Родовая неуклюжесть
В голове засел один-два отрывка из делезовского Ницше и философия, которые, мне кажется, очень близки мысли из Философии I о немощи и бессилии (impuissance) как отправной точки для того, чтобы вообще нечто, как ни странно, мочь и быть в силах (глагольное pouvoir) сделать. Будь то попытка выдавить из себя пару слов и заговорить, нечто написать, или проявлять какую-нибудь другую активность, хотя случай именно с этими примерами интересен для Делёза (и подхватившего потом эту тему Ларюэля), абзацем ниже говорящего об активной филологии и активной лингвистике у Ницше, решившего не у ушей, а у языка (tongue/langue) и гортани спросить, что они могут о языке (language/langage) сказать: How do these productions condition language’s social reproduction under conditions of the corpus and of “tongues” [langues] as specific modes of language [langage]? How do languistic agents transform speaking into a Body determined each time? – перевод Джереми Смитом текста Ларюэля об активной лингвистике
Кто в этом случае рассматривает действие с точки зрения его полезности или приносимого им вреда, с точки зрения его мотивов и следствий? (Отнюдь не тот, кто действует; действователь не "рассматривает" действие). Здесь присутствует третий, претерпевающий или зритель. Это он рассматривает действие, которого сам не совершает — и как раз потому, что не совершает — как некую вещь, подлежащую оценке с точки зрения выгоды, каковую он из нее извлекает или может извлечь: он, не действователь, утверждает, что имеет естественное право на действие, что он заслуживает от действия выгоды или барыша.
Мы спрашиваем: кто рассматривает действие с точки зрения его полезности или вреда? И, более того: кто рассматривает действия с точки зрения добра и зла, похвального и достойного порицания? Пусть подвергнут пересмотру все качества, которые мораль называет "похвальными" в себе, "хорошими" в себе, например, совершенно невероятное понятие бескорыстия. Тогда станет ясно, что в них кроются требования и упреки некоего пассивного третьего: именно он требует свое доли от результата действий, которых сам не совершает;
Делёз Ж. Ницше и философия. М.: Издательство «Ад Маргинем», 2003. С. 163, 242-243.
Возникла идея попробовать продумать и перенести это различие между наблюдающим за делом и самим делающим на какие-нибудь именитые и немного затертые пассажи о «творчестве концептов» или способности желания производить новые социальные связи и т.д. и т.п. Тогда, возможно, смотреть как раз в данном случае и будет означать смешивать или сводить воедино эти самые творчество и производство, с одной стороны, и производимый таким способом продукт (концепты, связи – сколько угодно многочисленные и новые) – с другой. Смешение, которое тянет сравнить с интенсивной жизнью Гарсии с её потребностью во всё большей и большей насыщенности и новизне, когда даже Адреналину требуется сиквел.
как говорится, сила Моя совершается в немощи (2 Кор. 12:9), да так что, действие делаемым не исчерпывается и содержит в себе, кроме того, не-репрезентативный (для третьего и потому – для действующего в том числе: действователь действие, включая своё собственное, в сам момент действия, т.е., пока он, собственно, действователь, не рассматривает) элемент, осмысляемый не с точки зрения конечных продуктов или осязаемых подсчитываемых эффектов (разных человеческих и не-человеческих дружбанов или всякого концептуального щитпоста и объемов печатной продукции, раз май на дворе и в университетах пора интенсивных творческих метаний и подозрений в отношении самого себя и, косвенно, заметил бы Рансьер, других, в самозванстве), а как то, благодаря чему эти продукты и эффекты могут быть вообще произведены, и что количествами продукции уже не измеряемо (впрочем, точно так же оно от этих вырабатываемых количеств неотделимо, никто ни в какую пустыню не уходит в данном случае). Чтобы говорить, немного да надо заикаться и немотствовать, а для маломальской дружбы в неприкосновенном запасе всегда хранится сколько-то негостеприимной холодности и одиночества; Даже Ницше, раз о друзьях одиночества зашла речь, в Воле к власти договаривается до того, что «никакой воли нет» (§ 46, 48, как и не оказалось онтологии и революции в Онтологии и революции Лардро и Жамбе, заявляют те, вот так вот, но об этом в следующий раз: Christian Jambet, Guy Lardreau. Le Monde. Ontologie de la révolution, tome 2. 1978. p. P. 20), а сила доминирующая, из чьих бравых похождений и завоеваний сплетается человеческая история, активной и производительной силе не равна, если этим тезисом резюмировать делезовскую и особенно ларюэлевскую попытку пересмотреть волю к власти (pouvoir), доминированию и экспансии как волю к мощи (puissance), в которой всегда есть немного от отрадной немощи, impuissance
У Рансьера и Жакото похожая мысль присутствует в утверждении о равенстве интеллектуальных способностей всех людей безотносительно к способностям демонстрируемым, которые, конечно, варьируются, но так, что
Один и тот же интеллект творит имена и создает математические знаки. Один и тот же интеллект создает знаки и совершает рассуждения. Ум не бывает двух разных видов. Имеется неравенство в проявлениях интеллекта в зависимости от большей или меньшей энергии, или менее которую ему придает воля, дабы открывать и комбинировать новые соотношения, но нет иерархии интеллектуальных способностей. Осознание этого природного равенства называется раскрепощением, и оно открывает путь любому приключению в краю знания.
