Нулевой суффикс
-Юшк- спешил по выдолбленным в скале коридорам обители, отдававшим мшистыми ноздрями верблюда. Ворвавшись в молельную (трапезную) залу, он даже не взглянул на темную красоту ее вычурных сводов, а тотчас же возопил:
В самом деле, под песчаниковыми арками, у пробивающегося сквозь слуховое окно луча солнца, сойдясь хмурым полукругом, братия согласно славили реверберации глаголов и вторили им тягучим басом, звук в звук. Во центре же стоял -Арь- со «Грамматикой Изначальной» на подставке и рекл:
– Изъявительное: пишу, принесу, я читал.
– ИЗЪЯВИТЕЛЬНОЕ: ПИШУ, ПРИНЕСУ, Я ЧИТАЛ.
– Повелительное: пиши, принеси, читай.
– ПОВЕЛИТЕЛЬНОЕ: ПИШИ, ПРИНЕСИ, ЧИТАЙ.
Не отрываясь от настоятеля, -Ушк- усиленно махал -Юшку-, выискивая для него местечко. -Юшк- просеменил к нему:
– Серьезно-серьезно! Ты свою норму чтения выполнил?
– Какая норма чтения? Они Ё убили! – Он вдруг сорвался на крик. – Убили!!! Они попрали грамматику!!
Суффиксы стихли не сразу, не все – сперва рядом стоявшие, затем же, постепенно, и остальные (кто как расслышал). Оттопырив антенны и шаркая, -Ушк- проследовал сквозь толпу и зашептал что-то в торчавшее из-под колпака ухо настоятеля.
– Ну во-первых, речь не о грамматике, а о графике, – спокойно, раздумчиво молвил -Арь-, огромность зала же величественно разносила слова. – А, во-вторых – нашего ордена это не касается.
– Сказанного ты не пошатнешь. Нашего ордена это не касается.
Колпак -Аря- и загривок трости не выдавали ни гнева, ни досады. Развесив уши, к их бородам приблизил свою любопытную челюсть верзила -Чик- (собрат -Щика- по кухне).
– Ты это видел собственными глазами? – выдвинулся из толпы -Ушк-
– Да. Вернее – нет. Не собственными. Но я видел тело. Ё сбросили со скалы прямо передо мной.
-Юшк- чему-то робко улыбнулся, а -Ушк- ответил полуулыбкой, но тут же махнул рукой – нечего, мол. Вокруг них же стоял гул шепота – братия переглядываясь изумленными буквами:
– Мы должны отомстить! Надо убить -Нн-!
– Чтоб страдательные начали убивать?
– Ежу понятно, что это дело рук кого-то из окончаний!
– Ну вы темные! Ты хоть одно окончание с Ё знаешь?
– Я не понял, мы интригуем за падежи или против?
Долго перебирали суффиксы все известные части речи, покамест не хлопнул -Арь- книгой: знатно грянули многопудовые страницы – оторопели все да стихли.
– Братия! Разглагольствования ваши пользы не принесут, но лишь угрозу на орден накличут. Надобно действовать тайно, гадательно. Есть ли среди вас добровольцы?
Вызвались -Юшк-, -Ушк-, а с ними вдовесок -Чик- (в горе великом о положении кухни его отпускали). Выдав каждому по узелку грамкомплекта (Ломоносов, Даль, Розенталь), палке против собак, нескольку приставок и мехам с водою, -Арь- благословил их ударением и отвернулся скупо.
Из катакомб ветвистыми ходами суффиксы выбрались на поверхность и чуть не ослепли. Намотав на лица платки, перевязав сандалии, двинулись они по кромке барханов, вытряхивая из их вязкости каждый шаг.
Пустыня бессловесного тянулась на все стороны, духи песка носились и играли в ее бескрайности, пересыпая и движа дюны словно суда, рассыпая острые тени и безъязыкие узоры.
Когда рдяное солнце сворачивалось в закат – суффиксы двигались, подставя пятки холодным пескам, навигацию осуществляя по светилам. Торговые пути, коими движимы языки, бивуаки переводчиков, оазисы поэм – все это они обходили стороной, опасливо озираясь на уютные, приветные огни. Когда же возвращалось в свои владения солнце, плавя линию розовых дюн, – суффиксы ныряли в бархат тени увесистой скалы, покрытой порфирой колючек и мхов, и стелили пледы, и водружали головы в капюшонах на книги, и солнце жгло буквы рассветом.
