, и немалое количество умных и тихих людей, с которыми можно поговорить по душам. Иду к Балабанову. Он был мастером в осмыслении реальности, задам ему пару вопросов.
Я поняла одну интересную вещь: люди на самом деле вряд ли очень открыты в своих эмоциях, хотя если встать в каком-то людном месте и наблюдать некоторое время, кажется, что эмоции так и кипят в толпе. Люди размахивают руками, улыбаются, злятся, целуются, кидают вещи на землю, даже кидаются в драку и говорят, больше всего говорят, но говорят не то, что думают, не то, что чувствуют на самом деле. По разным причинам, я думаю: страх, неловкость, непонимание. Причем не говорят не только о плохом, но и о хорошем. Хотя как-то обходным путем показать все же стараются, только бы увильнуть от прямого способа и правильного ответа, и очень хотят, чтобы нашелся человек, который понял бы весь этот хаотичный спектакль. Почему все должно быть так сложно, брат?
Может потому, что и правду никто не готов слушать? Хотя какая там правда - просто другая интерпретация. Зачем она кому-то нужна? Всем больше нравится жить в собственных иллюзиях. Тогда моя проблема под названием “Как выжить в вашей реальности?” превращается в логическую задачку: подобрать функцию, переводящую мои собственные соображения в то, что люди готовы о себе услышать. Подозреваю, что общество так и работает. В нем есть определенные социальные контракты, которые защищают от “правды”, то есть от чужого мнения в том виде, в котором оно сформулировано в голове у собеседника. Никто не говорит людям напрямую, что они зануды, что у них пахнет изо рта, что им не идет цвет рубашки. Но также никто не говорит, что кто-то кому-то нравится. Нужно выполнять определенные ритуальные действия и сочинять формулировки. Кажется, это и значит “строить отношения”. Что ж, выглядит не так уже сложно, а, Алексей Октябринович?
Сидеть на узенькой ветхой скамейке, на которой я пристроилась у могилы, стало неудобно — затекло седалище. Встала размять ноги, подняла глаза на крест над могилой — с верхушки на меня смотрел Черный. Другой Черный. Это я поняла сразу по ошейнику из серебряных мелких колец вроде кольчужного слюнявчика, треугольничком прикрывающего грудь, а не из бисера, как у предыдущего.
В этот раз поганец ни меня, ни обстановки не опасался и резво соскочил с верхушки креста к моим ногам, между которыми начал ерзать, ну прямо как натуральный кот. Я села обратно на свою затекшую задницу. Все чудесатее и чудесатее. Пора давать им имена.
Решив, что сегодня с меня достаточно, я двинула в знакомы барчик на Петроградке. Это было уютное темное местечко с высокими деревянными стульями вдоль барной стойки и двух подоконников, и парой круглых столиков в центре. Людей, к счастью, было не много. Я выждала, пока бармен принесет целую батарею коктейлей компании молодых людей за одним из круглых столов, и быстренько умыкнула один. Выпал мне негрони — отличный вариант. Я устроилась на барном стуле в углу у окна, за которым усталые люди несли свои усталые лица к диванам и телевизорам после работы. Стоило мне сделать глоток и поставить бокал, как мой черный дружок, вившийся всю дорогу где-то у моих ног, вскочил на подоконник, взял бокал с коктейлем в свои обезьяньи лапки, и, не прерываясь, мелкими глотками выпил весь, потом достал большой идеально-прозрачный кубик льда, целиком засунул его в рот, прожевал с громким хрустом, уселся в позу лотоса и выжидательно воззрился на меня, подняв правую бровь. За предыдущим такого не наблюдалось, но намек был более чем очевиден.
Из-за стойки я стащила бутылку Крэйгэлахи, пару стаканов и разлила нам с Черным по порции виски. “Не можешь справиться - пей” - где-то я это читала. Отличный совет на сегодня.
