October 26, 2018

Четвертая любовница моего второго

АВТОР: Надежда Кожевникова. Категория ЛЮБИТЬ! История отмечена специальной номинацией "За жизнелюбие!" (жюри: актриса театра и кино Ксения Энтелис)

***

Мне нравятся обязательные люди. Cебя я тоже такой считаю. Обещал – сделай! Не можешь – не обещай! Но сегодня мне придётся отступить от этих правил. Хоть я и поклялась Лиле не устраивать кровавых разборок, но вот приду и убью его, а потом её.

«Приду» – это не то слово. Я не шла, я неслась, как паровоз, которому остановка в коммуне, неслась, как бык на тореадора, никак не желавшего оставить его в покое и надоевшего до смерти. У меня был такой накал злости, что, если бы дело происходило зимой, снег таял бы под моими ногами, а из ноздрей валил бы пар. Но была устоявшаяся весна, ласково пригревало солнышко, свежий утренний ветерок услужливо охлаждал мою разгорячённую голову, так что, думаю, окружающим моё неуравновешенное (мягко сказано) состояние в глаза особо не бросалось. Хотя бабулька, собравшаяся меня о чём-то спросить, вдруг передумала и живенько отпрянула в сторону, освобождая мне дорогу.

– Вот! Вот! Бойтесь меня! Я страшна в гневе! – шептала я, поднимаясь на «своих двоих» на восьмой этаж.

Лифт не работал, работали мои ноги. Кровь отхлынула от головы, и на уровне шестого этажа я уже могла рассуждать более или менее спокойно.

Да где же это такое видано – за шесть лет супружеской жизни четвёртая любовница! Ну, пусть первая, ну, ещё вторая…ну, куда ни шло, третья … Но четвёртая! Ладно бы жили плохо! Так живём же хорошо! И в любви клянётся не только восьмого марта, и на руках носит, и «сюсечкой-пусечкой» называет…

Я накалялась снова, ещё чуть-чуть и меня можно использовать в виде топлива для баллистической ракеты. Вот только отомщу Тошечке, и тогда – хоть в виде топлива, хоть в виде Белки и Стрелки, хоть в тюрьму, хоть в Красную Армию, как говорится. Не жизнь мне без него!

Поясняю: Тошечка – это мой второй муж. Любимый. О первом и вспоминать не хочу. Вытерпела только один год. Цитирую: «Носки после стирки нужно вешать на верёвку за резиночку, а не за мысок, иначе в процессе сушки вода скапливается на резинке, растягивая её и сокращая срок службы». Однажды принёс яйцо из оникса, красивое, бежевое, с зелёными прожилками. «Дождалась! – думаю. – Наконец-то – подарок!» Ан, нет. Не подарок. Оказалось, это приспособление для штопки тех же самых носков. Засовываешь солнечный камешек-оникс в протёртый носок и с чувством глубокого удовлетворения заделываешь дыру.

У меня с чувством глубокого удовлетворения от такой работы были проблемы. Мужа это обижало. Не знаю почему, но даже с самыми обычными домашними делами у меня тогда возникали проблемы. Вот вроде бы святое дело приготовить для мужа яичницу. Блюдо – проще некуда. Но: «Прежде чем яйцо упадёт на сковороду, от него нужно отделить канатик, которым белок прикрепляется к желтку». И всё. Думаете, я этому научилась? Нет. За год методику не освоила: то желток проколю, то белок уроню, то канатик этот чёртов вообще потеряю. Безрукая и бестолковая. Мужу так и не удалось втолковать мне, почему супружеский долг нужно исполнять только во вторник и в четверг, а не в выходные, например, или просто когда хочется. В общем, не сошлись мы. Слишком разные у нас были пищевые и всякие прочие пристрастия. Тяжелый он человек.