И вот в один из дней они увидели меж миражей приземистой кучкой, в карминовых кирпичах, сафьянных башнях и пальмах, как бы из пустыни вырастая – стоит город Ы. Шагнув под его арки, они надвинули капюшоны и, внюхавшись в стены, скрытны стали, точно древоточицы. Скользя из слова в слово, они ночевали на окраине, в саду брошенного дома, от которого осталась лишь бельевая веревка да пара камней. Днем же приходили на заставу по карминовой улице, расставляя приставки там и сям – и на базар, делая вид, что покупают осла, но внимательно-трепетны были их уши.
Дни утекали сквозь пальцы, а разузнать ничего путного так не удалось (никто словно бы не замечал пропажи буквы Ё). В караван-сарае суффиксы сидели и пили чайник за чайником, высоко вознося носик, лья тонкой струей и подбавляя в чай мятки – а зоркий глаз -Юшка- следил за каждым входящим под прохладные своды. -Ушк- и -Чик- же склонились над шахматами.
Вошли трое: ряженые под заморских купцов, в тонких шелковых платьях вязи вселенной, пышных тюрбанах с перьями и кинжалами на груди – вне всяких сомнений, они были суффиксы. Рассеянно продолжая беседу о разнице цен на кымыз в городе Ы и городе И, -Юшк- напряг уши до шипения и выкатил левое око, похожее чем-то на своего рода монокль.
Суффиксы взяли пива и молча подсели к ним. -Чик- заелозил шелудиво:
– Разве ваши принимают сладко-дурманные напитки?
-Ушк- на него шикнул, но суффикс-незнакомец лишь рассмеялся.
– Напитки эти сладко-дурманны, да велика честь угостить своего гостя. Тем более, что послушники ордена -Аря- известные любители полакомиться хмельным.
Поблагодарив за угощение, одним жестом -Ушк- заказал чаю гостям – -Чик- и -Юшк- же набросились на вожделенное пиво, точно путники на воду. У одного из суффиксов оправлявшего одежды -Ушк- приметил под платьем гигантский том Ельмслева, перевязанный веригами.
– А вы, стало быть, Ельмслевцы?..
Наконец принесли чайник – -Евит- со его спутники медленно, аскетическими глоточками, принялись пить. -Ушк- вел пальцем по пивной кружке, едва не касаясь пены.
– В шахматы играете? – спросил -Евит-.
– Игрок я неважный, но с удовольствием.
Они расставили фигурки – -Ушк- за белых, -Евит- за черных – и разыграли классический дебют сказуемыми.
– Так вам все известно? – проговорил -Ушк-.
– Все известно лишь Великому Грамматологу.
– Хотите сказать, вы не заметили никакой пропажи?
– Полагаю, только мы и послушники вашего ордена ее и заметили.
С пеной на усах, вдруг вскинулся -Чик-:
-Ушк- вновь на него шикнул, а -Евит- неожиданно вывел слона к королевскому горлу.
– В последние недели произошло кое-что посерьезнее, – сказал -Евит-. – Шах.
– Прошу же – поведайте нам летопись этих последних недель.
И -Евит- поведал суффиксам о пошатнувшем морфологию кровожадном восстании в городе И, что поднял угнетаемый годы и годы Женский род. Страшною местию мстя за своих сестер, они смахнули всех директрисс с поэтессами, а на их место водрузили директорок и поэток, после чего захватили замок, вырезали Мужской род, ощетинились пушками, аркебузами и готовят теперь атаку на город Ы, известный своей патриархальной неповоротливостью и ценными торговыми узлами. Предводителкой же сего бравого восстания стала восседающая на семи львах еЁго.
– …как вы знаете Исс и Есс были наши братия во Елмьслеве.
– И это я еще не говорю о том, что в распоряжении у герцога – забавы ради – имелись боевые слоны…
– Осаду стоит ждать в ближайшие дни.