За бар сели мои соседи сверху - муж и жена. Не те, которые затягивали друг-другу обязательства перед подъездом. У этих трое детей и свои проблемы. Жена методом угроз, шантажа и пыток пытается реализовать в детях свои отроческие мечты, дети сопротивляются каждый по-своему в зависимости от возраста, муж подбрасывая монетку, выбирает между равнодушием и раздражением. Такие дела. Сегодняшняя тема: неверный выбор вуза старшей дочерью.
— Знаешь, черный, если можно было бы придумать какую-то кумулятивную оценку жизни по сумме разных параметров — здоровье, семья, карьера, материальное благосостояние, внешний вид и т.д., не считая внутреннего удовлетворения самого человека — жизни этой женщины за баром я поставила бы очень низкую оценку. Двойку с минусом по пятибалльной шкале, наверное.
После третьей порции идея поговорить с моим непрошеным собутыльником не показалась мне идиотской. Это же бар, здесь все так делают.
— А какую оценку ты поставила бы себе? — ответ меня тоже уже не удивил.
— Разрываюсь между четверкой с минусом и тройкой с плюсом. Но может и тройку.
— Я пытаюсь оценивать объективно, не считая того, насколько моя жизнь удовлетворяет меня саму.
— А важна ли такая объективная оценка? Если подумать, то для самого человека важнее субъективная. То есть то, на сколько условия, в которых он оказался, соответствуют его ожиданиям от себя - черный уже сам разливал виски по стаканам.
— Тут я бы поставила себе твердую четверку.
— Что-то маловато для пятибалльной шкалы. Это ведь двадцать процентов неудовлетворенности.
— Слушай, я живу в пузыре. Имею право. Интереснее, что дает право человеку учить других, выбирать за других, делать себя примером? Вот смотри, за соседним столом более чем взрослый человек, набравший минимум баллов в моей системе оценки жизни, рассказывает, как должен жить его взрослый ребенок. Если бы право назидать выдавалось через госуслуги, то какие критерии надо было бы выполнить, чтобы его получить? Если перебрать книжную полку про лайфстайл в магазине, тот нас учат и Билл Гейтс, и Уоррен Баффет, и Мишель Обама, и Далай Лама, и… эта еще с розовыми книжками… забыла. В общем, мне кажется, что этих людей, помимо очевидного желания заработать дополнительные деньги, объединяет уверенность в собственной правоте. То есть ты не обязан быть прав во вселенском смысле. Ты должен получить то, чего хотел бы сам?
— Или просто быть уверен в том, что знаешь все лучше других?
— Знаешь, иногда я и сама считаю, что знаю многое лучше других. Это довольно поверхностная фраза, и плохо объясняет, что со мной происходит и почему мучает меня. Я попробую объяснить, может даже и сама смогу хоть немного понять. Я почему-то считаю важным способность рассуждать о вещах, доискиваться сути событий и человеческих отношений, хотя сама в них даже не участвую. Вижу, что не все это умеют. Не могу понять, как люди терпят поверхностные разговоры. И при этом мне говорить не с кем. Разве не злая шутка? А может это так и работает? Когда у тебя нет возможности обсуждать плохую погоду, ты начинаешь доискиваться до причин плохой погоды, чтобы потратить куда-то мысленную энергию, распирающую тебе череп?
— Может ты просто слишком много выпила?
На последнем слове Черный раздвоился. Сначала я было решила, что у меня двоится в глазах от неприлично большой порции крепкого алкоголя. Но разные ошейники исключили эту версию. Третий вокруг шеи был наряжен в узкую красную полоску. Сфокусировав чуть расплывающееся зрение я поняла, что это сплошные рубины. Неплохие у них там дизайнеры. Завтра точно придумаю имена.
Утром на моей груди лежал тот, что в кольчуге, а голова раскалывалась так, будто остальные Черные поселились внутри нее. Скинув их всех разом вместе с одеялом, я побежала в туалет. Рвало меня долго, резкими скручивающими нутро спазмами. Кончилась уже и желчь, и слюна, а желудок все наматывал мою волю на кулак резкими спазмами. Кажется, прошел час, пока я свалилась без сил на коврик в туалете. Черных не было ни видно, ни слышно.
