Игра в частицы
В этом сне я не занимаю определенную каким-то конкретным человеком роль. Вместо этого, я перемещаюсь свободно, как некая точка, фокус камеры, наблюдаю все, что происходит со стороны и время от времени сопереживаю то, что происходит, как бы «вселяясь» в кого-то, кого видел до этого со стороны. Не смотря на эту казалось бы свободу, сон очень мрачный и эти переживания, как будто сценарий, чей не знаю, но я не могу им управлять. Примечательно, что со стороны я наблюдаю ровно до тех пор, пока меня не бросает в тело человека, которого с минуту на минуту должны убить.
…Кажется, что это Чечня или Афганистан. Я наблюдаю небольшой отряд, который двигается на территории врага. Возможно это российские солдаты.
Поле боя выглядит так, что первая мысль, которая меня посетила – как тут вообще может кто-то выжить. Воздух пропитан кровью, дымом, сажей и страхом. Да, как будто страх в этом сне служит некой заменой воздуха, того что позволяет людям дышать, чего давно нет в этой атмосфере.
Отряд двигается очень напряженно, устало, но быстро, как будто за ними толи, кто-то гонится, толи они преследуют врага. В какую-то секунду, невидимый противник начинает очень быстро, одного за другим лишать жизни солдат этого отряда. Я это понимаю, поскользнулось меня кидает из стороны в сторону, как камеру, которой играют в футбол, словно это мяч. Вместе с тем страх усиливается концентрируясь словно жидкость в сосуде последнего выжившего. Напряжение столь велико, что я начинаю переживать события из его глаз.
Я стою склонив голову, руки за спиной связаны. Туман постепенно рассеивается и я вижу трупы солдат своего отряда. Кажется я – это командир. Но, теперь когда командовать некем, это звучит как насмешка. Я чувствую себя словно мне снова лет 6-7 не больше. Вокруг меня, кто-то громко разговаривает. Я приподнимаю голову и одновременно по немного, как наложение одной картинки на другую, вижу себя со стороны. Вокруг меня сосредоточилось несколько вражеских солдат и офицеров. Все чего-то ждут или кого-то. Его кажется боятся даже свои, от чего моя участь становится понята и ужас заставляет искать глазами того, кто должен все это закончить.
Очень неспешно но уверено, как призрак появляется тот, чья сила столь велика, сколько ужасно выглядят его очертания и огромный меч, который он держит в руках так крепко, словно это продолжения его руки. Вес меча при этом как будто игнорируется всеми, но размер говорит о том, что человек сумевший поднять его не может быть человеком в привычном понимании того, что мы знаем о людях и их возможностях. Почему-то хочется назвать его генералом призраков, хотя это только тут может выглядеть тривиально и глупо. Кимоно или ряса в которую он одет с каждым его шагом принимает очертания грязных лохмотьев, которые теряют надежду на то, что генерал может быть честолюбив и консервативен, а меч лишь декорация, словно и служит он исключительно для запугивания и поощрения чувства собственного величая. Лохмотья извиваются на ветру настолько свободно, что кажется под ними ничего нет, это ощущение очень тяжело сочетается с ужасной на вид головой, пустыми глазами, отсутствием какой либо мимики, многочисленными шрамами и абсолютно синей кожи. Кажется это голова давно умершего человека. Об этом так же свидетельствует шрам вокруг шеи, словно ее отделили от тела.
Я снова вспоминаю себя командиром отряда. Страх говорит о том, что меня скорее всего возьмут в плен, что меня будут пытать, что мне нужно молить о пощаде. Но не успеваю я открыть рот, исполнить хоть звук, призрак делает резкий выпад вперед в мою сторону и как тень просачивается сквозь меня становясь на секунду живым мечом, обретает прежнюю форму за моей спиной, камера показывает обмякшую словно кашу форму человеческого тела медленно падающего на землю, рядом со своей головой из глаз которой я продолжаю наблюдать бывшего хозяина этого тела.
Призрак непоколебимо, как будто ничего не произошло направляется дальше. Страх за себя превращается в ужас вместе с пониманием того, что я это мальчик, которого пытался защитить отряд, за которым пришел призрак, который наблюдает все эти события укрывшись за полуразрушенным сараем, испуганно держащим в руке какой-то очень важный предмет не дающим ему право бежать, отступить или прятаться.
Призрак останавливается в двух шагах от мальчика. Они долго смотрят друг другу в глаза, как будто вспоминают как началась или кто начал эту войну. Кажется теперь я совершенно перестал понимать какова моя роль: наблюдатель, мальчик или этот призрак. Похоже, что это просто плод больного воображения, но слишком красочного и живого, что бы о нем не написать.
Генерал отпускает мальчика, дает ему возможность сбежать с поля боя. Кажется он видит в глазах ребенка себя или возможность вернуть некий долг, услугу, которую ему оказал этот мальчик просто не побоявшись взглянуть в глаза. Глаза призрака оживают наблюдая за тем, как мальчик исчезает в густом дыму, быстро перепрыгивает через горелые останки толи солдат, толи какой-то техники…
Мальчик исчезает, как будто навсегда из этого мира, поскольку я снова вижу себя со стороны и чувствую страх, оставшийся в глазах генерала. Теперь он тоже, кажется его чувствует и еще чувствует себя чуть более живым, от чего я вдруг вспоминаю, что вокруг по прежнему стоят эти солдаты и офицеры, который все это время наблюдали за этим со стороны. Но теперь они больше не выглядят теми, кто мог лишить жизни отряд с которым я отожествлял себя в самом начале, который казалось воюет «на моей стороне». Теперь само понимание войны и какой-то стороны размывается настолько, что это преобразуется в ярость которая теперь наполняет призрака с глазами мальчика и начинает убивает всех, кто был союзниками, теперь просто способ найти хоть какой-то смысл в этом побоище, где нет больше агрессора, кроме самого себя, нет победителей поскольку нет конца этой войны. Нет начала, нет никого, кто бы мог различить в этих обезглавленных трупах врагов – самого себя, нет ни призрака не его головы. Но в густом дыму по прежнему ощущается страх и агония. Теперь камера, это тот самый меч отрубающий головы всем, кто встречается ему на пути, словно пытается перебрать всех живых и таким образом вспомнить себя. Но единственный, кто был живой это тот мальчик. И мне кажется он единственный, кто остался живым и по прежнему наблюдает поле боя со стороны, крепко сжимая в руке, что-то похоже на чей-то подарок, маленький словно игрушечный перочинный нож.