Писатель-неудачник, который вынужден заниматься проституцией, чтобы выжить
Одной-единственной тысячной купюры обычно было достаточно, чтобы Рома оторвался от дебильных фильмов про торчков и открыл свой рот для отсоса. Он цеплял свои кудрявые волосы какой-то девчачьей пружинкой и опускался на колени, а я прижимался спиной к холодной стене его спальни и кайфовал. Почти всегда от резких движений резинка с его волос слетала куда-то в пизду, и Роме на плечи падали темные грубые волны, тогда я представлял, что мне сосет баба. Мы были друзьями, поэтому с ним презервативами я не пользовался. Да и нахуя? Через месяц, после нашего первого раза, я случайно заметил в мусорке на кухне пару использованных гондонов — Рома стал продаваться и другим, потом я даже узнал, кому именно. Лично меня это не парило. Я был рад, что Роминого нытья про нехватку денег чутка поубавилось. Сосал он очень старательно. Поначалу мне даже было интересно, когда он успел так преисполниться, но потом я решил, что это вообще-то ни на что не влияет. Думаю, я бы знатно охуел, если бы Рома внезапно стал сосать лучше. Не-а, ничего такого, классический старательный отсос и всё. На второй раз у Ромы появилась коробка с салфетками, каждые три минуты Рома вытирал слюну и вообще всё, что намокало, кроме моего хуя. Как-то я кончил ему не в рот, а на лицо, и до конца дня этот придурок нёс хуйню, что сперма попала ему в глаз и он чувствует, как мои сперматозоиды ныряют в его глазном яблоке.
Сегодня я опять поехал к Роме. Это чисто его инициатива. Он разнылся, что его биди закончились, еда в доме тоже закончилась, как и интернет в этом месяце, как и его желание жить тоже кончилось. Ничего нет!
Домофона в квартире не было. Обычно я стучу в окно, чтобы Рома высунулся и дал ключи. А тут я замечаю, что в квартиру можно забраться через открытое окно кухни. Даже подтягиваться не надо уметь, достаточно чуть энергичнее оттолкнуться от асфальта. Забравшись, я стаскиваю ботинки, не хватало мне ещё соплей Ромы, что я испачкал ему полы. Дальше раздеваться мне впадлу, прям в куртке иду к спальне. Захожу, вижу: Рома под одеялом, а в центре комнаты, на ковре, три початых презерватива. А найдутся ли у него силы и мне отсосать? Сажусь уличными джинсами прям на белоснежное белье, трогаю Рому за плечо. Шмыгает. Опять скулит. Конечно, мне его жаль! Но писательского таланта в нем нихуя нет, как и наглости журналюги, как и усердия бариста. Ему мешает врожденная лень и бесконечная привязанность к комфортной жизни. Я помогаю Роме как могу: время от времени пихаю его в нужном направлении. Немного пораскинув, предлагаю ему:
— Давай я тебя трахну, что ли?
Рома выбирается из своего кокона и спрашивает, сколько денег у меня с собой. Для приличия лезу в кошелек, там две бумажки: тысяча и старая десятка 2004 года — она у меня уже пару лет так болтается, просто на удачу. Я вру Роме, что еще одна тысяча у меня для него найдется. Он кивает. «Вот и славно!» — думаю я.
Стаскиваю с него брюки, стягиваю его теплый свитер, потом — мятую футболку. Немного странно, что он под одеялом такой одетый. Рома переворачивается на живот и утыкается лицом в подушку, весь дрожит. Охуено! На его худой заднице прозрачные женские трусики черного цвета! Я догадывался, что Рома — пиздец извращенец, но не знал, что настолько. А ему идет. У Ромы такое тело, что мне всегда хочется притянуть его к себе и немного сдавить. Оттягиваю тонкую резинку трусиков и тут же ее отпускаю. Следующие пятнадцать минут, вместо ебли, получаю от Ромы нытье, что я ничего не делаю для его литературной карьеры. Ну нихуя ж себе! Я всегда терпеливо читаю его унылые, невнятные тексты про какого-то мальчика, блуждающего по разрушенному городу, и каждый раз отвечаю, что ему нужно продолжать писать. Пора было срочно съезжать нахуй с этой гнилой темы.
Алкомаркетов на районе как собак нерезаных, а до ближайшего «КБ» вообще пара минут. Я беру бутылку водки и, пока Рома залипает на пивные полки в холодильнике, рассчитываюсь своей кредиткой. Нахожу Рому, тот как конченый еблан сидит с открытым ртом перед охлажденным пивом. Почти уверен: он что-то такое видел в каком-нибудь аниме, вот и повторяет. Мы почти выходим, когда Рома спрашивает, чем мы будем запивать. Кассир нам улыбается, наверное, думает, что мы геи. Прошу у него маленькую воду. Двадцать восемь рублей, пожалуйста. Монет у меня не хватает, у Ромы ни рубля, а бумажную десятку я отдавать не хочу. Светить кредиткой перед Ромой нельзя, поэтому я тоже улыбаюсь и говорю: «Спасибо! Тогда ничего не нужно!». Тупая ситуация.
Зябко, солнце ярко светит, под подошвой хрустит грязная ледяная крошка, зато ветра нет. Мы с Ромой садимся на старенькую скамейку в сквере и поочередно глотаем из бутылки. На него холодно смотреть: кожаная куртка без подкладки (слишком большая для него), рваные кеды, ни шарфа, ни шапки. Отдаю свою. Рома целует меня в губы, очень нежно, без языка. А когда открывает глаза, жмурится от света. Неожиданно для меня, он выдает:
— Вы такой заботливый, Кириллов! Спасибо.
Я намерено возвращаюсь к гнилой теме:
— А насчет твоих текстов… Пиши ещё! Тебе только двадцать лет, время ещё есть.
— В этом году мне будет тридцать. — И он отпивает из бутылки.
За восемь лет нашей дружбы я поседел как черт, а Рома даже не поправился — каким был, таким и остался. Он выпивает ещё и продолжает:
— Только не злитесь на меня, но я больше не могу сосать за деньги.
— Ваш издатель обещал мне найти нормальную работу.
— Ром, а не за деньги сосать можешь?
— Так мы же с вами не встречаемся, Кириллов… — Рома обнимает меня обеими руками, прижимается своим лицом к моему. От него пахнет спиртом. Ему идет!
Я направляюсь к метро, закуриваю, Рома провожает меня. Остатки водки я вливаю в себя, Роме больше пить сегодня не стоит. На прощание пихаю ему в карман купюру из кошелька. Он мне не отсосал, но это же не значит, что бабки ему не нужны. Уже в вагоне метро я получаю кружок от Ромы: он долго кривляется, потом целует бумажную десятку. Выходит, я ему не тысячу отдал. Тупая ситуация.