Суффиксы смолкли. Только хмельной, точно шипящие на сковородке, -Чик- завопил:
– Вот это поворот! Феминитивы на боевых слонах!
Поразмыслив, -Ушк- безнадежно сдвинул пешку.
– Но из ее имени… – -Юшк-, выпил семь кружек, играл в нарды с -Чиком- и дискутировал о Соссюре с Ельмслевцем, – …из ее имени, я делаю вывод, что она прямая родственница нашей Ё…
– Простите, но про такие категории лучше забудьте. – Улыбнулся усами -Евит-. – Это не она и не он – это еЁго.
– Не совсем, но это, во всяком случае, ближе. Языковая норма, видите ли, капризна, как, впрочем, и история... Хранителей же нормы, – он коснулся пальцами вериг на груди, – вполне заслуженно почитают отжившими и занудствующими.
– А в эстонском языке категории пола вообще нет! – выпалил -Чик-, отлепляясь лицом от игральной доски, но тут же рухнул обратно в нарды.
-Ушк- ломал голову над доской. Он чувствовал себя в тупике, ни один из ходов не вел никуда, ни к какой разгадке, только к ухудшению положения, так что, в конце концов, он решился на рокировку, да только скача королем по клетками, заметил, что проскакал как-то подозрительно больше, чем должен был…
– Я с самого начала короля с ферзем поставил неправильно!
– Аах! – рассмеялся -Евит- – Так вот почему ферзь оказался на линии! Вот вам и еЁго.
– Еёго… Куда же тут ударение-то ставить?
– Я и сам хорошенько не пойму.
– К сожалению, нам пора поспешить на трапезу. – -Евит- смахнул фигуры с доски и встал. – Но игра выдалась остроумная, благодарю. – Остальные Ельмслевцы тоже поднимались, а -Евит- жал руку -Ушку- глядя в самые глаза. – Только прошу – покиньте город Ы, покуда не поздно.
-Ушк- предложил единственно разумную для суффиксов позицию: наблюдать осаду со стороны.
Запасши полные мехи воды, они оставили сад и переместились на скалу: днем они прятались в шатре, который возвели, ночью же наблюдали и вслушивались в огни города Ы.
Пока -Чик- делал свой излюбленный суп из квадратных скобок (-Юшк- только раз сменил его на дежурстве: отварил запятые он таким пакостным образом, что на кухню его больше не пускали), -Ушк- и -Юшк- лежали в холодном песке, уставясь в ночное небо. Пояс Ориона, Медведица, Плеяды – взгляд плыл по ночным звездам, рассыпанным над пальмой.
Луны не было – только черный-черный блин.
– Так это все странно… – молвил -Юшк- посреди светящейся тишины. – Когда Ё похоронили… Сначала такая боль, так ожгло, целый день я рыдал. Ну ведь есть же разница – ёжик или ежик?
– А потом все просто и как обычно. Как бы и не было ничего. Просто звезда погасла – а никто и не заметил.
– Конечно, конечно… Я знаю… Ты, наверное, плохо помнишь, ты маленький был – это сто четыре года назад было, – но когда не стало дядюшки Ятя…
– Дядюшка Ять? Как не помнить? Помню! Он всегда приходил с карманами, оттопыренными от подарков.
Они примолчали, завороженно глядя на ситечко из бледных огоньков, на высеченную из ничто струну галактики, на которой неслышимо, меж выколотых звезд, резонирует гармония сфер.
– Но как же связаны убийство Ё и это еЁго…
Тут появился -Чик- с кастрюлькой, и тоже уставился на небо, но звезды затмил новый пожар: пылая и грохоча факелами и катапультами, верхом на боевых слонах, армия феминитивов напрыгнула на город Ы и в одночасье впиталась в него, точно вода в губку.
Долго еще было слышно стоны мечей.
Истинно, первая же вылазка (обрили суффиксы пустынные бороды и нарядились танцовщицами) обнаружила, что Мужской род наглухо вырезан. Недобитыми оставались одни младенцы и калеки, ко всем остальным же гвоздями и ржавыми нитями присовокупили феминитивы. Горо́дка, столе́сса, сту́лка, сло́нка, мужчинка́, домишко (средний род неохотно оставили) – следы серпа кастрации бросались повсюду, и все это свершилось не более как в три дня и три ночи.