Рансьер Ж. Невежественный учитель. М.: Музей современного искусства «Гараж», 2023. С. 31.
Быть глупее другого нельзя, можно лениться и отвлекаться; невежественный, но сосредоточенный орфизм без задней мысли, который не терпит поражение в конце, поскольку не оглядывается на товарищей по парте, и оттого эта врожденная неуклюжесть, не равняющаяся и даже противоположная безалаберности, дающая о себе знать при разных человеческих начинаниях: первых детских шагах, дрожи в голосе во время признания в любви или обнаруживаемой порой беспомощности при попытке нанести на белый лист бумаги для начала хоть что-то, через которую пробираешься, но которую, как святую землю, всегда уносишь с собой, может вызвать восхищение и человеческое понимание сродни мольеровскому в его Мещанине во дворянстве:
Мольер в «Мещанине во дворянстве» оставил нам знаменитый портрет человека дурного вкуса: господин Журден нисколько не презирает искусство, он вовсе небезразличен к его очарованию; напротив, самое большое его желание – стать человеком вкуса и уметь отличать прекрасное от уродливого, искусство от не-искусства; он является не столько, как написал Вольтер, «буржуа, который хочет стать знатной особой», сколько homme de mauvais goût, который хочет стать homme dé goût. Это желание само по себе довольно удивительно, ведь не вполне ясно, как тот, кто лишен вкуса, может считать хороший вкус ценностью; но еще более удивительно то, что Мольер, как кажется, смотрит на Журдена с изрядной долей снисходительности, как если бы его простодушный и плохой вкус был менее чуждым искусству, чем утонченная – но циничная и развращенная – чувственность его учителей и hommes de qualité, намеревающихся его надуть. Хотя Руссо и утверждал, что Мольер принимает сторону hommes de qualité, тем не менее сам он отмечал, что, в его глазах, единственным положительным персонажем в этой комедии может быть только Журден; в «Письме к Д’Аламберу о зрелищах» он пишет: «Мне говорят, что он нападает на пороки; но пусть сопоставят: на кого нападает он и кому покровительствует? Кто заслуживает большего осуждения: безмозглый тщеславный мещанин, который нелепо корчит из себя дворянина, или плут-дворянин, который водит его за нос?» Но парадокс господина Журдена не только в том, что он честнее своих учителей некоторым образом, он более открыт и чувствителен к произведению искусства, чем те, кто должен обучать его суждению о нем: этот неотесанный человек терзаем красотой; безграмотный и не знающий, что такое проза, он настолько любит словесность, что одна лишь мысль о том, что произносимые им слова все же являются прозой, способна его преобразить. Его заинтересованность, неспособная судить о своем предмете, гораздо ближе к искусству, чем заинтересованность людей вкуса, которые, обнаруживая его непросвещенность, думают, что деньги выпрямят кривизну его суждений, а его рассудительность находится в кошельке
Агамбен, Д. Человек без содержания. М.: Новое литературное обозрение, 2018. С. 30-31.
Так что да здравствует родовая неуклюжесть!