А Тошечка легкий. Ему всё хорошо: стирай как хочешь, готовь что хочешь, и никаких инструкций по исполнению супружеского долга – просто исполняет его регулярно и с удовольствием. Одна беда – гулёна. Мозги у него прямо плавятся, как только видит натуральную блондинку. Я шатенка. И зачем, спрашивается, он на мне женился? Подстраивалась, конечно: и осветлялась, и в рыжую перекрашивалась – не помогает. Я сразу замечаю, что запал на очередную Мерилин: плохо ест, худеет, грустнеет. А потом – раз! Носки и рубашки меняются бесконечно, волосы блестят, глаза сияют, ног под собой не чует, мотыльком порхает. И такой становится счастливый и щедрый, что и мне от этой радости немало перепадает. Но обидно же! Обидно! Мне-то, кроме него, никто не нужен, а он на каждую колыхнувшуюся рядом юбку копытом бьет.

Ну, всё! Моё терпение лопнуло. А тут еще так некрасиво получилось: первой об этой любовнице узнала моя соседка. Лилечка, она неплохая, но слишком общительная. То, что знает Лилечка, знают все жильцы в нашем стодвадцатиквартирном доме. Она и своей личной жизни ни от кого не скрывает, а уж чужие секреты посмаковать – только дай. Надо сказать, личная жизнь Лильки шла своим чередом. Она в сотый раз ушла от мужа и, в блаженном ожидании уговоров, подарков и обещаний с его стороны за возвращение в лоно семьи, затаилась на съёмной квартире. Через неделю, как всегда, помирятся, и вспыхнет у них любовь с новой силой. И так каждый год. Образ жизни у них такой. Мне до этого и дела-то никакого нет. Но в этот раз Лиля пожалела денег и не стала на время ссоры снимать для себя квартиру полностью, сняла только одну комнату. Так вот, во вторую, к хозяйке этой квартиры и ходит мой Тошечка, о чём Лиля и растрезвонила на весь дом. Все соседки, естественно, сочувствуют мне, всячески проявляют женскую солидарность, обзывают Тошечку кобелём и с нетерпением ждут отмщения с моей стороны. Сегодня Лилька дала мне ключи от квартиры, и вот я бегу заставать мужа на месте преступления и убивать.

Но ключи не понадобились, квартира была не заперта. С разбегу проскочив прихожую, я дернула дверь, ведущую вправо, – в маленькой, скромно обставленной комнате, никого не было. Вид комнаты, расположенной слева от входа, оживляла большая картина над разложенным диваном, но ни хозяйки, ни моего мужа там тоже не наблюдалось.

Я выдохнула и почувствовала сразу и облегчение от того, что разборки откладываются, и разочарование по той же причине, так как мучения мои продолжатся. От противоречивых чувств мне стало жарко, и я раскрутила и сняла с шеи тонкий дорогой шарф, который должен был элегантно ниспадать мне на грудь, увеличивая размер оной, чтобы не ударить в грязь лицом, если соперница окажется грудастая. Я уже повернулась, чтобы пойти к выходу, как вдруг увидела, что на балконе торчит чья-то взъерошенная голова. Вернее, за балконом, лицом ко мне стоит девушка, придерживаясь руками за перила. Я даже не успела рассмотреть это лицо, я только моргнула один раз – и её уже нет. Была ли? Была! Упала? Судорожно сжав в руке шарф, я рванула туда. Нет, не упала, висит, держится за перемычки балкона. Наклонившись, я мигом просунула шарф ей под мышки и прикрутила его концы к перилам рядом с её руками.

– Держись! Сейчас я тебе помогу! Сейчас! – Я схватила её за ворот рубашки и, как в кино, попыталась втащить на балкон. Но не тут-то было. Как в кино, не получалось. Послышался треск, и мелкие пуговицы посыпались вниз, и, что самое страшное, – тонкая полоска лифчика на спине, за которую я тоже держала её, поехала вверх, к плечам, освобождая холмики маленькой, не совсем сформировавшейся груди. Ниже пояса на ней были только белые трусы, но до них я дотянуться не могла. Костяшки пальцев рук у неё не только побелели, но и посинели. Сейчас отпустит! Упадёт!

– Держись, говорю! Обхвати меня за шею! – Я изо всех сил уцепилась за шарф, на котором она, по сути, и висела.

– Подтягивайся! Помогай мне!

Её лицо было совсем близко, она все слышала и видела, но продолжала висеть апатичной, бледной сосиской. В глазах читался ужас и полное непонимание происходящего.