– Воистину, на многое способна внутриязыковая ненависть! – сказала -Ушк-, придерживая бубенцы, брякавшие под поддельной грудью
– А что же тогда промеж разных язы́ков творится…
– Заглянем в караван-сарай? – вклинилась -Чик-.
Разграбленные прилавки, сожженный скот, перевернутые скамьи, потерявшийся слон, громом топчущий узкий переулок, и надписи во всю стену: «СВОБОДУ БУКВОИСПОВЕДАНИЯ», «ПРАВИЛА ПЕРЕНОСА ПОДАВЛЯЮТ», «ГРАММАТИКА ФАШИСТОИДНА» – много было и откровенной матерщины, на которую -Ушк- с -Юшком- лишь смущенно щурились, а -Чик- разглядывал во все глаза.
Через несколько дней город захватили германские племена с щетинами в искрах северных мхов. Отряхнув окончания, одной половине Женского рода варвары перерезали глотки (как конвейер на площади – одну за одной), а другую половину насиловали как, кто и сколько хотел. По карминовым улицам, меж сафьянных башен и чайных, трапезных, пивных, начинавших потихоньку открываться, суффиксы ходили, переменив наряды танцовщиц на балдахины специалистов по германской фонетике.
– Так может, и нам в обитель пару угнать? – брякнул -Чик-.
В кривом переулке по пути в караван-сарай, они буквально врезались в фигуру в плаще, с коровьими бедрами и – пониже правого глаза – крохотной татуировкой «ё».
Она (оно? они?) обернулось и уставилось зрачками, исполненными высокомерного презрения: нижняя губа еЁго затряслась (-Юшк- и вообразить не мог, что только она успела перенести в эти пять дней). С целью добыть пленницу, -Чик- было кинулся ловить ее, – но еЁго упредило инициативу, выхватив кинжал изгибом полумесяца.
– Гори в а́дке, мужская ро́дка!
И вонзило кинжал себе в шею, и лопнула хрупкая артерия, и рухнулось в песок еЁго, и испустило бледный дух надежды хоть что-либо разузнать.
Тягучие медные секунды все трое не могли оторваться от маленькой буковки «ё» под правым глазом – крохотной, точно слеза.
Прячась от солнца, встречных караванов и армий, питаясь финиковым сиропом с лепешкой и водою, три дня суффиксы держали путь в сторону города Е, и старательно запутывали следы, дабы не привести за собою погони.
Но прошел день, и еще, и два – запасы хлеба и фиников подходили к концу. В один из дней суффиксы наткнулись на чей-то полк и сокрылись за дюной: шедшие выглядели бесприютно и обездолено, рты их были зашиты, они производили впечатление военнопленных, по какой-то причине оставшихся без конвоиров. Покорной шеренгой, колонна двигалась столь бесшумно, что за быстрым разговором ее можно было не услыхать: прошуршала – ушла.
-Чик- повернулся к достававшему пледы -Ушку-.
– Незвучащие буквы французского языка, – уточнил -Юшк-.
И еще раз навел свой монокль, и рассмотрел все -e, -s, -es, -h-, -e, -s, -e, -eau-, h-, -e, -t, -ee, -s, -e, -e – вся пустыня стала черна от них. А они все шли, не заканчиваясь, весь день, весь вечер, всю ночь, когда и неясно уже стало – это настолько стемнело, что не видать их в темноте, или все незвучащие уже прошуршали.
Суффиксы отвернулись к костру.
-Ушк- подбрасывал быстро прогорающие, вытянутые как ноги богомола, пальмовые шкурки, а -Юшк- тянул алые руки, уворачиваясь от дыма, не отрываясь от бегства костра, представляя, что вон та деревяшка, эта палочка, тот лист пальмы – все это другие заморские существительные и прилагательные, и у всех свои войны, интриги, из разу в раз, без конца и конца повторяющиеся, повторяющиеся с рутинным упрямством.
– Вот уж кто умеет хранить традиции – так французы, – брякнул -Чик-, ковыряясь щепкой в зубах. – Согнали всех сюда, лишь бы реформу не проводить.
