Никита Немцев. «СПАСЕНИЕ ОТ ВАСЯНА»
Рождество маленький Вася недолюбливал – ну правда, странный праздник: бородатый дядька умер на кресте, а все ещё радоваться должны, вместо того чтоб похоронить и нормально поплакать. Нет, другое дело Новый год – там подарки, ёлка, мандаринки, Дед Мороз (а он же круче, чем Христос), звонки со всей страны… Ну и вот, желания загадали, куранты послушали, подарки открыли, животики наели, и нате – смутное и хилое какое-то Рождество (нелепей только Старый Новый год: но там вообще дураки дурацкие, календари все наперепутали).
В двенадцать лет Вася и Новому году радовался уже через силу. Те же куранты, те же подарки, та же речь Путина, та же искусственная ёлка, те же фотки с родителями. И в следующем году – те же куранты, те же подарки, те же фотки у ёлки, только Васе уже не двенадцать, а тринадцать...
Он сидел – тринадцатилетний – и прятал тоску между щекой и кулаком. Даже угостили шампанским, – а он всё равно хмурился. Ещё раз попробовал бокал, а эти гадкие пузырики на рубашку полились, да ещё и галстук в салате изгваздал! – убежал в ванную. Он заперся, открыл кран и – ни с сего, ни с того – расхныкался и разревелся: сидел на краешке ванны и плакал, как всё одно и то же, и ужасно, ужасно!
Наплакавшись, Вася стал тереть водой красные глаза и подумал: если представить, что человек на самом деле колбаска и в каждой секунде оставляет от себя ломтик, то вся жизнь – просто большая упаковка фарша. Хихикнув, Вася закрыл кран – и вдруг ясно увидел: за спиной как бы другой Вася, а за ним ещё один, и ещё – и секундами сыплется, дробью: нет, прямо так, он, конечно, не видел, но чувствовал – как будто стоит между двух бесконечных зеркал: как будто за затылком есть что-то ещё – и всегда там было.
Вася мотнул головой, вытер лицо и вернулся в комнату, заранее заготовив хмурое лицо. Стол уже убрали, по телеку шутили и пели, а под ёлкой, в бестолковом свете гирлянд, лежал и болтал ногами незнакомый мальчик: он рассматривал бег песка в стеклянных часах.
– Ты кто? – подсел к нему Вася.
Маленький Вася серебристо рассмеялся, а старший всё понял и выпучил глаза наизнанку: он вдруг подумал про затылок – и очутился в ванной перед зеркалом.
Это был первый раз, когда его откинуло в прошлое. Потихоньку взрослея, Вася осваивал технику: главный секрет был в том, чтобы не переместить себя во времени и пространстве, – но осознать себя уже там. Параллельно с тренировками, Вася углублялся во всевозможные трактаты (алхимики, гностики, Типитака) – тогда же прочёл и Писание. За чтением у Васи появилось немерено вопросов, на которые приличные богословы только у виска повертят. Но на самом деле: если в Гефсиманском саду все апостолы спали – откуда мы знаем, о чём молился Христос?
Но это всё длинными бессонными ночами, – а так Вася был Васяном: играл в футбол, пил пиво, зависал с панками, ходил на стрелки – и снова возвращался, и снова клевал носом трактат, пробуя перенестись куда-нибудь ещё, сбегая от домашних звуков сериала про ментов, скитаясь по подъездам, шныряя по эмпиреям: он видел Пушкина и видел Хиросиму, крушение «Титаника» и показ братьев Люмьеров, смерть Леонардо и Французскую революцию: каждую молитву и каждую смерть, каждую слезинку и каждый смех, каждый поцелуй и каждый погром – всё это катилось клубком, чтобы свеяться в прах и начаться сначала.
Будущее оглушало технологиями, скоростями и – одинаковостью: это были та же Хиросима и тот же Пушкин, тот же «Титаник» и те же Люмьеры: а Вася ходил среди них, удивляясь бессмысленной кропотливости Великого Декоратора и непостижимой лени Великого Сценариста. Он не смел беспокоить ни одну песчинку в бесконечном потоке Вселенной, ибо и сам был песчинка (а впрочем, – песчинка-путешественница).
