«Глазами Клиента»: история личной психотерапии специалистки в области ментального здоровья (выпуск 3) 

Представляем третий материал рубрики «Глазами Клиента»! В рамках рубрики мы рассказываем истории личной психотерапии специалистов в области ментального здоровья. Каждый (-ая) из них делится своим опытом и переживаниями.

Важный смысл проекта для нас — приоткрыть завесу психотерапии, помочь соприкоснуться с клиентским опытом и нормализовать терапевтический процесс.

Отзывов о неприятном опыте множество, но подробных историй результативной терапии — единицы. Мы вынесем на свет такие истории и развенчаем часть мифов о психотерапии.

Сегодня в интервью будет представлена история личной психотерапии психологини Юлии Атишевой.

История Юлии

— Расскажи, пожалуйста, как ты пришла в терапию и с какими целями?

Я поняла, что мне нужно пройти терапию, когда поступила на проф. переподготовку. Нам сказали, что личная терапия — это один из обязательных пунктов, наравне с образованием и супервизиями.

Для себя я тогда отметила, что мне психотерапия нужна была достаточно давно из-за болезненных, даже травматичных, отношений с отцом. Я помню, что несколько месяцев откладывала это решение.

Я ходила с этой идей, вынашивала её, затем решилась и впервые написала психологу, которого для меня порекомендовал преподаватель. Он прочитал и не ответил. В тот момент я почувствовала себя болезненно, будто меня отвергли, и это было для меня удивительно.

Затем первую свою психологиню я нашла на по В17 по рекомендации сокурсников. Мне было обозначено, что у меня очень много невысказанных эмоций и мне будет нужна техника «горячий стул», которая изначально была привнесена из гештальта, соответственно, я решила, что нужно искать кого-то из гештальта. Помню, что выбирала очень тщательно, по всем важным для меня критериям: образование, пол, возраст, опыт работы.

Первые несколько наших сессий были посвящены выплескиванию гнева на фигуру отца. Действительно, эмоции были очень серьёзные и заряженные. Это было тяжело и для меня, и для терапевтки. Я выходила с этих сессий в каком-то коматозном состоянии и думала, что такой и должна быть терапия.

После моего основного запроса, который мы затронули, но он так и не был проработан до конца, я поняла, что терапия абсолютно буксует. Это был достаточно затянутый процесс, когда казалось что абсолютно ничего не происходит, психолог никак не вовлекалась. На сессии для это выглядело как то что человек просто пришел, послушал и ушел. Меня это стало раздражать.

У меня было представление, что я как клиент должна приносить свой материал, и его разбирать на сессии, но в какой-то момент мне было нечего приносить, а она ничего мне не предлагала. Я боялась, что, если ничего не принесу, мы так и будем всю сессию сидеть молча.

Уже потом поняла, что для меня важно в терапевтических отношениях, чтобы была включенность и отдача со стороны терапевта, иначе мне становится дискомфортно. Её отстраненность мною считывалась как пассивность и обесценивание.

Я постоянно её спрашивала: «А в каком направлении мы движемся? А какая у нас цель? А есть ли у нас прогресс?». Это я сейчас понимаю, что если клиент такое спрашивает, то к терапевту есть вопросы. Но тогда я так и не получила никаких ответов, и эту терапию завершила в подвешенном для себя состоянии.

На последней, по моей инициативе, встрече я ещё раз сказала ей, что не понимаю, в чем заключается терапия и куда мы движемся. Попросила предложить мне уже хоть что-нибудь. Она сказала только, что я смотрю в будущее и не живу в настоящем. Я тогда подумала: «Серьезно? За все 15 сессий, что я к тебе ходила, ты можешь предложить мне только вот это?». Для меня тогда все рассыпалось — не было никакого ощущения её компетентности, экспертности. Я даже сказала: «Мне кажется, что ты отдыхаешь на моих сессиях».

Сейчас я знаю, что у меня были сложности с распознаванием собственных эмоций и в моменте я испытывала сильное раздражение, которое не могла выразить. И она его даже не заметила.

Казалось, что она вообще не понимает о чём я её прошу, как будто не было налажено совсем никакой коммуникации.