Никто не ответил. Сосредоточенно, -Ушк- ворошил палочкой костер и подкидывал новые лопасти пальм.
– Мы можем зайти к Ёноку, – сказал Юшк вдруг.
– Нет, я сказал, что хотел сказать.
– Это не значит, что я не должен её вспоминать. Тем более, сегодня у Ё день рождения.
– Правда?.. Я совершенно забыл.
– Ты уверен, что он будет рад нас видеть?
– В любом случае, это лучше, чем идти за водой к этим французам.
За барханом что-то тихонько прошушрало, и шмыгнуло в ночь.
Подходя к месту, где вычерченные тенями зыбкие края дюн упираются в пещеру (-Ёнок- был знаменитый инок, но от обители он жил вдалеке), суффиксы заприметили следы разодранных книг.
Они побежали в келью, а -Юшк- не спешил, наклоняясь, осматривая буквы, тонущие в песчинках (рано ли, поздно ли – пустыня сделает свое дело).
В джеллабе с надвинутым капюшоном, -Енок- выглядел очень больным и постаревшим, но даже при виде братьев взора своего от штудий не оторвал. Трудно сказать, какой именно традиции он придерживался – кажется, он брал по чуть-чуть отовсюду, лишь бы практиковать. И хотя это был суффикс каких поискать, -Енок- с самых ранних лет был закоренелый индивидуалист (бесенок, соболенок, теленок, журавленок – да часто ли его встретишь?).
Перебирая четки из вопросительных знаков, они расселись подле -Енока- с книгой. Тот вдруг захлопнул ее:
– Но мы ведь путники! – разобиделся -Чик-.
– Будет вам чай, уменьшительно-ласкательные!
Признаться, -Юшк- надеялся на какие-то прояснения, но их не последовало – да и в целом -Енок- его как-то не примечал. Чай пили молча, не прерывая молитвы, лишь только -Енок- бесконечность за бесконечностью гонял чай из чашечки в чашку, точно наперсточник.
Объяснений не последовало и далее. Каждый глагольный день они баррикадировались в глинобитке с крышею из пальмовых листьев (в леденящую свою келью -Енок- никого не пускал), обливали стены водою, и кутались в влажные простыни – все это с видом некоей морфологической мистерии – после чего собирались у амбразуры, из которой лучиком падал свет, и читали свитки Ломоносова, Даля, разбирая их по складам (-Ушк- что-то и из -Енок-овых тиснул), затем еще раз обливали стены, ложились на горячий пол и с притворенными веками еще бежали глазами по странице сна.
Когда же солнце – даритель жизни и мучений – заходило, они отпахивали баррикады и гнали, гнали холодный воздух, и выходили дышать холодом, и рассаживались у костра, ставили глиняный чайничек: задумчивая пляска костра, неумолимое движение светил – и пламя выхватывает лица из тьмы.
-Енок- был небуквоохотлив, но охочи до разговоров были захожие кочевники: суффиксов среди них не встречалось, все больше заимствованные, но все они с удовольствием болтали, рассказывая о дорожных приключениях, уча друг друга языкам: кочуя из одного в другой, они усваивали по словечку, по два, и со временем выучивались говорить и учили других.
Докучливое бормотание глухих согласных -Юшку- не шибко нравилось, как и угрюмые шипящие, но негой были истории индоевропейских корней – про горы, про джунгли, про невиданных божеств, – ну а -Чику- больше был люб чай.
Стояла полная луна. На дальнем ковре сидели китайцы, варя в котелке многомудрый свой чай, а латинисты в бурнусах тянули тощие руки к пламени в этом извечном разговоре, кочующем от костра к костру.
– …именно за это розенталисты и были убиты, Игрек. Клянусь Плюсквамперфектом – не будь закона, не было б и этих несусветных войн.
– Abstractum pro concreto. Были бы другие.
– Они просто не поделили букву Ё, ее хотел и мужской род, и женский.
– Ну конечно! Традиционалисты-слависты упирают на то, что буква Ё есть ни что иное как бабий каприз Екатерины, либералы же – на то, что это тоталитарный проект Карамзина ad servium и finit. А казалось бы – две точки. Рожки да ножки, как говорят русские сапожники.
