Терапия беспокойства

…Раскалывается голова. С черногорской границы наступает грозовой фронт, духота уступает место гуляющим в кронах деревьев порывам ветра, а на горизонте, в объятии свинцовых туч, то и дело проскакивают разряды молний. Кукушка звучит как оглушительная корабельная рында, и каждое ее «ку-ку» разбивается на тысячи металлических осколков, которые с первой космической скоростью изнутри врезаются в череп. Холмистый балканский пейзаж раскинулся на километры вокруг и, насколько хватает взгляда, не видно ничего, кроме изрезанной возвышенностями и оврагами местности, кое-где покрытой редким подлеском. Рядом нет ни одной живой души – до ближайшей деревни два с лишним часа езды вниз с горы по разбитой грунтовке. Крутой узкой тропинкой, извивающейся как змея между камней и первых ростков свежей весенней травы, запинаясь и переходя на бег, я спускаюсь с вершины лысого пригорка к хутору, чтобы где-то укрыться от непогоды. Кроме мигрени меня крепко держат за горло мрачные мысли об уязвимости человека и неспособности распоряжаться собственным будущим, которые я вдохнул вместе с наэлектризованным воздухом и никак не могу выдохнуть обратно. Должно быть, из покрытого вековой паутиной склепа генетической памяти выполз первобытный страх перед необъяснимыми силами природы, доставшийся в наследство от предков-язычников. Или это побочный эффект отрыва от цивилизации, который так остро я ощутил, возможно, впервые в жизни? Но все же, не потеряли ли мы связь с землей, продолжением которой мы всегда являлись? Так ли невероятен сценарий, при котором все достижения постиндустриального общества будут помножены на ноль непредсказуемыми внешними обстоятельствами, а нас отбросит к зачаткам общества аграрного? Мы ведь еще не забыли, что наши авокадо для завтрака растут на деревьях, а не во вкусвилле? Что, без сомнения, курица была раньше, чем яйцо пашот? Что хлеб, пусть и безглютеновый, – это колосья, выращенные в поле, а молоко, даже безлактозное, – это коровы на фермах? Замыкая все цепочки, не стали ли мы игнорировать начальные звенья, без которых весь дальнейший ряд рассыпается? Нет ли у окружающей нас действительности в запасе чего-то в разы хуже привычных засух, болезней скота и неурожая? Чего-то такого, что в состоянии поставить нас на грань продовольственной катастрофы и показать, насколько быстро можно откатить первый мир к третьему?..

…Дойдя до своего домика, я пытаюсь согреться, выкрутив на максимум два масляных радиатора и замотавшись во всю теплую одежду. Температура упала ниже 10 градусов, а летняя лачуга с фанерной крышей продувается со всех сторон. Прильнув к обогревателю и слушая стон ветра в лощине, я продолжаю раскручивать спираль невеселых рассуждений. Мы и правда оторвались, и похоже, что это билет в один конец. Комфортная жизнь, притупившая в человеке инстинкт самосохранения, сделала нас слишком беспечными и доверчивыми. Мы придумали деньги как промежуточное звено натурального обмена, но при любом неосторожном движении они превращаются в красивую, ничего не стоящую бумагу. Как карточные шулеры мы достаем из рукава акции и фьючерсы, имеющие лишь форму строчек в виртуальных реестрах, как уличные мошенники предлагаем угадать под каким стаканом находится шарик: спекулируем и раздуваем кредитные пузыри, которые в конечном счете неминуемо лопаются и оставляют нас ни с чем. Не запутались ли мы в хеш-суммах? Не возомнили ли себя олимпийскими богами, которые парят в Эфире? Далеко ли мы ушли от обмена крупы на овчину? Не рухнут ли все эти замки из песка в одночасье, отбросив нас обратно к бартеру, а мы, в горячке заключения сделок по продаже воздуха с наценкой, даже этого не заметим?