– Дура! Держись! Сейчас упадёшь! – Она не реагировала. Шарф растягивался всё больше. – Ах, так! Ну, уж нет! Не на ту напала! Со мной у тебя этот фокус не пройдёт! Я тебе покажу, как прыгать с восьмого этажа! Я тебе сейчас устрою! – наклоняясь к ней всё ближе и ближе, я плела всевозможные угрозы в её адрес, прочила самые страшные кары, если она не будет мне помогать, но дело не продвинулось ни на сантиметр. Мне казалось, что я кричу на неё громко и авторитетно, но на самом деле, надувшись и покраснев от напряжения, как клоп, я неразборчиво бубнила что-то себе под нос. Я не могла вытащить её и не могла отпустить. Озверев от злости и собственного бессилия, я наклонилась к ней ещё ближе и укусила. Укусила за ухо. Прямо, как Тайсон своего противника. И тут она отреагировала – резко отдёрнула голову, и, оторвав правую руку от перил, уцепилась ею мне за шею и за волосы.

– А-а-а-а… – заорала я. Откуда только и голос взялся. – А-а-а-а… – вопила я и думала, что если выживу, то мне непременно понадобится «Тантумверде» и парик.

Перила балкона больно врезались мне в ребра и в живот, но я не отпускала её, только орала громко и безостановочно.

Ангел, который непременно есть у одной из нас, от этого крика проснулся и разбудил соседа этой случайно навязавшейся на мою голову самоубийцы. И не просто дедульку какого-нибудь, а спортивного, накачанного молодого человека. Он легко перемахнул со своего балкона на наш, одним рывком перетянул девушку через перила, и унёс её в комнату.

А я отлепилась от перил и плюхнулась на попу. У меня отнялись ноги. Как брошенная жестокими детьми скальпированная кукла, я сидела с растопыренными, вытянутыми вперёд ногами и выла.

– Ну-ну! Успокойтесь! – я даже не заметила, как мужчина вернулся. Он сочувственно смотрел на меня и дружески поглаживал по плечу. «По голове не гладит, вероятно, там скальпированная рана», – подумала я. Сама дотронуться до головы я боялась.

– Вызвать вам скорую? – спросил он.

– Нет. Не надо. – Только этого ещё и не хватало! Медики непременно обратят внимание на мою лысину, и завтра все в нашем доме будут знать, что любовница мужа повыдёргивала мне кудри. Я сдвинула ноги и одёрнула юбку. «Господи! Они вроде действуют, мои ноги», – обрадовалась я про себя.

– Тогда идите к сестре. Вы ей сейчас очень нужны, – и уже знакомым путём он отправился восвояси.

«Сестра» лежала на диване: глаза закрыты, голова повёрнута набок. Спокойная такая лежит, ничем не расстроенная.

Да что же это за невезение такое! Шла разбираться с мужем, убивать любовницу, восстанавливать душевное равновесие, а тут пришлось спасать сумасшедшую, которая вырвала мне половину волос, забрала десять лет жизни и теперь лежит спокойная и одухотворённая!

Я снова озверела. Метью вылетела на лестничную площадку – нет, ничего я не напутала! Квартира номер тридцать два. Тогда где же Антон? Где любовница? И кто такая эта самоубийца? Может, это её сестра? Не зря сосед сказал – идите к сестре.

Я вернулась обратно, схватила неудавшийся суицид за плечи и стала трясти.

– Где она? Говори мне, где твоя сестра? Отвечай!

У неё была стройная белая шея. Голова на этой хрупкой шее моталась туда-сюда, а блестящие пепельные волосы, как шёлковая ширма, то закрывали, то открывали её бледное лицо.

– Я не знаю, что вы хотите услышать. У меня нет сестры. У меня никого нет.

– Зачем ты это сделала? Зачем? Зачем? – я уже не могла остановиться, и она не сопротивляясь, как не живая, болталась у меня в руках.

– Я люблю его, – вдруг шепотом сказала она.

– Кого? – спросила я.

– Антона.

– Тошечку?

Я перестала её трясти и даже попыталась заправить выбившийся из под рубашки бюстгальтер.

– Да, – она снова легла на диван.

«Господи! Она же моя соперница!» – это я про себя.

