Не сделаю домашнее задание. Накроюсь с головой одеялом и спрячусь от всех. Пусть ищут, пусть сирены свистят. И потом на судебном заседании пусть спрашивают:
Я теряю свои главные детали без тебя. Приду вечером домой – смотрю внутрь и сердца не нахожу. Опять где-то на улице выпало.
Утром подключаешься к полу – в голове титры ночных короткометражек. И тут же громкое постукивание в иллюминатор. Распахиваешь его, а там на кованном металическом подносе стоит наполненный до краев бокал. Это утренняя рассылка солнечного пойла. Отбросив все первые желания и позывы сядешь с этим бокалом возле собственной паперти и медленными глотками, сладостно смакуя, минут за пять-семь, выпьешь все до дна, закусив теплым майским ветром. А потом встаешь перед дверями собственного храма, расстегнешь грудную клетку и из центрального органа достанешь спиральный шланг, на котором видны рубцы и следы от межсезонных контузий. Откроешь дверь и пройдешь в самый центр храма где стоит трансцендентный трансформатор украшенный древними горельефами...
— Гражданка Весна, остановитесь. Да, я с вами говорю. Послушайте, как вам не стыдно своим прокисшим мартом так болезненно и жестоко бить по моим едва натянутым струнам? Зачем вы закрашиваете небо и дома этим противным серым цветом именно в тот момент когда февраль, уходя, дает пощечину на прощание. Почему вы так неумело пользуетесь своим первым месяцем? Что вы разводите руками и так удивленно смотрите на меня, будто не знаете о чем я? Я, конечно, понимаю что вы в марте еще совсем дитя и вам, вроде как, можно простить все, но в следующий раз, прошу вас, будьте более благосклонны ко мне и если уж наносите раны, то хотя бы предупреждайте заранее.
Стакан изюма и мартовские сумерки и день завтра кричать и насвистывать будет. Ветром её шапку унесет – будет о чем с подругой посмеяться.
Вот мы такие вечные, разбрызганные по углам панельных домов. Закатываем чужие нити в свой клубок, бархатным веером проскальзываем сырые проспекты. Пытаемся уколоть. Потом угасаем. Неминуемо таем и каемся. И где-то на пыльном подоконнике с горячим чаем, снова высыпаем в чью-то руку неоцененный хрусталь.
Одной рукой зацепившись за вершину горы, другой рукой вытаскивать себя из болота под сердечный треск и минорные гаммы.
Влюбись в меня в середине сентября, когда мои ментальные и духовные тектонические плиты то расползаются, то сталкиваются оставляя за собой притягательную светлую грязь. Когда безжалостный черный нож жизни вспарывает все нейроны в моем мозге и наружу вылетают роскошные рубиновые словосочетания и сияющие мысли. Но ни в коем случае не влюбляйся в меня в марте. Потому что март это серая смерть и он, охотится за каждой моей мыслью и убивает их еще в эмбрионе, не давая им достигнуть даже беззаботного детства.
Или же расширить свои шесть соток, поставив забор возле святой рощи, чтобы из самого плодоносного и благодатного дерева в огород падали вожделенные хрустальные плоды, которые потом безвозмездно раздавались тобой в виде ласковых улыбок и теплого внимания всем желающим на дружеских ярмарках и тусовках.
Мерцает звезда за голыми и холодными ветвями, а я скатываю полночь в клубок.