Таким образом, первую терапию я закончила, даже посчитала ее неудачным опытом, и оставила себе время на поиск второго психолога.

Признаюсь честно, если бы я не была психологом, то, наверно, следующего раза уже бы не было, поскольку весь этот опыт я отметила для себя как полное разочарование.

Но, к счастью, по учебе я знала, что направления бывают разные и что мне просто не подошло именно это. И тогда я уже стала искать совершенно по-другому. У меня появилась идея что, следующего психолога нужно узнать на периоде преконтакта, то есть до того как попадешь к нему на сессию — информацию о нем, какой это человек, что он из себя представляет, насколько полезным является то, что он говорит и пишет.

Во время обучения я наткнулась на несколько видео преподавателей из Ассоциации когнитивно-поведенческой психотерапии, и уже из лекций обратила внимание на того, с кем хотелось бы поработать.

Этот опыт психотерапии оказался самым удачным, я начала проходить терапию в июле, и длится она по сей день. Я считаю что у нас с терапевтом сложилась максимально продуктивная работа.

Во-первых, для меня было важно, чтобы у психолога, была достаточная квалификация и открытость к изменениям, происходящим в психологической науке. Например, К-ПТСР, которое для меня отзывалось, это относительно новая диагностическая единица.

Во-вторых, мне было важно, чтобы психолог вовлекался в терапию, чтобы давал какое-то психообразование, предлагал техники, методы. Чтобы была принимающая, но активная роль.

Первоначально у меня было какое-то непереносимое состояние. Было ощущение, что со мной что-то не так, но я не могла понять что именно. Одна из основных проблем была с выстраиванием долгосрочных отношений с людьми, в какой бы коллектив я не приходила. Я, с одной стороны, хотела завести близких друзей, но, с другой стороны, как будто сама и отталкивала, потому боялась, что они меня отвергнут.

На первой же сессии психолог провел диагностику, и по ряду тестов выяснилось, что моя симптоматика очень похожа на К-ПТСР, как последствие пролонгированной детской травмы, и в качестве глобального запроса изначально мы поставили работу именно с этим.

Но, все равно, на сессиях каждый раз разбирались разные проблемы и жизненные ситуации. Не было такого, что мы работали строго по протоколу, но это было в рамках изначально заданного направления — К-ПТСР — при работе с которым нужно учитывать определенную специфику.

При этом для меня были важны структурность и направленность, которых мне очень не хватало в гештальте. Терапевт мне, при этом, прояснял, что и для чего мы делаем, а также согласовывал со мной план действий. Для меня было важно это чувствовать, поскольку психотерапия — довольно хаотичный процесс, а структура помогала уравновешивать отсутствующую у меня тогда толерантность к неопределенности.

Поскольку наша полугодовая работа над К-ПТСР была достаточно эффективна, сейчас фокус сдвинулся, и мы перешли на более редкие встречи.

— В каких значимых сферах ты замечаешь изменения?

Вообще, довольно давно я была очень пессимистичным человеком, человеком с подавленным настроением, и это, надо сказать, усложняло мне жизнь. Не то чтобы очень — с этим можно было жить, но когда вы считаете, что из-за эмоций испытываете невыносимые страдания, и решаете, что лучше жить без них, вы платите за это цену.

Если и есть такой механизм по сознательному отключению, то вы не сможете отключить только «отрицательные», это происходит по обеим сторонам от нуля, диапазон сужается зеркально. Частичная алекситимия проявляется не только как неспособность распознавать свои чувства и эмоции, обозначать их. Она подразумевает отключение значительной части эмоций из своей собственной жизни вообще.

И если в среде постоянного насилия это позволяет сохранить психику, законсервировав её таким образом, то выходя из неё позже, в обстановку безопасности и ментального благополучия, ты оказываешься к этому неприспособлен и для этого нужна терапия. Это не самоустраняющийся процесс.

Когда я изучала психологию, вообще не понимала зачем нужно распознавать в себе эмоции и мне казалось, что это только осложняет жизнь. Но, парадоксальным образом, в психотерапии эффективнее всего работают контринтуитивные вещи. Навыки по распознаванию своих эмоций привели меня к лучшему пониманию моих потребностей и ценностей, к тому что для меня действительно важно.