– Из-за этого жизни себя лишать! Да у тебя ещё столько таких Тошечек будет! – праведное возмущение звенело в моём голосе.

– Нет, такого больше не будет, – она сказала это спокойно и буднично, но такая сила и убеждённость прозвучали в её словах, что вся моя злость, весь мой запал схлынули. Я поняла, что вот это субтильное, малолетнее создание с подростковыми титечками так любит моего охламона Тошечку, что готово расстаться с жизнью.

Она снова закрыла глаза, а я стала рассматривать её более заинтересованно, как любовницу своего мужа. Лицо узкое, бледное, кожа век светящаяся, голубоватая, ресницы тёмные, густые, щеточкой, скулы высокие, рот небольшой, хорошо очерчен. Мне показалось, она похожа на Патрисию Каас. Что ж, Тошечке не откажешь в хорошем вкусе.

– Значит, я сейчас уйду, а ты снова в окно? Говори, что он тебе сделал? Чего ты молчишь? Мне надоело по слову из тебя вытаскивать! Я сейчас скорую вызову, и тебя положат в психушку!

– Он ушел. Навсегда. Я беременна. Антон не хочет детей. А я не могу сделать аборт. Не могу и всё, – слёзы образовывались в уголках её глаз, копились там, затем скатывались вниз.

«А я смогла, – пронеслось у меня в голове. – Любила больше или большей дурой была?»

– И не надо. И не делай. Мужчины часто говорят, что не хотят иметь детей, а потом не знают, в какое место их целовать.

– Правда? – мокрые ресницы как трава после дождя, глаза яркие, голубые. Красивая. Молодая. А-а, молодые ли, старые, женщины все одинаковы. Сказано же: детей не хочу, не приду больше. Ан, нет – передумает, придёт. – Он женат, у него жена больна. Он не может её бросить, – вдруг добавила она.

– Чем это таким она больна? – «Ну-ка, ну-ка, чем это я больна? С какой стороны мне мой любимый костыль приспособил?» – это я про себя.

– Не знаю. Я не спрашивала.

Конечно, ей молодой и здоровой было всё равно, чем могла быть больна я.

– Как тебя зовут?

– Оля.

– Знаешь, Оля, я знакома с Антоном. Живу можно сказать рядом.

– С ним, с Антоном живёте?

– Нет. Рядом с Лилей, вашей квартиранткой. Это я к ней в гости пришла и увидела, как Антон из вашего подъезда выходил. Он рядом с Лилиным мужем живет, поэтому она о нем все знает, – еле выкрутилась я.

Она успокоилась, села, затем встала. Я с завистью посмотрела на её стройные ноги.

– Давайте, я напою вас чаем. И ещё, я хочу перед вами извиниться. Вы потратили своё время, испортили шарф. «А уж сколько нервов своих я испортила,» – подумала я, глядя на длинную, растянутую верёвку – то, что еще недавно было моим любимым шарфиком.

– Не надо чай. Садись. Сколько тебе лет?

– Двадцать один.

– Учишься?

–Учусь на вечернем и работаю.

– А родители...

– Родителей нет. Бабушка есть.

Я критически осмотрела её не обременённое лишней мебелью жильё. Да, не густо видать с деньгами. Комнату сдаёт… И зачем Антону такая? Тут работать придётся, напрягаться, а он напрягаться не привык – он человек лёгкий. У меня есть всё: квартира, машина, деньги. Ему со мной легко.

– А как тебя с Антоном-то угораздило?

– Сама не знаю. Вначале он не сказал, что женат. Сам подошел ко мне, пригласил в кафе. Я и не собиралась... а когда познакомились…он такой… он такой …я очень люблю его. Он больше не придет, – она всхлипнула.

– Не плачь. Вот увидишь, придёт. У него давно с женой разногласия и не спят они давно вместе. Это его жена Лиле говорила, а она мне потом рассказывала. «Ага, предыдущей ночью мы точно не спали… Долго уснуть не могли. Ай, да Тошечка!» – это я снова про себя.

– Он мне тоже так говорил, – глаза блестят, надежда крылышками машет – чисто ребёнок.

