Поля самосборки: Стартовые позиции - Почему режим держится?

Успешное сопротивление возможно. Во многих слоях общества накоплен значительный потенциал протеста. Десятки миллионов людей не согласны с происходящим, а режим встал на путь саморазрушения. В то же время политически активные прогрессивные силы в значительной мере пассивны, общество не готово к массовому гражданскому неповиновению, а власть не близка к потере легитимности. Почему же огромный потенциал недовольства не превращается в коллективное действие?

Почему режим держится?

Чтобы понять, почему режим кажется устойчивым, стоит определить две важные вещи. 1) У нас диктатура — многие законы неконституционны, противоречат базовым правам или не работают, а фактического равенства прав нет. Соответственно, ужасаться очередному «пробитию дна» нет смысла. Как и строить иллюзии по поводу изменения системы изнутри, её мягкого реформирования или возможности «достучаться до власти». 2) В этом мало уникального — путинская диктатура похожа на другие, а значит, функционирует похожим образом и имеет примерно те же уязвимости.

Удержание недемократической власти зависит от того, насколько столпы поддержки готовы сохранять лояльность режиму. Никакие объективные провалы — экономические, социальные, демографические или геополитические — не заставят автократию рухнуть, если её опоры крепки. Какие это опоры? Чиновники, силовики, крупный капитал, государственные или окологосударственные СМИ, интегрированные в систему организации, лояльные профсоюзы (ФНПР), РПЦ, бюджетники, пенсионеры. Не все столпы одинаково важны, одинаково сильны и одинаково лояльны.

Исторически путинский режим опирался на три основных источника легитимности — внутренний порядок, экономическое процветание и демонстрацию статуса великой державы на международной арене (Hutcheson, Petersson, 2016). Образы и интерпретации, отражающие события, в каком-то смысле важнее самих событий — так в начале 2000-х сложился образ «вставания с колен», приписываемый Путину, хотя в действительности восстановительный рост не был заслугой властей (как и у других соседей по бывшему СССР). В 2014-2022 «великодержавность», раздуваемая пропагандой, потеснила другие источники. Но для столпов режима — чиновников, силовиков, встроенных в систему организаций — внутренний порядок (гарантии безопасности и карьеры) и экономическое процветание (доступ к финансовым ресурсам) не теряют своего значения.

На протяжении двадцати лет путинская политическая система извлекала сверхдоходы из продажи углеводородов. Известно, что экономика, ориентированная на продажу ресурсов, способствует более долговечным автократиям (Ulfelder, 2007). Вот и в России нефтедоллары, по большому счёту, не вкладывались в развитие страны — на них режим покупал лояльность бюрократического и силового аппаратов.

Важным цементирующим элементом была и остаётся коррупция. Круговая порука, оплетающая коррупционными схемами все уровни власти, для многих функционеров —это постоянная угроза уголовного и внесудебного преследования при попытке «соскочить» и обрести в решениях относительную независимость. Чем сильнее подъём по карьерной лестнице зависит от встраивания в схемы распила бюджета и взятничества, тем меньше желания отклоняться от заданного сверху курса, потому что отклонение чревато потерей свободы (а в крайнем случае — жизни). Возможная смена власти может пугать коррумпированных представителей госаппарата тем же самым. Поэтому коррупция не только напрямую вредит стране, но и поддерживает стабильность авторитарной системы.

Ресурсный характер экономики и коррупция не выгодны жителям в долгосрочной перспективе, но такие финансовые потоки делают авторитарный режим более устойчивым, позволяют поддерживать «национальное единство» среди правящих группировок, заливать деньгами полицию, нацгвардию и спецслужбы, помогать лояльному бизнесу (за взятки), и даже финансировать социальную сферу в той мере, в которой это необходимо для покупки лояльности пенсионеров, многодетных семей и т.д. Не могут диверсификация и развитие экономики, масштабное строительство инфраструктуры и стимулирование инноваций дать окружению диктатора больше, чем прямое преобразование госбюджета в зарубежную недвижимость, оффшорные счета и дворцы в родовых поместьях вокруг Москвы. Поэтому да, коррупция — это стабилизирующий фактор.

Но гораздо важнее — вера в то, что режим будет платить по счетам и дальше, что быть с ним — выгоднее, чем отказаться, и даже что он отвечает интересам воображаемого большинства, сконструированного в определённых интерпретационных рамках. Одно дело, когда за Путиным тянулся флёр любимца фортуны и многоходовочника, «который всех переиграл», и совсем другое — признание, что он не управляет ситуацией и не может вырулить ко всеобщей (или хотя бы частной для узкого круга) выгоде.

Несмотря на финансовые стимулы и широко распространённую коррупцию, базовые столпы режима — такая же часть общества. Основная масса бюрократии, силовиков, руководителей подконтрольных структур, прокремлёвских журналистов и священников — живёт в тех же домах, что и другие граждане, взаимодействует с разными социальными слоями, имеет родственников и друзей разных взглядов. Между нами нет ни этнических, ни религиозных, ни территориальных границ. Поддержка власти даже среди тех, на кого опирается власть, ограниченна и условна — в любой среде есть те, кто уверенно против, и масса тех, кто за «постольку поскольку».

Внутри так называемых «элит», которые публично молчат или горячо поддерживают происходящее, реальные настроения во многом иные: можно послушать слитые разговоры «Иосифа Пригожина» и «Фархада Ахмедова», а также «Романа Троценко» и «Николая Матушевского» — независимо от достоверности каждого из этих разговоров (высока вероятность, что они достоверны), анонимные инсайдеры указывают, что такие разговоры вполне могли состояться. «К сожалению, Россия[...]оказалась в лапах каких-то мудил, бл**дь. Которые, бл**дь, исповедуют какие-то странные, бл**дь, композиции XIX века. Это ничем хорошим не может закончиться, это закончится адом, бл**дь».