Раскат грома, как могучая морская волна, нагрянув издалека, разбивается, пройдя за полторы секунды путь от mezzo-piano до fortissimo. На мою одинокую хижину посреди пустынных холмов западной Сербии обрушивается ливень со всей мощью настоящей бесконтрольной стихии. Мысли, вслед за каплями дождя, барабанящими в окна, путаются и ускользают, и, как небо, становятся темнее и темнее.

Устоит ли наша крепость в случае возможной схватки с разбушевавшимися силами природы? Мы усмирили реки, вышли в космос, обуздали атом, научились строить жилье, выдерживающее землетрясения, довели медицину и технику до немыслимых даже сто лет назад результатов. Но оправдана ли наша чрезмерная уверенность в своих силах? Достаточно ли быстро мы умеем приспосабливаться к условиям, которые предлагает нам мир, в котором мы живем? Сможем ли мы вовремя опомниться от эпикурейской атараксии, в которой пребывали так долго? Возможна ли беда такого масштаба, которая поставит нас на колени, загонит обратно в пещеры, заставит сменить эпл вотч и модную рубашку из лакост на копьё и медвежью шкуру и заняться тем, с чего мы начали свой путь – с выживания? Испанка и ковид, Кракатау и Невадо-дель-Руис, Чернобыль и Фукусима, Бхопал и Мексиканский залив – хорошо ли мы учимся на собственных ошибках? Не готовимся ли мы стать тем Карфагеном, который должен быть разрушен? По ком звонит колокол давно ясно, но что это - благовест или погребальный перебор?..

…Той ночью я неважно спал: подсознание, взбудораженное размышлениями о возможном закате человечества, подкидывало сценки почти из Данте с грешниками, которые варились в котлах со смузи, и Беатриче, но не на колеснице с грифом, а на тракторе среди картофельных борозд.

С первой зорькой, умывшись холодной водой и заварив мятный чай, который пьют местные босняки, я вышел на улицу и остановился у крыльца, наблюдая, как предрассветный туман прижимаетcя к земле. На моих глазах над предгорьями Балкан лениво поднималось яркое и теплое солнце, а все вокруг будто убеждало, что ночной грозы и вовсе не было. Кукушка зазвучала как гимн нового дня, как ода непрерывности времени и красоте простых вещей, которые воспринимаются как должное.

Открылись торги на бирже, задымились трубы заводов, селяне отправились в коровники, а заспанные городские клерки, проклиная все на свете, выпили свою горькую жижу, завязали узкие галстуки и поплелись стучать по клавишам.

Прищурившись из-за бьющих в лицо лучей, я думал, что вот она – жизнь, которая стоит того, чтобы проснуться утром, показать отражению в зеркале все оставшиеся зубы, вспомнить добрым словом Белинду Карлайл, которая пела, что рай – это место на Земле, и не задавать себе лишних вопросов, на которые все равно ни у кого нет ответов.

Ариадна со своей нитью водит нас по кругу, наталкивая на вывод о том, что любые Минотавры всегда были лишь порождением боязни темноты, а в лабиринте решений и их возможных исходов заключено чудовище пострашнее – мы сами. Мысленно двигаясь вслед за древними от действительного к возможному, мы гоняемся за собственным хвостом и раз за разом возвращаемся в начало цикла с единственным известным условием выхода. Но, в конечном счете, любая дорога рано или поздно упирается в тупик. Главное - успеть прокатиться с ветерком…

...Я прихожу в себя и обнаруживаю, что лежу у паперти кирхи. Сегодня Сочельник, но на небе не видно ни единой звезды, и только дрейфующая луна в десять тысяч кандел оставляет за собой шлейф как на фотографии с длинной выдержкой. На фоне совершенно черного выпуклого северного неба я вижу расплывчатые очертания человека, который протягивает мне руку. Когда-нибудь подобные погружения на дно меня добьют, но не сегодня - этот рождественский вечер обещает быть особенным.

Впрочем, обо всем по порядку…