– Я всё-таки хочу напоить вас чаем, подождите минутку, я оденусь и поставлю чайник, – она открыла шкаф, в котором кроме халата висели два платья, куртка и брючный костюм. Вот бы мне так подчистить свой гардеробчик, а то вечно часами роюсь: что надеть, что надеть?

– Не надо, присядь.

– Она послушно вернулась и прилегла на диван. Халат не хотел запахиваться, он был коротким и узким, торчали тонкие колени, выглядывала грудь.

– Мне так стыдно! Так стыдно! – двумя руками она стянула его у ворота.

– Чего стыдиться-то? Что я раздетых женщин не видела?

– Я не об этом. Мне стыдно, что и вы, и сосед видели другое…Я думала, что это легко и просто…

– А больше ты ни о чём не думала? Не думала, что ты взбалмошная и непоследовательная дура?

– Я не дура, у меня золотая медаль…

– А если не дура, – я перебила её, – где логика? Значит, аборт она не хочет делать – ей убеждения не позволяют, а прыгнуть с восьмого этажа и убить ребёнка – это мы запросто.

– Вы правы. Ни грамма разума, чистые эмоции. Он ушёл и сказал, что никогда больше, никогда… – голос у неё снова сел, она говорила короткими фразами с придыханием, – я не смогла этого представить…как пережить...

Отвернувшись к стене, она уткнулась лицом в подушку. Мне была видна её напряжённая шея и аккуратной формы бледное, анемичное ухо. «Питаться бы ей сейчас получше, спать побольше, да нервничать поменьше,» – подумалось мне. Словно услышав мои мысли, она задышала ровнее, глубже. Надо идти домой, пусть поспит. После стресса и слёз всегда хочется спать.

– Оля! Я пойду, а ты поспи. И знай, что всё у тебя будет хорошо. Вечером он придёт. Вот увидишь! Обещай мне сегодня больше не самоубиваться. Обещаешь? – я наклонилась к ней.

– Простите меня. Простите, пожалуйста! Я обещаю, – она хотела встать, но я придержала её за руку.

– Лежи, я захлопну дверь. «Чуть не сказала закрою», – думала я, спускаясь вниз. Спускалась я совсем не с таким азартом и рвением, как поднималась. Это тебе уже не Испания, не коррида. Это Россия. Сибирь. Стенька Разин. Бросать княжну в пучину волн? Не бросать? Бросать, Стёпа, бросать! Тут я полностью с тобой солидарна.

Моя «княжна» спала. Тошечка раскинул свои сто восемьдесят восемь сантиметров на новом, разрекламированном ортопедическом матраце, купленном мной совсем недавно. Он спал, склонив голову набок и доверчиво разбросав в стороны руки и ноги. Спал, как сытый, довольный младенец. Чуть приоткрытый рот, влажные колечки волос на шее и розовые нежные пятки подтверждали его полную невиновность. Ни в чём. А если и виноват, то только в том, что молод, красив, сексуален и не склонен к нервным перегрузкам. Поэтому и аппетит хороший, поэтому и выглядит чудесно. Любуясь на картину «Спящий Аполлон после очередной победы», я чуть было не пустила слезу, но стиснула зубы, нацедила себе валерьянки и отправилась искать вместительные сумки.

Тошечкины вещи я складывала аккуратно, бережно. Этот свитер мы ему в Пицунде купили. Эти рубашки в Италии. От вещей пахло Тошечкиным парфюмом, Тошечкой. Сердце моё болезненно сжималось. Надо заканчивать это самоистязание. Остальное потом заберёт.

«Тоша, он не злой, не жадный, не хитрый, – думала я чуть позже, – просто слишком лёгкий, вот и носит его туда-сюда. Пусть поддержит девочку на первых порах, пусть ребёнок родится, а там, чем чёрт не шутит, может и на самом деле остепенится.

А я? А что я? Я сильная, выносливая, адаптированная к жизни и, кроме того, я человек обязательный: обещала, что придёт Тошечка к ней сегодня вечером – значит придёт.

------------

СЛУШАТЬ эту историю в исполнении КСЕНИИ ЭНТЕЛИС на телеграм-канале проекта РАЗРЕШИ СЕБЕ (публикация от 26.10)