– Разумеется, сиятельный коллега! Но это не первая реформа и не последняя, и я могу их понять – хотя бы по причине вопроса вычитки.
– И много же чернил они на этих точках наэкономят! Ах, Игрек! Были времена, когда у каждой буквы был свой рыцарь, и он носил портрет своей буквы, к которому втихомолку прикладывался…
Отрываясь от чайного наперсточничества, -Енок- отставил стаканчики:
– Никаких разговоров о политике в пустыне.
Китайцы на секунду отвлеклись от мудреного варева.
– Но -Енок-, мы ведь по тому же поводу… – пролепетал -Юшк-.
– Убирайтесь отсюда! Вы несете смерть!
И швырнув стаканчик в костер, -Енок- встал и сошел с ковра.
– Постой! Постой! – Подорвался за ним -Ушк-. – Куда же ты!
– Ерундисты! – воскликнул -Енок- в сердцах, едва различимый в свете луны в своей белой джеллабе. – Это не дело рук сказуемых, подлежащих или феминитивов. Буква Ё была убита по приказу Великого Грамматолога. Была допущена страшная опечатка.
И он молча ушел в пески, в извивы голубых дюн. Орлино-вострый силуэт его капюшона какое-то время был различим, но вскоре осталась только огромность луны.
Все молча уставились в сине-зеленый сюрреализм пламени.
– Нам пора возвратиться в обитель, – произнес -Ушк-.
И вот вновь суффиксы идут по мареву пустыни, мимо миражей, мимо горбатых барханов и острых углов теней дюн, мимо жирафов вопросительных знаков, по пальцам считая, когда солнце зайдет, – идут, идут и приходят. Но не слышат сладостного напева обители…
Запах пещеры насторожил суффиксов (но мало ли чего они без -Чика- наготовят?), а они шли и шли по вычурно ноздреватым сводам, неумолимо приближаясь к картине разграбленной, распотрошенной обители: догорающие столы, пепел книг, а среди дыма и трупов ходит ослик с понурыми ушами.
-Юшк- и -Чик- забрасывали пламя коврами, ногами, водой. После целого же дня борьбы с пламенем, они составили перепись убитых суффиксов:
-Як-, -Ниц- и -Ышк- то ли остались под завалами, то ли сумели спастись. Во всяком случае -Ушку- хотелось так думать. Ну а -Чик- рыдал, рыдал во всю глотку над телом -Щика-, ближайшего своего кровного брата.
В мрачном отупении, -Юшк- ходил, хватая то одну, то другую пролетающую страницу, но неизменно они обращались в прах. Вдруг, он заметил величественную фигуру в космично-черном балдахине, что прохаживалась среди золота и крови. Не узнать его было невозможно.
-Чик- кинулся к нему, зацеловывая длань, унизанную тяжелыми перстнями власти.
Сам – лишь отвернул свой лик чернее ночи. Заложа руки за спину, он увесисто, тихо рекл:
– Не я учредил грамматику, но я обязан оную блюсти – ведь что-то значит же кириллица!.. – Он приумолк. – Высоко были вознесены суффиксы, настолько высоко, что позабыли, что они – только часть речи.
Он сделал паузу, подобрал черный кубок, но тут же выронил, потеряв к нему интерес.
– Это объясняет погром обители, но не убийство буквы Ё, ваше святейшество, – робко вступился -Юшк-.
В длинном капюшоне, до дна которого не допадает свет, – Сам оглянулся и обдал его бездной.
– Зачем – по-вашему – в тетради линейка? – рекл он.
– Верно. Чтоб каждая буква знала место.
Сам ходил и ходил – кружа вокруг главного.
– Послушай, – влез -Чик-. – Да, ты! Послушай! Люди все равно говорят как попало: скажем, правильно говорить пЕрчить, а не перчИть, включИт, а не вклЮчит, мастерскИ, а не мАстерски. Кто ж это все соблюдает? Никто!
– Их оживят в день Великого Диктанта, и с них будет спрошено.