В наступившей абсолютной тишине как снаружи меня, так и внутри, в голове завертелась всего одна мысль — я знаю, как их зовут. Не как их назову я, а как их всех уже зовут. Как их назвали там снаружи в те времена, когда появились первые мыслящие существа. Это Тревога, Зависимость и Гордыня. Что ж, миленький у меня зверинец.
День ушел на отходняк. Не только от алкоголя, от всего этого дерьма. Я валялась в своей импровизированной кровати, поднимаясь только, чтобы заварить себе очередную чашку травяного чая, и смотрела фильмы. Черные не показывались, трещины я старалась игнорировать, занавесила все шторы, чтобы скрыть хотя бы те, что на окнах. За день посмотрела: Человек дождя, Бойцовский клуб (я - желание никогда не вставать с кровати Джека), Эквилибриум, Призрак в доспехах и Пикок.
Утром никого из Черных на себе не обнаружила и чувствовала себя прекрасно. Из дома решила не выходить: почитаю Солженицына, наведу порядок. Вещи из моих многочисленных сундучков, тумбочек и ящичков имеют свойство со временем перемещаться на их поверхности, или на поверхности соседних сундучков, тумбочек и ящичков, или вообще куда попало. Обожаю приводить свой мир в порядок и равновесие - это еще одно мое любимое занятие.
К вечеру большая часть вещей была разобрана и разложена по местам. Комнату прорезали длинные вечерние тени. Включив свет на кухне, замечаю, что одна лампочка перегорела. В моей квартире высокие потолки, поэтому на такой случай у меня есть раскладная лесенка. Запас лампочек тоже присутствовал. Я вытащила одну, распаковала, залезла на верхнюю ступеньку и выкрутила перегоревшую лампочку. Цоколь новой чиркал по патрону, прокручивался, но отказывался вкручиваться. У меня уже начинала поднывать рука, но я все пробовала и пробовала, вставляла, крутила, но без толку. И тут на меня накатила такая злость, какой я в жизни не испытывала. Уцепившись одной рукой за ручку лестницы, другой я размахнулась и запустила лампочку в стену. Та взорвалась миллионом осколков, а я слетела с лестницы, чудом не переломав ноги, упала на пол лицом вниз и, подогнув под себя колени, заревела. Это не были слезы бессилия, это были слезы одиночества, которые я копила в себе все эти годы, всю жизнь.
Наревевшись до полного опустошения, на нетвердых ногах пошла в душ, разделась, оставив всю одежду на полу, встала под обжигающе-горячую воду. Музыку бы еще, но телефон остался на кухне.
Когда я вернулась на кухню, замотавшись в два полотенца, стекол не было, лампочка горела, черные притихли и сидели в ряд. Четверо. Одиночество — в цепи из массивных металлических звеньев. Вместо того, чтобы полезть ко мне, они попятились и забились по углам.
Утром, еще не открывая глаз, поняла, кто спал со мной в этот раз. В душе за ночь будто дыру прогрызли. Не глядя, стряхнула его с себя и одеяла, повернулась на бок, зарылась в подушки и заплакала. Сегодня мне снова приснился сон. То есть они, конечно, снились мне и раньше, но теперь темы их навеяны моими домашними питомцами.
В этом сне был какой-то сюжет, но его я не запомнила, а запомнила всего одну сцену. Я смотрю на Тебя. Между нами пробегает какая-то искра, ощущение чувства. Позже Ты подходишь ко мне сзади и обнимаешь сначала за плечи, потом за талию. Это было невероятно, фантастически теплое чувство. Ничего в мире в тот момент не нужно было мне больше, чем стоять вот так и не отрывать от себя этих рук. Вспомнив сон, я еще долго плакала, не вставая с постели.