Васян не решался отправиться ни вперёд, ни назад дальше, чем на пятьсот лет. Он знал, что кроме обычной памяти есть ещё память внутренняя (Вася называл её ти́гле), – которая и позволяет не только бродить по временному полотну, но ещё возвращаться назад – ровно в ту же секунду, с памятью о прогулке и оставаться при этом Васей: достаточно вспомнить, о чём думал за секунду до того.
Один раз Вася пробовал уйти подальше – хотел взглянуть на Жанну Д’Арк, – но соскользнул и долго скитался по Промежутку в поисках своего тела (страшно даже представить, какой силой надо обладать, чтобы спокойно ходить на такие расстояния). Тогда-то у него и завертелась мысль – очень смутная, очень тяжёлая… И немедленно разрешилась в план, потрясающий своей имбецильностью.
Васян выучил древнегреческий, древнееврейский и древнеарамейский, переехал в деревню, где усиленно постился и медитировал, по всему интернету насобрал исторических сведений, скачал карты, раздобыл простенькую накидку и сандалии, прикинул все возможные сценарии, сунул за пазуху травмат, айфон и швейцарский нож, вышел в сырой огород, сплёл ноги в позе лотоса, сосредоточился до окаменения, до состояния желе, до исчезновения физической оболочки – и оказался в Гефсиманском саду. Пётр дрых, скрестя руки, спиной упе́ршись в каменный столб, Иаков прикорнул у него на плече, младенчески раззев рот, а Иоанн лежал головой на ногах у Петра, в складке лба держа какую-то мысль.
Васян улыбнулся и выпутал ноги. Он поцеловал каждого в бородатую ланиту и пошёл к ясному свету луны. Стояла чёрная ночь и звёзды: духоту едва-едва развевал ветерок.
У раздавшейся оливы, в пятне, будто бы присыпанном острым песком, уткнувшись в горестной позе, – был Он: нежный и истерзанный, в спутанных волосах и белом хитоне с пятном в форме собаки на спине. Васян подумал, что сейчас это не Он, а – он.
– …впрочем, не как я хочу, но как Ты.
Васян подошёл ближе и покашлял в кулак. Иисус ответил неспешным взглядом через плечо (Вася был бы не прочь, чтобы у него росла такая же ровная борода) и заставил поперхнуться – взгляд был острый, как уголок книги: и в то же время спокойный, ласковый – как к равному. Его облик не преобразился, нет: в тех же спутанных волосах, в том же глупом пятне-собаке – сквозило и проступало что-то новое, необъяснимое и радостное, как свет бьющий сквозь чёрную штору.
Он слегка улыбнулся – точно они с Васей знакомы тысячу лет и продолжают вчерашнюю беседу, – но не встал, не заговорил сам, а сделал мягкий жест, приглашая к молитве.
– Здравствуй, – проговорил Васян по-арамейски и остался на ногах. – Прости, что потревожил.
– Ничего, – проговорил Иисус по-гречески и встал, отряхивая колена. – Я тебя ожидал.
– Прости, – пролепетал Васян, переходя на греческий: он стоял, мял руки – и вдруг затараторил, сбиваясь на русский: – Нет, ну Ты реально не понимаешь? Они же тупые, ни хрена они не поймут! Знаешь, что после Твоего распятия они устроят? Раскол! Крестовые походы! Вальпургиева ночь! И всё по кругу!.. Да они же тупорылые! Тупо-тупо-тупорылые!! Надо было Тебе в другом месте воплощаться – да хоть в Индии, блин!
– Мне всё это известно, – ответил Иисус из Назарета чуть с усмешкой. И шутя пальцем погрозил. – Не искушай же меня!
– Нет, ну правда! Пошли со мной? Убежим в Индию – там будет совсем по-другому… – Васян смотрел с дрожащими глазами.
Иисус молча и стремительно подошёл и обнял его. Вася не заметил, как заплакал.
