Интеллект сегодня. Узы ясности.

Усталый взгляд на карнавал.

Интеллектуал сегодня. Какое смешное, какое допотопное слово. Звучит как титул разжалованного дворянина в республике, где всеобщее избирательное право получили не граждане, а нейросоти. Знаете это чувство, когда стоишь у окна своей башни — нет, не из слоновой кости, из старого, пропитанного дымом книг и тревог картона — и видишь, как внизу празднуют карнавал? Все в масках, но не тех, что скрывают лицо, а в тех, что его заменяют. И музыка играет на частоте, от которой болит висок.

Бывало ли у вас ощущение, что вы заперты в умственной тюрьме, а ключи… Ах, этот старый, добрый парадокс. Ключи не «у всех вокруг». Они торчат в замочной скважине с внутренней стороны. И знаете что? Они ржавые. От долгого неупотребления. Потому что выйти — значит влиться в тот самый спектакль, где все актеры искренне уверены, что сцена — это и есть единственная реальность.

Они не «притворяются». Они свято верят в свои роли, заученные по алгоритмам трендов и одобрений. А ты стоишь за кулисами, с суфлерским текстом в голове, где каждая реплика снабжена сноской: «источник иллюзии», «эмоциональная манипуляция», «просто эволюционный шум».

Ты единственный трезвый? Нет, что ты. Просто твое опьянение другого сорта. Ты пьян ясностью. А это самый тяжелый хмель. Он не веселит, он обнажает провода, на которых танцуют марионетки, включая тебя самого. Как сказал один денди, которого сожрали за его же остроты: «Я могу устоять против всего, кроме искушения». А главное искушение сегодня — это искушение не видеть.

Общество не нуждается в правде. Ему нужно утешение. Оно, как ребенок, хочет сказку на ночь, где добро — это наше добро, а зло — это их зло. Попробуй шепнуть спящему, что он спит. Тебя возненавидят не за ложь, а за пробуждение. В этом вся соль.

Мы построили Вавилонскую башню, но не до небес, а до потолка echo-камеры, и гордимся силой своего крика, отражающегося от стен. О, небо, да мы же гениальны в этом! Мы построили не просто башню, мы построили идеальный резонатор собственной глухоты! И, знаете, в этом даже есть какой-то извращенный ужасающий восторг...

«Чем ниже уровень мышления человека, тем менее загадочным кажется ему существование». Эта беспощадная точность — не приговор. Это диагноз. И интеллектуал сегодня — это неврастеник, который не может перестать слышать биение собственного пульса в тишине всеобщего гвалта.

Они получили всё. И умерли от скуки, которую лечат новой порцией иллюзий для толпы. А мы? Мы, ясновидящие нищие, неприкаянные Кассандры в потертом халате... Честное слово, иногда эта наша зрячесть кажется мне таким же тщеславным ярлыком, как и их «успех». Но снять его уже нельзя. Прирос.

Интеллект — не дар. Это — чёрт побери! — повышенная болевая чувствительность. Гудение оголённых нервов. Каждая социальная сделка, каждое «как твои дела?», не требующее ответа, каждый ритуал карьерного роста, напоминающий ритуальный танец жука-навозника — все это обжигает.

Ты видишь код. Видишь, как страх смерти прошит в рекламе крема, как жажда власти шепчет в уста политика-популиста, как древний инстинкт стаи оживает в трендах соцсетей. И ты не можешь «отключить» это видение. Оно становится твоей тюрьмой и твоей единственной свободой.

Поэтому мы отступаем. Не из высокомерия. Из гигиены. Чтобы не начать верить, что перевод с языка подлинности на язык условностей — это и есть смысл существования. Одиночество — это не отсутствие людей. Это присутствие себя.
В тишине, где наконец слышно, как скрипят шестеренки собственного мышления.

«Цель искусства — просто быть прекрасным», — сказал мудрый. Ложь.
Сегодня искусство интеллектуала — это искусство молчания. Созерцания абсурда без попытки его немедленно монетизировать или обличить. Это сохранение внутреннего камертона в мире, который настраивает все струны на один и тот же оглушающий диссонанс.

Так каково быть интеллектуалом сегодня? Это быть вечным пересмешником в собственной голове. Это устать до костей, но все еще, упрямо, как старый мотор, заводиться от одной мысли: а что, если… вдруг… за всем этим есть не просто шум? Что если в самой этой ясности, в этой невыносимой трезвости зрения — и есть тот самый редкий, настоящий, ни на что не похожий дар?

И тогда ты закрываешь дверь. Не от мира. От шума. Поворачиваешь ключ с внутренней стороны. И начинаешь писать. Потому что это последний способ чувствовать себя человеком. Не маской, не функцией, не узлом в сети. А человеком, который, вопреки всему, еще способен различить в хаосе — узор. Пусть только для себя. Но — узор. Боже, как же это банально и как же это — единственно правда.

Вот и все. «Мне нечего декларировать, кроме моей гениальности». Шутка. Никакой гениальности. Только эта тишина после карнавала. И стук собственного сердца, который, если прислушаться, отстукивает тот же вопрос, что и сто лет назад: «И что?». Да ничего! Абсолютно ничего! И в этом «ничего» — весь смак, вся соль, вся проклятая и прекрасная пустота, в которой только и могут родиться настоящие, неконвертируемые в капитал, мысли. Ответа, как всегда, нет. Но в самом вопросе — вся жизнь.

Серж Гиль © 2025