Когда немного пришла в себя, оделась и пошла завтракать в маленькое кафе Суббота в соседнем доме. Кажется, сегодня и была как раз суббота. Последнее время я совсем потерялась в днях. Раньше меня держали в форме концерты, выставки, музеи. Волей-неволей приходилось следить за календарем. Теперь я никуда не хожу. Даже здесь, в маленьком уютном дворике, прикрытом от дороги деревьями, сидя за красивым деревянным столиком перед большой керамической тарелкой с пирамидой из тоста, яйца пашот, авокадо и соуса бенедикт и чашкой капучино на миндальном молоке, я испытывала чувство паники. Что я натворила? Стоило усилий вернуть себя к реальности — к завтраку и кофе.
Что я ломаю, в самом деле? Свою жизнь в полном одиночестве, воровство вещей, которые я не заработала и не заслужила, уютную изоляцию от эмоций других людей? Может я просто романтизирую свой образ жизни, так как других вариантов у меня все равно нет? Ну или не было до недавнего момента? Что-то вроде “Мы, конечно, много ссорились, были тяжелые времена, но ведь и хороших моментов было немало, и мы были счастливы” — так говорят семейные пары на приеме психолога на пороге развода? Мне стало больно смотреться в зеркало и понимать, что нет больше никого, кто мог бы меня увидеть.
После завтрака гуляла по городу, слушала музыку, взяла фантастическое кольцо из ювелирного магазина моего любимого бренда Uno de 50 — большой овал с вставками и серых и голубых стразов. С того момента, как я Тебя встретила это был самый спокойный день. Само определение умиротворения. Но меня тянет к тебе и трещины множатся.
Раз уж варианта вернуть все как было у меня нет, хочется верить в ту версию будущего, в которой моя оболочка рушится, ты влюбляешься в меня без памяти и учишь жить в вашем мире, чем мы и занимаемся, пока не умрем от старости в один день. Поэтому я пишу тебе это письмо. Получилось сумбурно, отрывочно и несколько мелодраматично, знаю, но нужно же мне было как-то привлечь твое внимание.
Надо сказать, я много чего забрала из вашего мира, но ни разу еще ничего не передавала обратно. Это пока самая непонятная часть плана. В то, что будет после, я уже практически уверовала — после стольких-то прокруток в голове.
День икс — сегодня. Я еще раз переписываю письмо начисто, не стараясь исправить все ошибки, скорее пытаюсь сохранить какую-то целостность повествования. Адрес твой я помню наизусть, как и пеший маршрут — мне нужно время, чтобы успокоить мысли. Но в этот раз даже прогулка идет не по плану: несколько человек, не замечая, толкают меня по дороге. Один даже проорал мне в след что-то, чего я не расслышала. Большинство все еще обходит, но те, кто особенно спешит, налетают на меня, пугая до чертиков.
На дорогу уходит три с половиной часа. Дальше все просто: опускаю сложенные втрое листы бумаги, вложенные в коричневый длинный конверт в твой почтовый ящик. Понятия не имею, окажется ли конверт в вашей реальности. Большая надежда на виднеющиеся через отверстия газеты с рекламой чудо-мазей и счета за коммуналку — что может больше принадлежать вашей реальности, чем это?
Сажусь просто на пол в угол под почтовыми ящиками, втыкаю наушники и жду. Плитка блестит чистотой — квартал новый, еще не успел обрасти равнодушием.
Пришла я днем, о времени в тот момент не думала, так что просидеть мне пришлось довольно долго. Люди проходили мимо вверх и вниз по лестнице. Угол я выбрала максимально далекий от их маршрутов. Ты появился, когда уже стемнело, и, как я и надеялась, открыл почтовый ящик. О том, что вообще-то люди проверяют их не каждый день, я не подумала.
Под батареей тонких почтовых ящиков стоит заботливо поставленная кем-то картонная коробка из-под микроволновки для газет и писем, которые не хочется забирать домой. Реклама и газеты с мазями сразу летят туда из Твоих рук, мой конверт задерживается на секунду и летит за ними. И тут Ты замечаешь меня.
Все, что я смогла, это помотать головой. А Ты поднялся вверх по лестнице в мире, который начал обретать цвета.