– Тише ты. Тише… Был я в твоей Индии – всю юность проскитался. – Христос улыбнулся и, хлопнув Васю по плечу, отошёл. – Но там ничего не выйдет, нужно здесь, – проговорил Он спиной.
Ветер грузно поднялся и поволок песок, как будто бы что-то утверждая.
– Нет. Я не согласен! – Васян чуть не задыхался. – Я не согласен жить в мире, где за счастье всегда платишь младенческой слезой! Даже если это Твоя слеза! Не согласен!.. Пусть тогда уж просто ничего не будет!!
– Ты рассуждаешь как сатана, – усмехнулся Христос.
– Ну он же Твоя ручная обезьянка! – В каком-то раздирающем веселье, Васян выплёвывал слова. – Или Ты хочешь сказать, что этого не было в замысле?
– Ты… ты не понимаешь, что говоришь.
Васян заорал так, что всё затряслось:
– Да мне нахуй твоя жертва не нужна!!!!!
Никто не проснулся, даже эхо промолчало. Вася затрясся губами и бросился Иисусу в ноги. Тот только почесал в затылке и перекрестил его устало:
– Не мучай сердца своего: возвращайся домой или же оставайся. Но только не мешай.
В горючем гневе и стыде, Васян вскочил и устремился вон.
Голова кружилась, зрение стягивало какой-то рамкой, ноги двигались яростно и бестолково: сжимая зубы, Васян смотрел под ноги и чувствовал в мышцах желание что-то ударить. Как вдруг его пронзила мысль: а ведь он переместился прямёхонько к концу первой молитвы – значит…
Тут Вася услышал, как за углом домика с журчистым звуком справляют нужду (город уже вставал своими плоскими крышами и ухабами); ближе к дороге, с копьями, виднелась кучка народу. Со смутной догадкой, светя фонариком на телефоне, Васян подошёл и увидел, как отряхивает руки песком, – ассиметричный лицом, с левым глазом чуть больше правого, в кусающейся нервной бороде, – Иуда.
– Не надо! – вскричал Васян, подлетая, – и схватил за плечи его, и зашептал: – Я дам тебе гораздо больше!.. Я не допущу ни одной слезинки! Это… Это просто собачий бред! Да ты… Ты же сам повесишься!
– Я знаю. – Иуда улыбнулся своими толстыми губами (как две сосиски).
– Учитель сказал: «Один из вас меня предаст» – и подмигнул. Я Его понял, остальные – нет.
– Да что это… – Вася сцепил руки за шеей. – Что это за бред?? Ты вообще нормальный? – Он потянулся в сумку, крепко сжимая ножик.
– Я делаю это потому что люблю Его.
Улыбка не сходила с Иудина лица (она жила как бы сама по себе).
– Это всё просто шахматы с самим собой…
– Мы говорили после – у колодца, без конца, – продолжал Иуда. – Учитель открыл мне устройство Вселенной. Кто ты такой – тоже.
– И кто я? – Вася попробовал ухмыльнуться, но вышло вяло.
А Иуда громко шикнул, приложил палец к губам и – не переставляя ног – отодвинулся, точно комкающаяся бумажка. Уже через секунду Вася опять был наедине со своей головной болью и вялым, не спасающим от духоты ветерком.
Он ломанулся в сад, теряя сандалии на бегу.
Запыхавшись, Васян увидел – Иисус что-то говорит с апостолами, и тут в сад вошли первосвященники со стражей, окружая, – и Иуда в первых рядах. Вася притаился за деревом, с свинцом в лёгких, – и в подгаданный момент выступил прямо поперёк. Иуда удивился, но улыбнулся с ехидцой и прошёл мимо, а Васян схватил его в объятье и поцеловал прямо в губы – яростно: трясясь: с болью глядя в красные прожилки плутовских глаз – пока почувствовал вкус крови. Тогда Иуда оттолкнул его и брезгливо утёр губы кулаком:
Стражники попросту отшвырнули Васю – головой об камень, стемнело совершенно, в мозгах свинец, в глаз юркнула песчинка. Вася только слышал – очень издалека – взмах меча, девичий вскрик и шлёпнувшееся рядом ухо. Он всё же собрался, приподнял голову, и увидел, как Христос легко взмахнул рукой – и ухо встало на место. С довольною улыбкой, Вася снова рухнул на камень.