– Дело не в этом, Чик, – вступился -Юшк-. – Если не будет суффиксов – не будет спряжений: не будет спряжений – не будет разницы между местоимениями, не будет разницы между местоимениями – не будет разницы промеж значений. Там, где кончаемся мы – начинается хаос.
Сам покрови__-__енно откашлялся.
– Это похвально, но вы, кажется, толкуете о том, что не ведаете. Вам знаком Твёрдый и Мягкий знак?
– Конечно! – улыбнулся -Ушк-. – Кто не знает Ера и Еря.
– Мы с ними много пива выпили, – добавил -Юшк-.
Величественным взмахом балдахинной, с палочкой, руки Сам начертал:
– Во время оно в конце каждого слова, что оканчивается на тверду согласну, стоял Ер и сторожил, и хранил границу промежъ разныхъ понятий. И даже ежели все пробелы мира рухнутъ въ одночасье – порядокъ устоитъ силою ера, что промежъ согласныхъ одинъ гласный стоитъ.
– Но это ж очевидно. Если твердая согласная – зачем твердый знак?
-Ушк- шикнул на -Чика-. А балдахинная рука начертала:
– Конечно. А дальше все эти войны за i с точкой и за «и» без точки. – -Ушк- оттирал копоть от кубка. – Что же с того?
Балдахинная рука начертала новую линию:
– Верный страж гласных, Ер был убит – вычтен из графики. Лишь в самом прагматическом значении, во словах наподобие «съедобный», он остался, прикованный точно Прометей.
– Но Ы не поколебать им – шея ея мощна и пружёна, а звук утробный прочно границу блюдёт. Дыр бул щыл!
– К чему же вы клоните, ваше святейшество? – -Ушк- отставил кубок.
– Кто, по-вашему, будет убит следующим?
Сам обернулся и откинул капюшон, и они узрели воочию: стозевый властитель незвучащего, незримо присут___ующий всюду – Нулевой суффикс.
– Родительный падеж! – -Чик- закрестился пяткой и бросился целовать песок.
-Юшк- готов был не то простираться, не то бежать, и лишь самообладание -Ушка- заставило его остаться на месте.
– Так вот откуда эта история с Ером… – проговорил -Ушк-, внима___но вглядываясь.
– И тебе ведомо все, все флексии?
– Но я не пойму. Ты заодно с Великим Грамматологом или же против?
– Прежде всего – я суффикс. Скрываясь в словах и наклоняя их значение, я делаю свою работу. Как и вы.
Он вручил -Ушку- некий сверток и ласково улыбнулся тем, что было у него вместо лица. Потом же – с легкостью, с какой уходят на пять минут или на тысячу лет – растворился промеж слов. Свернувшийся калачиком -Чик- просто рыдал, -Юшк- еле стоял, его колотило. Так и держа сверток в протянутой ладони, -Ушк- развернулся и вышел в дверь, ведущую наружу.
Линия рассвета занималась желтой каймой, две фиолетовые черноты – под ногами и над головой – схлестнулись, взрезали дюны, ползущие своими извивами к этой линии. Выйдя из-под грамматического свода, в одном шаге от пустыни языка, -Ушк- водрузил свои подошвы на зыбкий песок.
-Юшк- вылез за ним, бледный как А4.
– Слушай, а… что такое тебе дал Нулевой суффикс?
-Ушк- вспомнил о свертке в руке и неторопливо развернул. В бумаге лежало двоеточие: затрепанное и немножечко в кляксах, оно сонно пошевеливало своими усиками. Суффиксы подобрали первую же попавшуюся е и подвязали двоеточие к ней. Юрко потыкав лапками, привыкая, ё весело зажужжало и улетело куда-то в съёженность рассвета.
– Я знаю. Я стану рыцарем буквы Ё!
-Ушк- ничего не сказал в ответ, только смотрел.
А там и -Чик- тоже к ним вышел, протирая заплаканные глаза.
– Послушайте, братья! – возгласил -Юшк-, одухотворённо глядя на рассвет. – А если вышвырнуть из языка всё лишнее, все суффиксы, все приставки, все наречия, все окончания – как думаете, что тогда останется?
-Ушк- усмехнулся и не ответил. -Чик- почесал челюсть и промолчал.