Всё это означает, что широкая легитимность или массовое неповиновение неизбежно влияют и на силу опор режима, от которых непосредственно зависит его функционирование.

Поэтому в дело вступают две другие неприятные вещи — пропаганда и репрессии.

Государственная пропаганда — многослойная система. В неё входят федеральные телеканалы и их интернет-ресурсы, многочисленные мелкие полностью зависимые СМИ, политическая реклама, пропагандистские мероприятия («разговоры о важном», путинские митинги-концерты), сеть купленных или специально созданных блогеров («военкоры», продажные тик-токеры и пр.), а также сеть троллей на зарплате и автоматизированных ботов.

Один из основных стилей путинской пропаганды — «пожарный шланг лжи», то есть мгновенная реакция на любые неприятные им события с накидыванием множества противоречащих друг другу объяснений, мнений и «доказательств». Это не убеждает зрителей в какой-то одной версии событий, но создаёт впечатление, что ничего не понятно и «все врут».

Пропаганда выполняет три основные функции: 1) поддержание атмосферы страха, 2) деморализация противников, 3) поддержание ощущения правоты сторонников. Атмосфера страха, насаждаемая властью, — мощный источник авторитарного мышления. Из него вытекает нездоровая лояльность, предрассудки и домыслы, на которые потом легко ложатся ложные убеждения и крайне консервативные взгляды. Непосредственная убедительность их сюжетов невысока, но масштабы и грубость пропаганды создают у многих из нас впечатление, что большинство окружающих людей «зомбированы» ей. Это ложное впечатление снижает социальную активность и готовность протестовать (и тем самым как бы подтверждает идею повальной «зомбированности»). Именно так достаточно низкая эффективность в убеждении широких слоёв превращается в высокую эффективность деморализации.

С другой стороны — такие базовые ложные аксиомы о «России в кольце врагов» или единстве народа и власти методично насаждались годами. В итоге лояльные телезрители имеют не только навык отрицания любых фактов, которые не соответствуют текущей «линии партии» («все врут», «не всё так однозначно»), но и проверенный рецепт утверждения своей лояльности власти («мы лучшие, а все остальные нас ненавидят и хотят расчленить или уничтожить»).

Репрессии нужны для того, чтобы 1) уменьшить влияние информации, которая не совпадает с пропагандой, 2) стимулировать самоцензуру, 3) усилить атмосферу страха и снизить уровень доверия в обществе, 4) противостоять любым зачаткам независимого объединения людей и организованности, 5) подавить гражданскую активность.

Режим взвинчивает сроки за распространение правды. Когда за информацию о криминальном прошлом наёмника можно сесть как за участие в массовых беспорядках, неизбежна радикализация. Как неизбежно и возникновение подполья. Режим с готовностью идёт на такие риски, чтобы затруднить массовую диффузию мнений об очевидно аморальных, незаконных и диких проявлениях их преступной власти.

Но репрессии до сих пор не имеют массового характера. Они точечные (против конкретных публичных деятелей и активистов) или сравнительно небольшие случайные (для устрашения). Даже сейчас вероятность попасть под каток репрессий не так высока, как может показаться. А с мерами предосторожности — ещё меньше.

Интересно, что власти до сих пор стараются избегать силовых мер в отношении «нетипичных» протестующих. Обычно не разгонялись нацгвардией митинги пенсионеров, «народные сходы» по ситуативным поводам и большие экологические протесты. Потому что избиения и посадки среднестатистических граждан — высокий риск потерять легитимность.

Эффективность репрессий прямо пропорциональна страху и параличу воли, который они вызывают у каждого отдельного человека. Если всё идёт по их плану, то успешность государственного террора растёт со временем, так как сокращаются издержки на подавление. С другой стороны, если насилие перестаёт влиять на активность людей, его эффективность падает, а издержки растут. И чем больше людей принимает участия в протесте, тем безопаснее это для каждого, и тем дороже обходятся государству меры подавления.

Самый приятный бонус для власти — это самоцензура и самоограничения в тех действиях, которые почти гарантированно ненаказуемы. Готовность людей превентивно замолчать — это огромный подарок автократу и питательная почва тоталитаризма.

Нельзя списывать социальную динамику лишь на репрессивные действия государства. В ряде случаев пассивности можно добиться и без применения силы. А в других обстоятельствах даже массовые убийства, откровенный государственный террор с огромными рисками для протестующих не подрывают воли народа к активному сопротивлению.

Если режим внутренне устойчив, значит, у него сохраняются ресурсы и легитимность среди столпов поддержки. Значит, пропаганда всё ещё способна дать объяснительные рамки, запутать или сбить с толку; репрессивная машина способна вселять страх; система управления работает согласованно. Война, и тем более однодневный июньский мятеж, серьёзно пошатнули, но не обвалили режим.

Саморазрушение может перейти в активную фазу тогда, когда резко сокращаются ресурсы (материальные, человеческие и иные), готовность подчиняться указаниям, вера в силу власти и возможность жить/управлять по-старому.

Всё это частично зависит от внешних, неконтролируемых нами факторов, таких как санкции, внешнеполитические победы/поражения, цены на углеводороды, передел власти и собственности в кругах правящей верхушки. Но не это главное. Важнее то, что управляет легитимностью и на что можно повлиять — политическое, художественное, рабочее и бытовое поведение миллионов и десятков миллионов сограждан: формирование повестки, взаимопомощь, массовые протесты, гражданское неповиновение и сопротивление. Поэтому главный для нас вопрос — не «почему режим всё ещё держится», а почему мы даём ему это делать.

Поделитесь с друзьями и подпишитесь на телеграм-канал @samosborka