Кивая в сторону Васяна, арестованного вопросили:
Васян не знал, где он пропадал эту ночь, – вообще говоря, Вася чуть не исчез. Та самая тигле, внутренняя память, из последних сил выла и жужжала, готовая свернуть всю лавочку сейчас же и навсегда.
Пришёл в себя он на каком-то пыльном пустыре, довольно далеко от сада: предрассветные лучи осторожно пощипывали сизый горизонт. Мимо проходил смуглый мальчонка с мулами – Васян окрикнул его и спросил, во сколько обычно проводят казнь.
– В полдень, в самую жарищу! – отвечал мальчишка. А потом погладил живот ладошкой. – Кушать хочется. Помоги?
Васян посоветовал обратиться к мулу и – весь рассыпаясь – встал. Какое-то корыто с водой отыскалось довольно быстро.
Даже освежившись, Вася не мог избавиться от чувства безнадёжного похмелья: думать было больно – физически. Как он ни старался, ничего толкового придумать не получалось и тут – осенило. Васин план был очень-очень тупой. Очень
Сверившись со скачанной картой, Васян пришёл на место казни: к своему удивлению, вместо белого каменистого песчаника он обнаружил большой песчаный бархан – точно бы ссыпанный из всех песочных часов мира. Посидел, послушал «Гражданскую оборону» («Винтовка – это праздник»), пожалел, что не захватил колонку и примерно обозначил точку, где должны ставить кресты. Потом разыскал того мальчика с мулом: за телефон нанял его и других пацанов (пришлось долго объяснять преимущества шестого айфона), чтобы они прикопали Васю и накидали сверху песка и навоза: когда же в толпе начнут кричать «Сойди с креста, сойди!» – мальчики должны поднять заварушку.
Ребята важно покивали своими воробьиными носами и принялись копать: кажется, помогали они больше из веселья, чем за какой-то там телефон.
И вот, Вася лежит и парится под слоем песка и дерьма. Он хотел пить и дышал как будто бы через щёлочку. Чтобы не сойти с ума – читал Иисусову молитву, шестислоговую мантру и медитировал.
Процессия явилась – забегали щиколотки, гул, крики, стоны, смех: они стучали молотками, хихикали, переговаривались, гудели, театрально оглашали приговор. Расчёт Васяна удался́ совершенно – кресты втыкали рядом, ходили тут же, но на его место всё же старались не наступать.
Подготовка кончилась, мученики повисли, ораторы смолкли, а толпа – укрывшись кто чем мог – жадно уставилась.
Васян лежал с травматом под мышкой и ножиком в кулаке, яростно промаргивая глаза от песка, – лежал и закипал (он уже не потел – нечем было). Из толпы бросались самые разные, самые изысканные жестокости и оскорбления, но вот прозвучали слова:
– Если ты Сын Божий, сойди же с креста!
Стражники захихикали и закопошились – тут с разных сторон поднялось:
Завязалось сразу несколько драк, поднялся хаос и суета, Васян вскочил клубом пыли, выстрелил из травмата – раз, два, три (бил по коленям), – вскинул, щурясь, глаза, повалил ногой нужный крест, в два движения сковырнул ножичком гвозди, подхватил бессильное тело на плечо – и припустил с холма.
Внимания никто не обратил – одни махались, другие убегали.
Убедившись в полном раздрае и отсутствии погони, у колодца Васян сбросил ношу с плеча (на небо налезли жирные чёрные тучи). Он набрал воды и первым делом подал её Спасённому. Христос встал – в кровавом венце – и отшвырнул бадью к чёртовой матери. Он вмазал Васе сначала по правой щеке, а затем и по левой.
– Я же помочь хотел!.. – залепетал Вася, чувствуя, как краски меркнут и пропадают: зажав горящие щёки, он безо всякой надежды смотрел на Христа.
– Ты тупой? – завопил тот в отчаянии.