Мне каждый раз задавали условный вопрос: «А как проявляется тревога в теле?» — и я его считала каким-то бесполезным. Телесная часть для меня была как будто не имела значения. При этом я постоянно врезалась в дверные косяки. Вот есть мой рациональный мозг и этого в принципе достаточно. Но, как выяснилось, нет, это так не работает.

Ещё сложности с распознаванием эмоций влияли на выстраивание долгосрочных отношений с другими людьми. На встречах с друзьями я превратилась в сборник статей по научной и социально-политической тематике.

Мне было важно, например, обсуждать только психологию, если мы собирались с сокурсниками, и я не понимала, зачем вообще нужно 10 минут говорить про своих собак или про концерт какой-то там музыкальной группы. Признаюсь, что в такие моменты я чувствовала себя ужасно скучно.

Мне казалась, что у коммуникации, как и у всех остальных действий, должна быть какая-то практическая цель. И, получается, я вычеркивала просто огромные фрагменты жизненного опыта, включая искусство, культуру, банально, даже просмотр сериалов. Вычеркивала какие-то простые вещи, которые связаны с общением и новым опытом.

Во-вторых, навыки эмоциональной регуляции в ситуации флешбека из К-ПТСР. Флешбеки у меня проявлялись в виде эмоциональных состояний, например в ситуации определенного порога стресса меня отбрасывало в состояние, в котором я как маленькая девочка, на которую орет взрослый.

Это ощущалось, так, будто ничего нельзя сделать и хочется только исчезнуть, это ощущалась как экзистенциальная угроза. И было очень стыдно, что во взрослой жизни, когда происходит какая то стрессовая ситуация, которую надо решить, например, нарушают личные границы, я была не в состоянии с этим ничего сделать. Сейчас таких триггерных ситуаций стало меньше и я способна их вовремя распознавать — а значит и менее интенсивно и болезненно переживать их.

В-третьих, непонимание многих переживаний и их накопление приводило к постоянному напряжению и ощущению угрозы. Как выяснилось, огромную часть жизни я жила в перманентной тревоге. И чтобы с этим как-то совладать, я научилась игнорировать это, игнорировать себя, свои потребности. Думала, что я человек, который не испытывает вообще никакой тревоги.

В конце февраля, когда весь этот ужас только случился, я могла спокойно читать тяжелые новости и репортажи и, казалось, что со мной ничего не происходит. «Все вокруг пьют успокоительные и антидепрессанты, а мне себя даже успокаивать не надо, вообще как будто сверхчеловек какой-то», — думала я. И только потом поняла, что восприятие есть, и оно очень даже влияет. Обнаружила это только когда появились проблемы с ЖКТ, со стороны психосоматики.

И сейчас возникает такой немного парадоксальный эффект — кажется, что я стала более тревожным человеком, хотя на самом деле я просто стала свою тревогу замечать. Но это дает мне больше возможности и инструментов с этим как-то совладать.

Еще одна значимая сфера — изменения в отношениях с отцом.

Мой запрос был связан с болезненным опытом при общении с ним. Есть события, слова, которые накладывают отпечаток на личность ребенка еще до того, как она будет сформирована — ты запечатываешь их в себя, несешь с собой на протяжении жизни. И это то, что приходится как-то решать уже во взрослом возрасте.

В последние несколько лет мы не общались вообще, и я понимаю, что имею на это право, но также замечаю, что у меня есть желание возобновить эти отношения, хоть я и не понимала как именно. Для меня стало значительным шагом, что я стала воспринимать его иначе, с бо́льшим сочувствием и пониманием, как человека, который вообще-то сам столкнулся с большим количеством насилия в своей жизни.

— Что в терапевтическом процессе для тебя было особенно сложно?

Я очень боялась, что терапевт снова не подойдет, что упрусь в глухую стену и даже толком не смогу объяснить, что именно я хочу проработать. Был страх что терапевт не поймет, отвергнет, или откажется из-за того что я «сложный клиент с сопротивлением».

Но, к счастью, мой терапевт как раз сделал акцент именно на выстраивании альянса и терапевтических отношений, а не уходил в техники и протоколы, особенно, когда я пыталась казаться таким «хорошим клиентом» с незначительными проблемами. У нас как раз случился прогресс в тот момент, когда он обратил внимание на это. Меня тогда прорвало, ведь это то, какой я всегда была по отношению к самой себе.

Любая раненая душа достойна сострадания. Когда человек попадает в беду или в тяжелую жизненную ситуацию, его жалеют, а не осуждают. И для меня важно было это понять и осознать, в первую очередь, по отношению к самой себе.

Было сложно учиться сострадать самой себе, и причем с нуля. Также работать со стыдом, когда казалось, что окружающие видели меня какой-то дефектной, ничтожной. Я постоянно ощущала, что со мной что-то не так, и только другие знают, что именно. Самооценка скакала между самоуничижением и грандиозным состоянием, что на самом деле я лучше других, просто они мне завидуют.

Когда нет у тебя нет четкого осознания границ, что другим позволено делать в отношении тебя, а где уже необходимо за себя постоять, ты будто застреваешь в инфантильном состоянии и есть дикое желание, чтобы что за тебя все проблемы решали другие люди, потому что ты на это не способна сама.

И мне казалось, что я не могу в принципе как-то определять свою жизнь, что есть у меня есть какие-то внешние обстоятельства, благодаря которым я куда-то прицеплялась, но как будто я сама не была способна совершать активный выбор. Соответственно, сейчас, конечно, уже не так. У меня сформировались долгосрочные цели и желания, и это больше не компенсаторные стратегии, направленные на снижение страха чего-то не добиться в жизни.

Например, я очень скептично относилась к тому, что у меня получится стать психологом. Пошла получать это образование, потому что хотела, и мне была интересна психология в принципе, но я не думала, что из этого что-то выйдет.

Когда только пришла на первое занятие, это был тренинг, сидела и думала: «Ну как вообще за ближайшее время можно научится такой профессии? Господи, какой из меня психолог, если я своих проблем решить не могу?»

Но в процессе прохождения обучения, а потом уже и в личной терапии, у меня сформировалась уверенность и жизненная опора. Я уже могу себя оценивать как специалист и осознаю на что способна.

У меня даже была такая «десятибальная шкала уверенности», по которой я соизмеряла насколько я готова к консультированию. В начале обучения это был ноль, после прохождения профпереподготовки — 3 балла, через 5 месяцев после прохождения терапии и обучающих курсов уже в АКПП — 6 баллов, сейчас это уже 10. И мне уже многое удается — я сама это вижу и получаю обратную связь от клиентов и во время практики в обучающих и супервизионных группах.

— Что тебя замотивировало поделиться своей историей, рассказать про свой опыт?

Я обратила внимание на тот факт, что между моментом, когда у меня возникла потребность терапии и моментом, как я в неё пришла, был период когда я откладывала это решение и постоянно сомневалась. Было очень много страхов, много вопросов о том, что представляет из себя терапия, как это будет происходить, а не будет ли терапевт просто тянуть из меня деньги.

Как я говорила, опыт с первой терапевткой оказался для меня разочаровывающим, и понимаю, что многие, оказавшись в такой ситуации, не видят смысла пробовать ещё и не получают нужной им помощи.

Я делилась своим опытом в телеграм-канале и получила отклик о том, что это было полезно. Я надеюсь, что мой рассказ поможет кому-то получить ответы на свои вопросы по теме психотерапии, и станет хоть чуточку проще и понятнее.

Если с первым психологом ничего не вышло, это не значит, что вся терапия не работает. Многое поправимо, со многим можно работать. Самое главное, что, на мой взгляд, может дать терапия — это выученную надежду.

Материал подготовлен медиапроектом «Чистые Когниции». Копирование без ссылки на источник запрещено. Поддержите проект, подписавшись на наш Патреон (для карт, выпущенных не в России) или на Бусти (для российских карт), и получите доступ к эксклюзивным бонусам.

Наши каналы:

— наш сайт

— мы в Telegram

— наш канал на YouTube

— Психологические Консультации от Чистых Когниций (доказательная психологическая помощь)